Читаем без скачивания Том 2. Горох в стенку. Остров Эрендорф - Валентин Катаев

— Ближе к де-е-лу! Не мучь ты нас!

— Одним словом, все было честь по чести, пока в один прекрасный день предприятие не лопнуло. Тогда рабочие повалили в вавилонскую страхкассу, требуя компенсации за две недели. А заведующий страхкассой довольно нагло им заявляет: так и так, мол, извините, от волнения я лишился языка и не могу с вами разговаривать, поворачивайте. И в спешном порядке растратил страхкассовые денежки. Что тут поднялось! Скандал ужасный! Однако показательного процесса удалось избежать. С тех пор так и говорят: столпотворение вавилонское!

Аудитория редела. Многие тихо плакали.

— Теперь, товарищи, перехожу к Древнему Риму. Страхкассы Древнего Рима отличались своим благоустройством и хорошей отчетностью. Еще в книжке небезызвестного Марка Аврелия…

Люди, как сонные мухи, выползали из помещения, но докладчик не унимался:

— История развития страхкасс в империалистических странах не может не служить наглядной иллюстрацией…

Густой храп несся из зала. А докладчик заливался, как соловей:

— Еще во время Великой французской революции страхкассы играли видную роль в деле…

Так и не удалось рязанцам услышать насчет своей родной рязанской страхкассы. В исторический аспект, видать, не влезла матушка-Рязань — кишка тонка!

Учитесь, товарищи докладчики, учитесь! Берите пример, старайтесь!

1926

Дорогу покойникам!*

Товарищ Коровкин, бывший председатель учкпрофсоюза станции Данилов, был во всех отношениях образцовым работником: выстроил клуб, отремонтировал 300 вагонов, открыл школу фабзавуча.

И все это в невероятно тяжелых условиях 1920–1922 годов.

И общее собрание 3 апреля 1922 года постановило:

«В день открытия клуба вывесить портрет товарища Коровкина на все время существования клуба».

Такое же решение было принято позднее на торжественном заседании при открытии клуба, в присутствии 800 человек рабочих и служащих.

Портрет товарища Коровкина был повешен в клубе на почетном месте.

Правильно? Правильно.

Как будто на этом все и должно было кончиться.

Однако нет. Не так-то просто. Шалишь! И тут-то, собственно, и начинается самая волынка.

Спустя некоторое время после того, как портрет товарища Коровкина был вывешен в клубе, секретарь укома города Данилова сказал заведующему клубом:

— Портрет надо снять! Живых увековечивать ни к чему.

А, как известно, в провинции положено по штату: раз секретарь укома сказал, так тому и быть, перечить нельзя. Исполнять — и никаких. Планида, значит, такая.

И портрет товарища Коровкина был снят.

И вот уже более полутора лет неумолимый секретарь укома, несмотря на неоднократные просьбы, не разрешает повесить портрет обратно.

В полном смысле слова — не человек, а камень.

— Товарищ секретарь, разрешите повесить портрет товарища Коровкина!

— Нельзя.

— Почему же нельзя?

— Нельзя потому, что товарищ Коровкин жив.

— И очень хорошо, что жив. Пусть еще сто лет живет на пользу республике.

— Не возражаю. Пусть живет.

— А портрет?

— А портрет — нельзя.

— Почему же все-таки нельзя?

— Нельзя. Не полагается.

— Чудак вы человек. Посудите сами. Взываю, товарищ, к вашей логике: создал товарищ Коровкин в самых неблагоприятных условиях школу фабзавуча или не создал?

— Создал.

— Так, хорошо. Героический это поступок или не героический, если принять во внимание обстановку, при которой была создана школа?

— Героический.

— Так-с. Значит, товарищ Коровкин герой?

— Герой.

— Ладно. Теперь дальше. Подал товарищ Коровкин пример личной энергии и мужества в деле выпуска более трехсот вагонов и нескольких паровозов при проведении в жизнь выброшенного им лозунга «Ремонт паровозов и вагонов силами профактива»? И если подал, то является ли это примером героического поступка?

— Является.

— Значит, Коровкин опять выходит героем?

— Выходит, что герой.

— Так. А клуб Коровкин построил?

— Построил.

— Хороший клуб построил Коровкин?

— Очень хороший.

— Принес ли этим Коровкян пользу рабочему классу?

— Принес.

— Значит, сделаем вывод: дважды герой товарищ Коровкин принес пользу рабочему классу… Согласны?

— Согласен. Герой Коровкин принес пользу рабочему классу.

— Вот и хорошо. Теперь дальше: заслужил герой труда товарищ Коровкин, чтобы его портрет висел в построенном его силами клубе?

— Заслужил.

— Ну вот, мы наконец договорились! Значит, повесить товарища Коровкина в клубе можно?

— Нельзя.

— Тьфу! Почему нельзя?

— Потому что не полагается. Если бы он, например, был покойник, тогда можно… А так как он жив и здоров, тогда нельзя!

— Вы меня, товарищ, удивляете! Ведь не станет же товарищ Коровкин более полезен республике, если он умрет?

— Не станет.

— Так в чем же дело?

— Не полагается.

— Значит, надо, чтобы Коровкин умер?

— Не надо.

— А повесить портрет можно?

— Нельзя.

Так до сих пор и не висит портрет товарища Коровкина в клубе, несмотря на постановление 800 рабочих станции Данилов.

Надо полагать, что придется ждать до тех пор, пока одно из двух: или товарищ Коровкин умрет, или секретарь укома будет другой.

От первой комбинации мы решительно отказываемся и от всей души желаем Коровкину долголетия и доброго здоровья.

Одна надежда — на вторую.

1926

Дочь Миронова*

Двадцать седьмого июня сего года на станции Сосыка Северо-Кавказской железной дороги в багажное отделение вошла неизвестная молодая женщина…

Начало шикарное. Интригующее.

Грациозно приблизившись к весовщику Рекову, прелестная незнакомка положила на стойку багаж и чарующим голосом сказала:

— Весовщик, примите багаж до Новороссийска.

— Еще рано, — грубо ответил весовщик Реков. — Потрудитесь, гражданка, обождать.

— Обождать? — шаловливо переспросила незнакомка.

— Обождать, — угрюмо подтвердил весовщик.

Тогда обаятельная незнакомка грациозно погрозила весовщику пальчиком и, смеясь, заметила:

— Вы нехороший человек, весовщик! Вы мне не нравитесь, весовщик. Я буду иметь о вас, весовщик, продолжительный разговор со своим папой. А мой папа, грубый весовщик, не кто иной, как УЦД Северо-Кавказской товарищ Миронов.

Весовщик Реков покрылся смертельной бледностью.

— В-ваш… дитство… не погубите! Жена, маленькие детки… Тяжелое детство и безрадостная юность… Сей минут… Пожалте ваши корзиночки-с… заставьте вечно бога молить…

— То-то! — сказала грудным контральто незнакомка и, благосклонно улыбнувшись весовщику Рекову, проследовала в кабинет ДСП.

— Здравствуйте, голубчик. Дайте мне, голубчик, листок чистой белой бумаги без линеек — мне надо написать заявление.

— Тут, гражданка, не писчебумажный магазин, — элегантно сострил ДСП, — чтобы снабжать пассажиров бумагой.

— Я не пассажирка, — вздув губки, сказала незнакомка, — я дочь Миронова, а вы невоспитанный молодой человек. Фи! Я буду иметь с папой продолжительный разговор.

ДСП покрылся смертельной бледностью, но быстро взял себя в руки и, на скорую руку извиваясь, пролепетал:

— Хи-с, хи-с!.. Помилос-с… Сию-с минутку-с… не извольте беспокоиться-с… не признал сразу-с…

— Ничего, ничего! — ласково сказала дочь Миронова. — Я не злопамятна. Старайтесь.

ДСП лихорадочно выдрал из первой попавшейся книги листок бумаги, стал на одно колено и галантно протянул дочери Миронова.

После этого дочь Миронова шумно удалилась в кабинет ДС, вскоре вышла оттуда с «самим» ДС и воздушной походкой направилась в упомянутое выше багажное отделение.

— Вот что, братец, — сказал грозный ДС весовщику. — Вот что, братец!.. Ты того! Знай, с кем дело имеешь! С дочерью самого Миронова дело имеешь. Так чтоб у меня ее обе корзины были приняты в два счета.

— Не погубите! — бледно прошептал весовщик.

— Орудуй!

— Слушаюсь.

— Вот что, кассир, — сказал ДС, — тут вот товарищ дочь товарища Миронова хотят съездить в Новороссийск… Так ты тово… Два билетика не в очередь… Понимэ?

Кассир покрылся смертельной бледностью и спешно выдал два билета, хотя в поезде № 18 мест и не было.

Дальнейшие события описаны летописцем станции Сосыка приблизительно так.

По окончании этой операции дочь Миронова вышла на перрон в сопровождении ДС, у которого через руку было изящно переброшено воздушное ее пальто. Здесь их встретила жена ДС, и последняя была представлена дочери Миронова. Милостиво поговорив с женой ДС, дочь Миронова, по слухам, соблаговолила даже протянуть упомянутой жене два пальца, после чего все изысканное общество в сопровождении местного светского льва, телеграфиста Свиридова, прогуливалось по перрону в ожидании поезда.