Читаем без скачивания Бери и помни - Татьяна Булатова

– Извините, – прошептала Ваховская непонятно кому и тихо забарабанила по стеклу Римкиных окон.

Довольно долго не отвечали. Дуся постучала еще раз: занавеска отъехала в сторону, и над подоконником навис крупный мужчина с нечистым, рябым лицом.

– Ой! – смутилась Ваховская и сделала пару шагов назад.

– Ну… – грозно сдвинул брови рябой.

– Извините, пожалуйста, за беспокойство, – шаркнула ногой Дуся и выставила перед собой ведро с огурцами. – Возьмите…

Мужчина медленно перевел взгляд с переполненного ведра на женщину в нелепой соломенной шляпе с бахромой и поинтересовался:

– Сколько?

– Что сколько? – не поняла Дуся.

– Рублей сколько?

– Нисколько. Это девочке вашей. Римма, по-моему…

– Жена, – немногословно поправил Селеверов.

– Жена? – изумилась Ваховская.

– Ну…

– Возьмите, пожалуйста. Это из сада. Свои. Хотите – на засолку, хотите – так. Скажите, Дуся… Евдокия приходила… Не надо денег…

– Понял, – оборвал Олег и жестом показал Ваховской, чтобы подошла поближе.

Дусе не пришлось повторять дважды. Она легко подхватила ведро и поставила его на подоконник:

– Вот, – улыбнулась Ваховская и замерла.

Селеверов взял ведро и исчез за занавеской. Через минуту появился и крикнул вслед уходящей Дусе:

– Эй, тетка! Как там тебя… Евдокия?

Ваховская обернулась.

– Сюда подойди.

Дуся приблизилась к бараку.

– На… – протянул он ей пустое ведро и, больше не говоря ни слова, скрылся в глубине комнаты.

Ваховская заглянула в ведро и обнаружила там три рубля.

– Господи! – расстроилась она и, вытащив трешку, покрутила ее в руках. Деньги жгли бессребренице руки. Дуся потопталась на месте и как-то умудрилась засунуть деньги под занавеску. Трешка упала на пол, а Евдокия Петровна Ваховская на цыпочках направилась к своему подъезду. Сидевшие на лавочке бабки с завистью посмотрели на второе заполненное огурцами ведро.

– Хороший урожай!

– Угощайтесь! – ответила Дуся и поставила ведро на скамейку.

– Ой! Дусенька! – запричитали истосковавшиеся по летним витаминам пенсионерки. – Дай бог тебе здоровья, дочка. И жениха хорошего!

– Кого? – смутилась Дуся.

– Мужчину-мужчину, – в один голос зашептали соседки и понимающе заулыбались.

– Глупости какие! – покраснела Ваховская и махнула рукой.

– Ты рукой-то не маши! – прикрикнула на нее одна из них, похоже старшая. – Одна живешь. Детей бог не дал. Захворашь, кто поможет? А тут все вроде мужик в доме: где подать, где гвоздь вбить, где чего…

– Я и сама могу, – не к месту заявила Дуся и нацепила на лицо строгое выражение. – Ведро верните.

Бабки засуетились вокруг ведра и, как только Ваховская исчезла в темноте подъезда, вынесли приговор:

– Дура она и есть дура. Ей люди добрый совет, а она брезговат. На себя б посмотрела – чухонка чухонкой, так и помрет в девках.

– Зато в отдельной квартире! – добавил кто-то, чем настроил всех против Дуси. – Ей вот она зачем? Барыня!

Бабки синхронно сложили руки на животах, поджали губы и разом замолчали. Невзирая на огурцы, соседское настроение оказалось окончательно испорчено, а вместе с ним – и чудный июльский вечер. Проклиная неблагодарную соседку на все лады, бабки разбрелись по домам.

Иное дело Дуся, за спиной которой оставалась уже добрая половина отпуска. Не признававшая усталости, она сидела в ванной на деревянной скамеечке, опустив свои большие разлапистые ноги в таз, и смотрела в глубь себя, чему-то блаженно улыбаясь. Евдокия Ваховская вновь и вновь проживала ощущения прошедшего дня: и как под влажными ладонями скользила ручка огромной красной коляски, и как горело под правой грудью от дыхания покряхтывавшей девочки, и как звенело в ушах из-за перебранки во дворе, и главное – как смотрела на нее Римка, там – в очереди… И плакала как…

«Сколько вот ей лет? – размышляла Дуся, вынимая из таза то одну ногу, то другую. – Восемнадцать? Девятнадцать? Двадцать? А уже – замужем. И двое детей. И беременна. Живет в бараке. Муж какой старый. Рябой. И эта женщина. Мать, говорили. Та, что на земле валялась… Если б у меня дети были, разве б я на земле валялась? – сама себя вопрошала Евдокия. – Я б не то что не валялась, я б на крыльях летала. На радуге бы сидела – и дочка рядом».

Нет, Дуся не роптала. Она искренне изумлялась очевидным обстоятельствам и мучительно переживала свои открытия. Они нарушали понятный ей миропорядок и порождали в душе смятение, заставлявшее осуждать. А осуждать Евдокия не любила, точнее, не могла. Боялась, потому что истово верила: «Не осуди, да не осудим будешь». «Так говорил папа, так говорил батюшка в церкви на Верхней Полевой, и Христос тоже так говорил и нам завещал», – напоминала себе Дуся и успокаивалась. «Бог терпел, и нам велел, – подводила итог Ваховская и зачем-то добавляла: – Аминь». Помогало. Иначе как бы смирилась она с непреодолимым сиротством, сопровождавшим ее всю жизнь? Ушла мама – значит, так надо. Папа вот умер – Бог прибрал. Замуж не вышла? И этому есть объяснение: кто такую замуж возьмет?! Ну а вот что детей нет, тут, конечно, смириться трудно, но тоже возможно. Нет и нет. «На все Божья воля», – уверил ее батюшка и допустил к причастию.

Дуся вылезла из ванны, тщательно вытерла распаренные ноги и раскорякой на цыпочках пробралась в комнату. Включила телевизор, чтобы было повеселее, и тут же выключила.

«Спать!» – скомандовала она себе и, расправив простыню, улеглась. Обычно Евдокия засыпала мгновенно, не успев на сон грядущий прочитать ни «Отче», ни «Богородицу», ни «Благослови, Господи». Обычно, но не сегодня.

Дуся ворочалась на кровати с боку на бок, пытаясь найти удобную для ее большого тела позу, но не тут-то было. Кряхтя, она поднялась, подошла к окну и выглянула во двор. В бараке напротив горели от силы три окна. Одно из них – то самое, на первом этаже. В груди екнуло. Дуся распахнула створки и замерла, прислушиваясь. Двор оглашал детский плач, переходивший в надрывный визг. «Не спят, маленькие», – посочувствовала женщина и легла грудью на подоконник.

Не спали не только «маленькие». Не спал Селеверов. Не спала Римка. Не спали соседи справа, сгоряча рекомендовавшие заткнуть «щенкам глотку». Визг набирал силу – рядом зажглись еще окна. Дуся занервничала и на всякий случай накинула на себя халат. Через пару минут непрестанного визга из окна во двор вылез сам Селеверов и протянул руки, принимая орущего младенца. Не говоря жене ни слова, Олег перекинул дочь через плечо и медленно пошел к тротуару, проложенному вдоль итээровского дома. Девочка надсадно кричала. Селеверов, не обращая внимания на визг, размеренно начал прохаживаться под итээровскими окнами, подскакивая через шаг, отчего ребенка встряхивало и визг на секунду прерывался. На свежем воздухе девочка довольно быстро уснула; во дворе зазвенела тишина. Измученный папаша, остерегаясь возобновления концерта, продолжал прохаживаться взад-вперед, поглаживая девочку по спинке.

Появилась взъерошенная Римка, толкающая перед собой коляску. Она возила коляску вокруг барака. Подкатив ее к мужу, она хрипло просипела:

– Клади. Уснула.

– Анжелка спит? – поинтересовался Олег.

Римка кивнула и что-то поправила в коляске. Селеверов осторожно переложил дочь. Та закряхтела, но проворная Римка затрясла коляску с такой силой, что у дочери не осталось другого выбора, кроме как подчиниться родительской воле.

– Иди спи, – приказала мужу Селеверова и подкатила коляску к Дусиному подъезду.

– Я посижу, – отказался Олег. – Иди сама. Вдруг Анжелка проснется.

– Не проснется, – пообещала Римка. – Она как слон дрыхнет. Не то что эта. Иди уже. Три часа тебе до подъема.

– А ты как же?

– Нормально, – заверила мужа Селеверова. – Если что, крикну… Иди.

Олег сдался и, разом отяжелев, побрел к бараку, в который, разумеется, намеревался попасть через окно. А Дуся, наблюдавшая с высоты своего третьего этажа, покинула квартиру, уговаривая себя необходимостью подышать свежим воздухом вместо сна.

Явление Евдокии пред Римкиными очами вполне могло бы закончиться нервным срывом, будь на месте Селеверовой человек менее закаленный.

– Здравствуйте, – поприветствовала Дуся растрепанную Римку.

– Здорово, – буркнула та и для проформы качнула коляску.

– Я все видела, – сообщила Ваховская и присела рядом.

– И что? – резонно поинтересовалась Селеверова.

– Ничего… – отмахнулась Дуся и со знанием дела сообщила: – Кишечные колики. У детей так бывает.

– Ну…

– Я говорю, тяжело вам как.

Римка повернула голову к собеседнице: горообразная, в халате, накинутом на ночную сорочку, чужая женщина смотрела на нее с искренней заинтересованностью. Селеверовой стало себя жалко и, чтобы вновь не расплакаться перед этим идолищем в тапках, с вызовом ответила:

– Тебе-то что за дело? Я вроде не жаловалась.