Читаем без скачивания Звёздная паутина. Рассказы - Сергей Рулёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он увидел, что Москалёв тянется к автомату, который кто-то из собравшейся уходить смены бросил на скамейку. «Не надо, – пронеслось в голове. – Пусть уходит…»
Москалёв все-таки дотянулся до автомата, но взять его не успел. Катышев плавно, по кошачьи развернулся и… Короткая очередь, раздавшаяся в небольшом замкнутом пространстве долбанула по барабанным перепонкам. Москалёв согнулся пополам, закрыв руками живот. Колени его подломились, и, так и не издав ни звука, он ткнулся головой в пол.
– Я же просил не дёргаться! – взвизгнул Катышев. Руки его дрожали ещё сильнее.
Голубев тупо смотрел на лежащего неподвижно Москалёва. В голове носилось: «Я же просил – не надо. Я же просил…»
Одиночный выстрел разбил сгустившуюся было тишину.
Голубев вскинул голову. Кто?
Смешанные с кровью мозги Катышева забрызгали стену. Правой стороны его лица теперь просто не существовало. Ещё пару мгновений он стоял на ногах. Так и не выпустив из уже мёртвых рук автомата, он, не сгибаясь, словно деревянный, рухнул на пол.
Взгляд Голубева растеряно метнулся по комнате.
Трохин осторожно положил автомат на стол и пошёл на кухню.
Голубев хотел окликнуть его, но передумал: в движениях Трохина была завораживающая целеустремленность.
И тут раздался хохот.
16
– Трохин, Латышев, несите Смирнова, – сказал Голубев.
Трохин поднялся, но, сделав несколько шагов, услышал голос Катышева:
– Я ухожу.
Трохин обернулся и увидел, что Катышев держит в руках автомат. «Что же происходит? Почему это происходит?» – с отчаянием подумал Трохин.
Первые месяцы службы с постоянным дрочевом он считал самым диким и нереальным временем своей жизни. Но то, что происходило сейчас, было ещё более диким и нереальным. «Такого просто не может быть!!!» – кричало сознание, однако обстановка утверждала обратное.
С того момента, как раздалась автоматная очередь, сознание Трохина застлал теплый и влажный туман. В голове билась только одна мысль: «Это надо остановить». Сейчас угроза исходила явно от Катышева. Значит, именно Катышева и надо остановить.
Рядом с Трохиным лежал автомат. Он осторожно, стараясь не издать ни малейшего шума, взял его. С ещё большими предосторожностями снял предохранитель и передёрнул затвор, плавно сопровождая затворную раму, чтобы щелчок был как можно тише.
Катышев повернулся к нему боком, и Трохин понял, что если будет медлить, станет поздно. Совсем поздно. Ствол смотрел в сторону Катышева, и Трохин без лишних хитростей нажал на спусковой крючок. Выстрел получился одиночным. На нервяке он не заметил, как опустил предохранитель до нижнего положения.
Пуля попала Катышеву в левую щеку, снеся при выходе правую половину лица. «Странно, – подумал Трохин, глядя на изуродованную голову Катышева, – мне даже не противно». Ни страха, ни чувства вины за содеянное он не испытывал. Зато из подсознания снова всплыло: «Это надо остановить…»
Теперь угрозой стал он сам.
Вот так, с положительными мыслями, Трохин тихо сошел с ума.
Аккуратно положив автомат на стол, он пошел на кухню. В голове у него имелся чёткий план дальнейших действий.
Под дикий хохот, появившийся внезапно и идущий неизвестно откуда, Трохин прошел на кухню. Понимающе посмотрев на тело Смирнова, он снял брючной ремень и сделал две петли. Закинул ремень на крюк для лампы – единственный во всем карауле – он затянул одну петлю и сунул голову во вторую. Ещё раз поглядев на тело Смирнова, он улыбнулся ему и оттолкнул из-под себя табуретку. Ноги его несколько раз дернулись, руки взметнулись было, но тут же безжизненно повисли.
Хохот стал громче.
17
Непонятно откуда взявшийся идиотский хохот ударил по напряженным до боли нервам. Удивляться чему-либо уже не было смысла. Единственное, что Осокин понял – ещё немного, и он сорвётся. Всю свою недолгую в общем-то сознательную жизнь он следовал важному принципу – всегда держать марку. И он её держал. Но сейчас наступил момент, когда уверенность в себе и своих силах куда-то пропала. Ничего хуже придумать было нельзя.
«А Троха – молодец, не растерялся», – внезапно подумал Осокин и чуть не рассмеялся – в первый раз он хорошо и уважительно, пусть даже мысленно, отозвался о духе. Действительно смешно. Ведь с тех пор, как пришёл следующий после его призыва призыв, Осокин старался держаться как можно круче и просто не позволял себе хорошо относиться к духам. После всего того, что по духанству испытал он – жалеть кого-то?
И вот один из его принципов уже сломался. Сам по себе. Плохой симптом, что и говорить.
А хохот продолжал бить по ушам.
Минут через пять после того, как Трохин ушел на кухню, он стал громче.
Осокину захотелось закрыть руками уши, но он не мог позволить себе такую роскошь. По крайней мере при других. Потому что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя показывать свою слабость. А сейчас Осокин как раз чувствовал себя слабым и беспомощным, прямо как дух перед сборищем дедов.
Осокин почувствовал, как в нем поднимается и начинает закипать злость. Злость на самого себя, армию, караул и на то, что заставило его себя так паршиво чувствовать.
Оставалось только найти причину.
Осокин огляделся. В его глазах сверкала ненадуманная ярость. Неожиданно он увидел через открытую дверь в спальное необычным способом нарисованный Мориным оскаленный череп. Вспомнил, как стоял у ямы, которую они копали под новый сортир, глядя на эту…
В голове начала складываться цельная картина. Как бы по идиотски это все не выглядело. Осокин понял, откуда на них обрушилось это безумие. И теперь, как только появилась конкретная цель, вернулась уверенность в своих силах.
Осокин молча встал и взял автомат.
Поймав настороженный взгляд Голубева, он грубо бросил:
– Не писайте в штаны, детки. Я пока ещё в норме.
Передёрнув затвор, он всё-таки решил пояснить, так, на всякий случай, а то вдруг объявится ещё один герой-Трохин.
– Кажется мне ясно, из-за чего весь этот бардак.
Ребята по прежнему смотрели недоверчиво. Конев даже потянулся за автоматом. Но Осокину было на это глубоко наплевать. Сейчас он разделается с этой тварью, и тогда все поймут, что он прав.
Он подошел к комнате начальника. Точно, Маска лежала там же, куда её положил Морин – на краю стола, наполовину прикрытая брошенной кем-то газетой.
Снова ударил по глазам злобный оскал.
Осокин оскалился в ответ, вскинул к плечу автомат и прицелился. С такого расстояния он ни за что не промахнется. Уж будьте уверены.
Осокин нажал на спусковой крючок.
Раздался одиночный выстрел. Пуля срикошетила от камня из которого была сделана Маска и ударила в стену. Осокин чертыхнулся – предохранитель с автоматического упал на одиночный. Ох уж эти раздолбанные автоматы, передающиеся по наследству! Переводя предохранитель, он с дикой радостью отметил, что хохот оборвался, уступив место гневному рычанию.
– Не нравится, падла? – прохрипел он, прицеливаясь снова.
Две короткие очереди заглушили рычание.
«Что за ерунда?» – пронеслось в голове у Осокина. Ни одна пуля не попала в цель. Скосив глаза вниз, он увидел четыре дымящиеся дырки в деревянных досках пола. Получалось, что какая-то сила остановила пули прямо в воздухе, да так, что те расплавились.
Осокин почувствовал, что опять начинает теряться. Теперь первоначально составленный план уже не казался ему таким легковыполнимым. Приступ растерянности длился недолго. «Ну нет! Хрен ты угадала!» – со злостью подумал Осокин и дал длинную.
Все оставшиеся патроны вылетели за четыре очереди. Маска даже не шелохнулась. Расплавленными каплями пули падали вниз, так и не достигнув цели, которой они предназначались. Лишь одна пуля избежала общей участи. Наткнувшись на невидимую преграду, она срикошетила от неё, разворачиваясь на 180 градусов.
Осокин всё ещё жал на спусковой крючок, когда эта последняя пуля, пройдя мимо ребер сквозь мягкие мышечные ткани, разорвала ему сердце.
18
Смена задерживалась уже на полчаса. Такого ещё ни разу не было. Ну, минут на десять, такое изредка случалось. Но на полчаса – это уже ни в какие ворота не лезет!
Да и свет на периметре почему-то не включают. И по портативной рации вызываешь караул, вызываешь – бесполезно.
Да черт с ним со всем этим! Лишь бы сменили быстрее.
Михаленко зябко поежился. Уже не то, что прохладно, а совсем холодно. Надо же было дураку догадаться оставить шинель в карауле! Жара днём, до смены не замерзну! С другой стороны, кто же знал, что эти тормоза на столько задержат смену.
Надо что-то делать. Но что ты сделаешь? «Хоть волком вой», – невесело усмехнулся Михаленко. Пятьдесят отжиманий от перекладины вышки согревали буквально на пару минут. Еще немного, и он превратится в такую большую-большую сосульку. Подобная перспектива Михаленко нисколько не радовала.
