Читаем без скачивания Том 2. Горох в стенку. Остров Эрендорф - Валентин Катаев

Члены РКК (в ужасе). Что вы говорите! Это невероятно!

Председатель (со вздохом). Невероятно, но факт. Надо обсудить. Прежде всего предлагаю выяснить обстоятельства, а потом вынесем решение.

Члены РКК. Правильно!

Председатель. Итак, наносил ли дорогой товарищ Ситников оскорбление словами гражданину Димитриеву при исполнении служебных обязанностей?

Члены РКК. Наносил.

Председатель. Хорошо. Дальше. Наносил ли многоуважаемый Ситников побои гражданину Димитриеву при исполнении им служебных обязанностей?

Члены РКК (дружно). Наносил!

Председатель. Правильно. Дальше-с! Говорил прекрасный товарищ Ситников, что и в дальнейшем будет избивать гражданина Димитриева?

Члены РКК (горячо). Говорил!

Председатель. Так. А почему это говорил чудесный товарищ Ситников?

Члены РКК (как один человек). Потому что у него протекция в НКПС, потому что сам товарищ Зет ему хорошим знакомым приходится!

Председатель. Верно. Обстоятельства выяснены. Теперь приступим к вынесению решения.

РКК совещается. Музыка играет вальс «На сопках Маньчжурии».

Председатель. Попрошу встать. Справедливое решение вынесено. «Ввиду рекомендации Ситникова товарищем Зет как хорошего работника оставить на службе».

Музыка играет туш. Добродетель торжествует. Ситников удовлетворенно идет бить табуреткой морду Димитриеву. Члены профсоюза с легким недоумением расходятся. Занавес медленно падает… в обморок.

Хорошая опера «Тетушкин хвостик», черт бы ее побрал! Долго с репертуара не сходит!

Как бы не кончилась она только, как оперетка «Дочь Миронова».

1926

Индивидуальный градусов*

— К чертовой маме! — хрипло заметил Градусов. — Пущай, которые хотят, записываются на воскресную экскурсию, а я не желаю. Желаю проводить воскресный отдых самостоятельно, со всем своим полным семейством.

— А вы и семейство свое запишите, очень просто. Цветочки, птички… Детишки… Мы осмотрим один из самых красивых подмосковных дворцов, прослушаем краткую лекцию о крепостных художниках семнадцатого века, почитаем коллективно Горького…

— А мне, между прочим, начихать на это дело с высокого дерева. Не желаю. Желаю самостоятельно. Без коллектива чтоб. И чтоб не Горький, а горькая… и вообще…

— К чертовой маме! — сказал Градусов в воскресенье утром, засовывая в корзину две бутылки горькой и полтора фунта голубой колбасы. — И безо всякого коллектива управимся. Ого-го! Эй, жена, пиво уложила?

— Уложила.

— Самовар увязала?

— Увязала.

— Тады ладно. Дети, цветы жизни, готовы?

— Готовы.

— Тады гайда на вокзал! Чего зря канителишься! Чай, мы не коллективные, а индивидуальные. В два счета допрем до зеленой травки, а там можно и горькую… почитать. И чтоб никаких крепостных семнадцатого века… Ик… Верно?

— Верно.

— Ну, раз верно, тады бери, Митя, самовар. Сашка, хватай библиотечку с горькой. Клавочка, зонтик не забудь. Варька, держи пакет с деревянным углем и кувшин молока, да смотри, чтоб не скисло по дороге. Ну-с, больше ничего не забыли?

— Забыли! Забыли! Бабушку забыли!

— А, черт возьми! Хватайте старушку. Да поживее. А то на поезд опоздаем. Ну, в два счета! Чтоб раз-раз — и готово. Это вам не коллективная экскурсия…

В поезде:

— Папаша, Митька самовар потерял!

— Паршивец, где самовар?

— Есть. Не беспокойтесь. На нем бабушка сидит.

— Эй, бабка, ты сиди себе, старушка, только не очень, а то в самоваре-то воды нету… Чего доброго, распаяется.

— Ох-х-х! Дышать нечем! Духота!

— Ма-му-ся! У меня носки заболели…

— Ничего, детка, не плачь. Сейчас приедем. Бери пример с Клавочки. Она всю дорогу на одной ноге стоит, да и то на чужой.

— Караул! Грудного Ваньку дома забыли!

— Ах ты, боже мой, чистое наказание с этими детьми! Ворочаться, что ли? Кондуктор, остановите поезд!

— Не надо останавливать. Ванька нашелся.

— Где же он?

— А его Варька на крышу положила, чтоб не задохся в вагоне.

— Правильно!

— Ой, мне глаз выкололи!

— Правый или левый?

— Левый!

— Тады хорошо. Ближе к сердцу.

— Кар-раул! Кар-ра…

— Уф! Чтоб вы все подохли, проклятые! Приехали. Вылезай.

На лоне природы:

— Ик… и… никаких коллективов! К-каждый сам себе экскур-сия. Открой-ка, жена, второй том горькой… Люб-блю поч-читать… Это вам не семнадцатый век! Эт-то вам не коллективные птички. Ваш… здоров… Ик!

— Батюшки! Никак, пожар?

— Ер-рунда. То Митька самовар неудачно поставил и поджег соседнюю дачу.

— А где же бабушка?

— Ч… черт ее знает. Не иначе как в пруде утопла. Т-туда ей и дорога, симпатичной ст-тарушке.

— Тятенька, Ванька опять пропал!

— Где же он?

— Не иначе что на вагонной крыше его оставили.

— Тады ничего. Пущай. Обратно в Москву поедет на крыше. А потом оп-пять на дачу… А потом опять об-братно… Туда и обратно, туда и обратно… Пущай ребеночек покатается… Ик…

Дальше на лоне:

— Мамаша! Шкандал! Папаша морду бьет какому-то дяде.

— Ах ты, боже мой! Да и дядя папашу наяривает. Митька, хватай самовар!

— Мамаша! Папеньку в отделение ведут.

— Бегу, бегу… Ах ты, ирод! Начитался-таки горькой… как свинья!

— Нич-чего, жена. Пущай ведут. Плюю. Эт-та вам не коллективная экскур-сия. Не птички-цветочки. Пущай. Пик-ник.

— Митька! Клавочка! Бабушка! Дети! Собирайтесь домой! Воскресный отдых кончился. Едем. Ах, за что я такая несчастная уроди-и-илась на свете. Дал бог одного мужа и тот индивидуальный…

Через неделю в субботу индивидуальный Градусов, опустив усы и глаза, говорил руководителю экскурсии:

— Это самое… Больше я не тово… Записывай, значит, со всем семейством… Потому — не желаю больше индивидуально… Попили моей кровушки!..

1926

Почему?.. почему?*

По предложению заведующего рабочим клубом станции Гребенка Южных правление клуба единогласно постановило «постороннюю публику» в клуб не допускать, а допускать исключительно членов клуба. Поэтому ежедневно в шесть часов вечера в клубе садится дежурный член правления с деревянной палкой и, если только зайдет какой-нибудь гражданин, не член клуба, почитать газету или журнал, бьет его по спине вышеупомянутой палкой.

Между тем членов клуба насчитывается всего 160 человек, в то время как рабочих и служащих на станции Гребенка — 2000.

Окна гребенковского клуба заманчиво освещены. Из открытой двери доносится нежный шелест свеженьких, только что полученных газет и журналов… Доносится веселый смех, шутки, разговоры.

У двери сидит на стуле дежурный член правления. В левой руке у него карандаш, а в правой большая красивая деревянная палка.

Народ толпится на дворе, желая проникнуть в клуб.

— Товарищ дежурный член, разрешите пройти в клуб!

— А ты член клуба?

— Так точно. Член.

— Покажь членский билет!

— Вот-с.

— Взносы уплачены?

— Уплачены.

— Покажь.

— Вот-с.

— Правильно. Проходи, культурно развлекайся, пес с тобой!

Дежурный член правления деловито раскрывает книгу и отмечает посетителя.

— Дяденька, пропустите в клуб!

— А ты кто такой?

— А я Васька, стрелочников сын. Тама, в клубе, тятенька у меня сидит, газету читает, а мне тоже сильная охота в шашки срезаться с Параськой, которого батька дорожный мастер.

— Член клуба?

— Ни. Тятенька у меня сидит в клубе, газету читает, а мне тоже сильная охота в шашки… Запишите, дя-я-денька!

— А вот я тебя сейчас, беспризорный алимент, запишу палкой по спине! Кыш отсюда!

— Дя-я-денька! Пусти-и-и!

— Ах ты, чертов сын! — Бац, бац, бац! — Получил по спине? Будешь теперь знать, как в благородное общество без членского билета лезть? Проваливай. Ну, которые там дальше в клуб хотят?

— Я бы… попросил… пропустить…

— Член клуба?

— Н-никак нет. Не успел. Однако у меня сильная тяга к свету знания. Желаю, так сказать, вовлечься в культработу на основе регулярного посещения местного клуба. Пропустите, пожалуйста, товарищ!

— Вон!

— Това-а-а-ри…

— Гусь свинье не товарищ! Курица не птица! Не член клуба — не человек. Катись колбасой.

— Мне это, товарищ, извините, даже довольно странно! С точки зрения…