Читаем без скачивания Зоино золото - Филип Сингтон

Он встал и поблагодарил Клару за уделенное внимание.

— Вы не останетесь на чашечку кофе?

Ее дочь появилась в дверях кухни, держа в руках пару кружек. Она что-то сделала с волосами, зачесала их назад, что ли. И подкрасила веки голубыми тенями.

— Спасибо, но мне правда надо идти.

Клара встала, чтобы проводить его.

— Что ж, спасибо за интересный рассказ о вашей работе. Обязательно схожу на выставку.

Эллиот замер как вкопанный. В крошечной прихожей висела картина. Он заметил ее только сейчас. Примерно 16 на 12 дюймов, деревянный домик на озере, полоса темных сосен вдоль берега. Масло и позолота на деревянной панели.

Озеро подернуто золотой рябью.

— Эта картина, — сказал он. — Что вы о ней знаете?

Клара подошла и встала подле него.

— Ах, эта. Там сейчас живет мой брат. То самое место, о котором я вам говорила.

— Игельсфорс?

— Раньше это был летний дом деда. Отца моей матери. Как я говорила, когда-то у них водились деньги. Но в конце концов дом продали. Полагаю, его продала мать. В любом случае в доме никто не жил. Но несколько лет назад брат выкупил его. Понимаете, он сохранил о нем приятные воспоминания. Теоретически он собирается его отремонтировать.

— Так когда была написана картина?

Клара пожала плечами.

— Не знаю. Когда я была маленькой, она висела в дедушкином доме. Так что, наверное, до войны.

Она провела пальцем по нижней планке грубой деревянной рамы, собрав пыль.

36

Он нашел ее инициалы на обратной стороне картины, в левом нижнем углу, частично скрытые рамой. Она написала их единым извилистым росчерком — ЗКК — так что на первый взгляд буквы казались всего лишь трещиной в деревянной панели. Но под лупой узнать ее почерк не составило труда.

Это не первый случай. Несколько Зоиных картин 30-х годов были подписаны так же. Причина неясна. Возможно, Зоя следовала иконописной традиции. Иконописцы не подписывали свои работы. Целью их труда было обратить помыслы людей к божественному. Суетность, самомнение, присущие видимой подписи, считались неуместными. Савва Лесков изложил эту идею в своей статье в «Фигаро». Лишь когда Зоя обрела почву под ногами как светский художник, утверждал он, она отринула запреты. Он считал, что только впоследствии она подписала свои ранние работы на золоте, по крайней мере те, судьбу которых смогла проследить. Эллиот не был столь уверен. Ему казалось, что это экспериментальные работы, которые она не собиралась ни выставлять, ни продавать. Не то чтобы они были явно неудачными или незаконченными. Скорее личные работы художника, который пока не был готов предстать перед зрителем.

Клара Пальмгрен слушала Эллиота, раскрыв рот. Она смутно предполагала, что картина могла быть написана ее дедом. Вот почему она хранила ее. У нее и в мыслях не было, что картина представляет собой какую-то ценность и даже что золото — настоящее. Возможность поучаствовать в большой выставке взбудоражила ее, она взволнованно позвала дочь и заставила Эллиота объяснить все по новой.

— Не могу точно сказать, сколько будет стоить картина, — произнес он. — Пока все очень зыбко. Но интерес растет. Вы хотите продать ее?

Взглянув на их лица, он понял, что это глупый вопрос.

— Хотите, я отвезу ее в «Буковски»? Посмотрим, что они скажут. Если ей отведут видное место в каталоге, это может существенно изменить дело.

Клара немедленно согласилась и отпустила бы его даже не спросив номера телефона, если бы Эллиот сам не настоял. Он возвращался в Стокгольм с ранней Зоей на заднем сиденье, обернутой в старую газету и перевязанной леской. Совсем как в старые времена.

Улыбка тронула его лицо. Наконец у него есть вещественный результат его исследований, то, что даже Корнелиус Валландер не сможет проигнорировать. Он представил целый разворот в каталоге, на одной стороне репродукция картины, на другой — выдержка из какого-нибудь письма Моники Фиск. Завтра утром он поедет в Игельсфорс, возможно, сделает пару снимков летнего дома, раскопает еще какие-нибудь детали о визитах Зои. Как знать, вдруг там его ждут еще картины.

Это поможет выиграть время. В «Буковски» не станут возражать, если он отправится на поиски новых картин для аукциона. Даже Керстин Эстлунд будет рада. По крайней мере, так детям Моники Фиск достанется хоть что-то.

Он оставил машину на парковке для сотрудников и поспешил в «Буковски» с картиной под мышкой. За стойкой администратора была уже другая девушка: короткие волосы мышиного цвета, пухлое лицо, строгие очки в прямоугольной оправе. Профессионально улыбаясь, она подняла на него взгляд.

— Корнелиус у себя? Я — Маркус Эллиот.

Улыбка девушки поблекла, когда она разглядела отметины на его лице.

— По-моему, у него посетитель, мистер Эллиот. Подождите секундочку.

Девушка нажала кнопку на клавиатуре, обменялась парой слов с секретаршей Корнелиуса. Два охранника у входа в главный аукционный зал таращились на Эллиота. За другими дверями вовсю шел аукцион, медоточивый голос ведущего едва пробивался через шипение кондиционера.

— Боюсь, мистера Валландера нет на месте. Он проводит для кого-то экскурсию по «Буковски». Хотите подождать?

— Где он? Внизу?

Она не ответила.

— Присядьте, пожалуйста. Кто-нибудь спустится.

Эллиот неохотно повиновался. Когда он в последний раз заходил сюда, ему была более или менее предоставлена свобода передвижения. А теперь он должен ждать у стойки администратора, пока кто-нибудь спустится.

Пять минут он сидел и смотрел на стенные часы, а охранники смотрели на него. Он уже собрался возмутиться, но тут двери в аукционный зал распахнулись и кучка людей, заключив сделки, поспешила наружу, натягивая пальто и шарфы. Большинство вышло на улицу, остальные сгрудились у стойки администратора в ожидании новостей. Эллиот воспользовался моментом и рванул к лифту. Через несколько секунд он очутился на подвальном этаже и отправился в путь по темным пустым коридорам, вдыхая строительный запах сырой штукатурки.

Как он и думал, в смотровом зале горел свет. Двери были приоткрыты. Он остановился и прислушался в надежде опознать гостя Корнелиуса. Но тщетно.

Он шагнул внутрь. Все картины были на месте. Несколько новых появилось на стенах слева и справа. Посреди прохода стояла большая алюминиевая стремянка.

— Корнелиус?

Из-за «Орхидей в красной вазе» вышел мужчина.

— Боюсь, он говорит по телефону. Скоро вернется.

Незнакомец средних лет был одет в скромный костюм-тройку с бордовым галстуком-бабочкой. Длинный крючковатый нос, редкие седые волосы зализаны назад, открывая выдающийся лоб. В руке он держал незажженную трубку, запах табака смешивался со слабым ароматом «О Соваж».

— Савва Лесков. Добрый день.

Секунду Эллиот думал, что это шутка. Он всегда представлял Лескова моложавым, энергичным, самоуверенным мужчиной. Кудрявым, в очках с толстыми линзами — немного похожим, как Эллиот всегда считал, на молодого Густава Малера. С другой стороны, статья в «Фигаро» была написана одиннадцать лет назад, и более поздних фотографий критика он не видел.

Эллиот представился, пожал руку, пробормотал что-то о своей работе на Корнелиуса Валландера. Он понятия не имел, о чем говорить.

Возможно, Лесков заметил его смущение. Он сунул трубку в рот и указал на сверток у Эллиота под мышкой.

— Что это, еще одна картина?

Его английский был безупречен, в нем чувствовался лишь намек на то ли славянский, то ли французский акцент.

— Да. Да, именно. — Эллиот снял обертку и показал картину. — Это неподалеку от Катринехольма. Дом принадлежал подруге Зои. Или ее отцу. Примерно середина 30-х годов.

Лесков изучал картину, сложив руки на груди.

— Интересно. Очень интересно. — Он наклонился, лизнул палец и, прежде чем Эллиот успел возразить, провел им по золоту. Жест был непроизвольным, почти собственническим.

— Водяное золочение, — сказал он, словно само собой разумелось, что без его вердикта не обойтись. — Но техника страдает. Видите, вот здесь позолота начала отслаиваться. Думаю, со шпатлевкой что-то не то. Или, может, с выбором дерева. Неподходящие сорта дерева в местном климате деформируются.

— Картина была написана до Италии, — объяснил Эллиот. — Тогда она еще экспериментировала с техникой.

Лесков кивнул.

— Именно. — Он отступил на шаг, склонив голову набок. — Но все равно потрясающе. Эта золотая вода. Из-за нее дом, даже деревья кажутся хрупкими. Оцепеневшими. Как по-вашему? Словно застыли в янтаре.

Эллиот поставил картину на стол. До сих пор у него не было времени как следует рассмотреть ее.

— В этом и суть техники, — продолжал Лесков. Он словно решал трудную задачу, размышлял над каждым своим словом. Возможно, мысленно писал очередную статью. — Мне кажется, именно в этом ее притягательность. В бессмертии золота. То, как оно проходит сквозь века неизменным, не потускневшим. Подобно солнцу. В дурных руках оно даже слишком совершенно. Слишком.