Читаем без скачивания Неприкосновенный запас - Юрий Яковлев

— Новые туфли сносила, — пробормотала Инга и вошла в ворота своего дома.

А потом Инга забыла и о девушке из киностудии и о записке.

Вечером отец обнаружил записку. Она лежала в кухне на столе. Инга вынула ее из кармана, когда вернулась из школы.

— Что это за бумажка? — спросил папа.

— Бумажка? Это мне на улице дали… чтобы сниматься в кино.

— Ты сможешь?

Инга пожала плечами. Папа внимательно посмотрел на нее, словно желая обнаружить в дочери какие-то перемены, и пошел в ванную стирать. Над тазом поднималась мыльная пена — целое гнездо мыльных пузырей.

Неожиданно пана вышел из ванной, на ходу вытирая руки о фартук.

— Слушай, а это должно быть интересно — сниматься в кино? — спросил он у дочери.

— Не знаю, — отозвалась Инга.

— Вот и узнаешь.

Ингу удивило, что обычно молчаливый, тихий папа вдруг оживился и голос его зазвучал иначе:

— Вот и узнаешь! Там интересные люди. Артисты! — Он положил дочке руку на плечо и заглянул ей в глаза: — Может быть, у тебя откроется талант?

— Она сказала, что я типаж. Это хорошо — быть типажом? — спросила Инга.

— Конечно, хорошо, — не задумываясь, ответил папа, — иначе бы тебе не дали этого. — И он победоносно потряс над головой бумажкой с адресом.

Странное чувство овладело Ингой, когда она, сжимая в руке бумажку с адресом, шла с папой на киностудию. Порой ей казалось, что едва она переступит порог этой таинственной студии, как увидит маму. Она представляла себе, как мама воскликнет: «Инга, доченька!» И как она, Инга, прижмется лбом к теплому плечу матери. Все будет, как прежде. Инга слышала голос мамы и чувствовала тепло ее плеча. И ускорила шаги. Вдруг мама ждет?

Посыпал снег. Сухой, редкий, похожий на легкие перышки. Инга не заметила, как ее шапка и плечи стали белыми от холодных перьев снега. И как изменился город от этого случайного, преждевременного снега.

Папа шел рядом молча. Несколько раз он спрашивал прохожих, как пройти на студию. Они с Ингой словно очутились в незнакомом городе, на незнакомых улицах со странными названиями.

— Вы не знаете, где здесь… киностудия?

— Киностудия? — переспросил высокий мужчина и остановился перед Ингой.

Девочка подумала — сейчас он засмеется. Мужчина не засмеялся, только внимательно посмотрел на нее, словно на всякий случай хотел запомнить: вдруг она станет известной артисткой?

— Право, не знаю. Я не здешний.

Кто же здесь, в конце концов, здешний? Может быть, этот парень в спортивной куртке на «молнии», что идет, шаркая кедами, по мостовой?

— Хочешь стать артисткой? — сказал он.

— Нет, — ответила Инга.

— Зачем же тебе киностудия? У тебя мать там?

Девочка ничего не ответила, только исподлобья посмотрела на парня и наморщила лоб, словно он сделал ей больно.

— Третья улица направо, — сказал парень. — Я знаю. Снимался в массовке. Три рубля в день.

И он зашаркал кедами, оставляя на занесенной мостовой длинные лыжные следы.

Инге расхотелось идти на студию, где платят три рубля в день. Она почувствовала холодное отчуждение. Наверное, там все не настоящее — и дома, и леса, и дворцы. И артисты — не настоящие герои, а только изображают настоящих. И мамы там не будет. Надо разорвать на мелкие части бумажку с адресом. Но рядом был папа, и какая-то непонятная сила влекла ее вперед и не давала разорвать бумажку. Это была надежда. Маленький, слабый огонек, который если загорится в человеке, то уже погасить его не под силу даже урагану.

«У тебя мать там работает?»

«Нет, нет, нет! Моя мама — врач «скорой помощи»! Она мчится на помощь людям. Когда им плохо. Когда они нуждаются в помощи. У нее белый халат и чемоданчик, резко пахнущий лекарствами. А я никакая не артистка. И никогда не буду артисткой. Я буду как мама. Только бы скорее вырасти, и только бы ее халат стал мне впору. Он висит в шкафу и ждет, когда я вырасту».

Неожиданно перед ними возникло большое серое здание — киностудия. В просторном вестибюле сидело много детей с мамами и бабушками. Папа и Инга в нерешительности остановились посередине, не зная, что делать дальше.

— Вы на пробу? — спросила их маленькая бабушка, рядом с которой сидела рослая полная девочка. — Надо здесь ждать. Садитесь.

— Хорошо, — пробормотал папа.

Старушка подвинулась, давая папе место, но как раз в этот момент появилась Вика.

— Наконец-то! Здравствуй! Ты с отцом? Здравствуйте! — Вика протянула руку отцу. — Виктория Сергеевна.

— Василий Прокофьевич, — сказал папа, своей большой рукой осторожно пожимая маленькую руку Вики. — Вот мы…

— Идемте скорее, а то Карелин ждет и ругается.

— Идемте, идемте, — согласился папа.

И все трое решительно зашагали по лестнице. А сидевшие в вестибюле враждебно смотрели им вслед.

— Счастливая, — вздохнула крупная девочка.

— Почему без очереди? — послышался чей-то недовольный голос.

— Наверное, есть связи… знакомый режиссер, — отозвалась женщина с копной желтых крашеных волос.

— Может быть, у нее талант? — вставила слово ее соседка, удивительно похожая на девочку, сидящую рядом с ней.

— Талант! — вспылила желтоволосая. — Вы посмотрите на ее лицо!

Последних слов Инга не слышала. Она с папой уже поднималась по лестнице.

Режиссер Павел Карелин был худой, длинный и бородатый. Борода мешала ему улыбаться, заслоняла улыбку. Но Инга по глазам чувствовала, что он улыбается. Зачем только он отрастил бороду? Чтобы казаться старым? Или чтобы никто не замечал, когда он улыбается?

— Здравствуй, Инга, — сказал режиссер.

Откуда он узнал, что ее зовут Инга?

— Здравствуйте, — прошептала девочка, машинально согнула в коленях ноги и распрямилась. — Это мой папа.

Режиссер назвал свое имя и протянул папе руку.

— Вы садитесь в кресло. Курите. А мы с Ингой поговорим.

— Да, да, — согласился папа. — Спасибо. Может быть, я покурю в коридоре?

Но, повинуясь режиссеру, опустился в кресло, достал сигарету. Спичек, правда, у него не оказалось. Но тут перед ним возникла Вика. Она щелкнула зажигалкой, зажатой в кулаке, и поднесла огонь к кончику сигареты.

— Не стоит беспокоиться, — сказал папа, однако охотно воспользовался огнем.

А Вика уже снова исчезла.

— Ты любишь землянику? — спросил режиссер Ингу, когда они остались одни.

От этого вопроса сразу запахло сладкой земляникой. Так после леса пахли мамины руки. А подушечки пальцев были розовыми от ягодного сока.

— Люблю, — ответила Инга и покосилась на дверь.

— А я больше люблю чернику, — признался режиссер. И девочке показалось, что борода у него не настоящая, а приклеенная. И если сорвать бороду, то он окажется молодым-молодым, совсем мальчишкой. — Я больше люблю чернику, хотя от нее зубы и язык становятся черными. Помнишь?

Инга кивнула.

— И еще я люблю, — продолжал режиссер, — растереть между ладонями зелень можжевельника. Тогда от рук долго пахнет хвоей.

Запах земляники незаметно улетучился, и в комнате запахло смолистой хвоей. Инга увидела лес. Почувствовала под ногами мягкий, слегка пушистый мох. Потом лес кончился, и она увидела луг с белыми колесиками ромашек. Эти колесики от ветра катились по всему полю. А мама наклонялась и собирала их в букет. От ромашек — от желтых кружочков в середине — пахло медом. Так же, как от больших банок в бабушкином буфете.

— Я люблю ромашки, — сказала Инга, — и мама тоже…

— И мама тоже? — переспросил режиссер. — Ты никогда не снималась в кино?

— Нет, — призналась Инга и испугалась своего ответа.

Может быть, режиссер сейчас скажет: «Тогда отправляйся домой». Но режиссер довольно улыбнулся и сказал:

— Очень хорошо. Девочка должна быть девочкой, а не артисткой. Я тоже попал в кино случайно.

— Случайно? — удивилась Инга. — Вас Вика нашла… на улице?

Режиссер засмеялся.

— Я сам себя нашел. Работал на заводе. Играл в народном театре. Ты тоже сама себя найдешь.

— Я нашла, — сказала Инга, — я буду, как мама, врачом.

— Будешь лечить детей?

— Нет, я буду ездить на «скорой помощи»… Я надену мамин белый халат. Он будет впору… когда я вырасту.

— Кино не помешает тебе, Инга, — сказал Карелин.

— Не помешает, — согласилась Инга и вопросительно посмотрела на режиссера. — А что надо делать?

— Быть самой собой.

— Как это — быть самой собой? — удивилась девочка. — Я не умею…

— Ты сможешь, Инга. — Режиссер положил на плечо девочки руку. Рука у него была тонкая, длиннопалая, как у музыканта. Инга почувствовала на плече тепло. — Понимаешь, наш фильм о женщине-ученом, которая все время проводит в экспедициях.

— А я?

— Ты — ее дочка. Ждешь ее каждое лето. Все хочешь поехать с ней к морю. И ничего не получается.

Инга внимательно слушала режиссера. И вдруг, сама не зная почему, сказала:

— Я отстаю по русскому письменному.