Читаем без скачивания Зоино золото - Филип Сингтон

Почти все дни она проводила в своем номере, работая. Горничной она сказала, что картины нужны для выставки в Стокгольме. Ее муж рассчитывал выручить за них неплохие деньги. Иногда с альбомом под мышкой она садилась на поезд до соседней арабской деревушки. Однажды она съездила на рынок в Тунис, откуда вернулась с небольшим пергаментным свертком и парой деревянных панелей. Она работала допоздна, а ела все реже и реже. Иногда спала до полудня.

Красивый любовник не появлялся. Несколько раз Зоя ходила на вокзал в лучших своих летних нарядах, но всегда возвращалась одна. Пошли сплетни. Кое-кто из постояльцев, в основном мужчины, начал осторожно наводить справки. Шептались, что это княжна Романова, путешествующая инкогнито. Другие утверждали, что она революционерка, скрывающаяся от сталинских убийц. В местную полицию поступил не один донос, что Зоя шпионка.

Однажды утром горничная шла мимо ее номера и увидела, что дверь открыта. Она несколько раз постучала и вошла. В комнате царил бардак. Повсюду пустые бутылки и стаканы, опрокинутый мольберт, пол усыпан обугленными обрывками бумаги. Мадам Зои в номере не было. Одна из купленных ею деревянных панелей лежала на кровати, вся изрезанная и исцарапанная. На туалетном столике горничная нашла пятна и подтеки того, что показалось ей кровью. В ванной лежали скомканные пустые упаковки от люминала.

Она вышла на балкон. Двумя этажами ниже, на главной террасе, официант накрывал завтрак. Было еще рано, ясное солнце вставало над зеленым морем. На пляже ни души, лишь одинокая купальщица заходила в море. Горничная задумалась, куда мадам Зоя могла отправиться с полным желудком барбитуратов.

Официант заметил ее и помахал рукой. Она была одной из самых юных служащих отеля и оттого пользовалась повышенным вниманием практически всех местных мужчин. Она научилась смотреть на них холодно и высокомерно.

По пляжу была разбросана одежда — не сложена, как полагается, аккуратной кучкой. С одним из предметов туалета играл прибой.

Она снова поискала взглядом купальщицу. Та уже миновала отмель и больше не двигалась. Горничная смотрела, как голова женщины скрывается под водой.

Стокгольм, 16 января 1931 г.

Милая моя подружка Зоя,

тысяча благодарностей и поцелуев тебе за твое длинное письмо, которое заверило меня в том, что ты счастлива, что ты можешь работать и находишь вдохновение в том, что тебя окружает. Это именно та обстановка, которая тебе нужна. Я вижу, что ты влюблена — ничего удивительного, ведь ты там, где воздух напоен эротическими тайнами и чувственностью. Моп Dieu! Моп Dieu![21] Я так и знала, что тебя ждет любовное приключение среди людей, знакомых со сладостью и искушениями Востока. Наслаждайся им, будь счастлива — и вырази свое счастье в картинах. Я знаю, ты там работаешь над новой выставкой. Bravissimo! Я рада, потому что знаю: ты удивишь мир, и я буду счастливее всех на свете, потому что верю в тебя и всегда верила.

На днях я ужинала с твоими мужем и матерью. Меня сразу втянули в своего рода интеллектуальную схватку, очень жаркую, поскольку все мы любим лезть в чужие дела, и притом весьма назойливо. Я изучала Карла, думая о тебе, и одновременно понимала и интуитивно чувствовала, что это не твой мужчина. Он безупречен, но у него нет ни твоего духа, ни твоей способности любить — равно как и ревновать, если уж на то пошло. Но я сознаю, что тебе нужны его поддержка и практические советы. Твоя мать сказала, что он дает тебе денег, чтобы ты могла оставаться в Тунисе и продолжать работать. Он явно хочет сделать из тебя звезду. Он и сам весьма честолюбив. Хорошо, что он добр к тебе, что не мелочен и что хочет гордиться тобою. В общем, это был очень интересный вечер.

Так что, Зоя, милая, вкушая наслаждения Востока, не забывай обо мне. Ах, как бы я хотела заплутать в той стране. Послушай! Привези мне оттуда благовония и, если найдешь, какие-нибудь арабские книги на французском. И еще присмотри мне, пожалуйста, на рынках какой-нибудь потрясающий шелк для летнего платья. Коричневый, песочный, черный или белый. Но только если случайно попадется. Специально не ищи. Я знаю, там есть очень красивый и изысканный батик и шелк.

Должна сказать, мне одиноко без тебя. Я сама собираюсь в путешествие, на шесть недель — пока не решила куда, но я умираю от желания очутиться среди людей иной расы и иной ментальности. Здесь все так плоско и прямолинейно! Дипломат, о котором я тебе говорила, очень мил, успешен, но характер у него слабый, и он вечно нервничает. Миссис Трёнкен вернулась и пригласила меня на ужин на этой неделе, но я отказалась. Почему? Из преданности тебе. Почему-то мне показалось, что тебе будет неприятно, если я пойду. Вот оно как! Видишь, ты оказываешь на меня немалое влияние. Я занимаюсь спортом, катаюсь на лыжах, как сумасшедшая, чтобы развеять тоску. И оттого совершенно без сил.

Скоро опять напишу,

34

Сальтсёбаден, март 2000 г.

Ноги уже онемели; спотыкаясь, она заходит в море. Глубина — по лодыжку, она падает и до крови разбивает колено. Встает, сплевывая соленую воду, борется с рассветным холодом, убеждая себя, что люминал скоро подействует и все будет кончено. Ее ноги отливают под водой зеленым, словно уже отчасти перестали быть живой плотью.

Наверху, в студии, Маркус Эллиот видит все это словно в записи.

Под Севастополем она сделала то же самое. Она отправилась за город, хотела взглянуть на места, что помнила с детства, усадьбы в тени кипарисов и кедров, но так и не нашла их. Она примостилась на осыпи из песка и гальки, положив подбородок на колени, и смотрела на волны. Она воображала волны изнутри, представляла, что лежит на дне и смотрит, как они набегают на берег, смывая всю грязь и низость человеческих поступков, превращая все в песок.

Тогда все и должно было произойти. Это был прекрасный момент, конец, который она избрала бы за поэтичность. После она лишь откладывала неизбежное и правильное. Как червяк на крючке, она содрогалась и извивалась, тем самым загоняя острие все глубже — надо же, она думала, что искусство способно спасти ее, что искусство, подобно хирургу, может прижечь рану и закрыть ее. Позволить ей начать сначала. Но нож хирурга грязен, а искусство бесчестно. Каждый надрез распространяет гангрену. Зараза переходит на тех, кто окружает Зою, даже на тех, кого она любит.

В тот раз у нее не хватило смелости. У нее не было лекарств, чтобы притупить страх. Как похоже на нее, потерпеть неудачу оттого, что заранее не позаботилась обо всем. Она просто бросилась в воду и поплыла к горизонту, борясь с зыбью, которая относила ее к берегу. Когда она наконец выбралась на глубину, то обнаружила, что вокруг плавает мусор. Она схватилась за деревяшку и не нашла в себе сил отпустить ее. Ее прибило к берегу, точно груду тряпья.

На этот раз все проще. Никакой зыби. Только полезное глубинное течение. Надо лишь пройти немного вперед, и течение довершит остальное. В небе выгнулась бурая дуга дыма из трубы крошечного корабля — пятнышка на горизонте. Надо лишь смотреть на дым и идти вперед.

Записки она не оставила. Хочет, чтобы люди говорили, что это несчастный случай. Несчастные случаи всегда трагичны, когда речь идет о молодых художниках. Все эти бредни о несбывшихся надеждах, о пробуждавшейся гениальности. Прочитав некрологи, все будут гордиться ею — чего ей так и не удалось добиться в жизни. Она видит лицо Алена в миг, когда она говорит, что любит его, видит в его глазах подавленное разочарование и отвращение.

В воде под ней движутся темные тени. Она чувствует, как они касаются ее кожи. Пробует достать ногой песок. Не получается. Она задерживает дыхание и погружается с головой, открывает глаза и видит под собой, футах в двадцати, что-то грязное и пестрое. Похоже на остов лодки, на нем лежит старый ржавый якорь. Щупальца водорослей хватают ее за ноги. Она поворачивается и видит, как морское дно исчезает в темной глубине.

Она всплывает на поверхность, хватая воздух ртом. Лучше умереть на отмели, чем послужить пищей той страшной тени. Но она больше не чувствует рук. Все ее тело стало мертвым грузом. Даже кожа на лице как будто тянет ее вниз. Даже если она передумает, возвращаться слишком поздно.

На поверхности спокойно. Далекое, густо-синее небо. Восходящее солнце заливает воду золотом.

Она переворачивается на спину, несколько раз глубоко вдыхает. Золотая вода обволакивает ее, погружает в красоту. Она расслабляет шею. Биение сердца замедляется. Здесь, между светом и тенью, царит странный покой, абсолютное чувство завершенности. Она хочет навсегда остаться здесь, где свет такой теплый и ласковый.

Когда глаза ее уже закрываются, она слышит далекие голоса на берегу. Она жалеет, что не может ответить им.