Читаем без скачивания Облака. Дом. - Эльфрида Елинек

Мы у себя дома{20}; мы, языки народа, скованные в земле. Мы охотно посещаем живых, там соединяется многое. И многих мы бы хотели позвать к себе, но мы остаемся одни. Наш отец, который всех непроснувшихся держит на золотых помочах, как детей… И головой окунает в священную трезвость вод… Нам только не мешайте спать! Мы живем главным образом во внутреннем пространстве души и мысли. В этом отшельническом одиночестве духа мы занимаемся тем, что, прежде чем начать действовать, тщательно разрабатываем принципы, которым намерены следовать. Поэтому и получается, что от святилищ, от оружия слова, которое на прощанье вы нам, неискушенным, оставили, мы так медленно переходим к поступкам. Куда нам девать раненых, чтобы их спасти? В отделения интенсивной терапии — то есть мы должны обречь их на тот же говенный круговорот, фазы которого наверняка будут укорачиваться: на инъекции, техническое обслуживание. Потом снова: через шланг через шланг через шланг — и в изоляцию, растянувшуюся на годы, в неизбежность предательства? Предательство? Победа или смерть — когда-то это было единственной нормой. Другая, победа и смерть, означает лишь, если говорить по-простому: пленных, оборону до последнего, тотальную блокаду. Содержание — это борьба это борьба. Но самые слепые — сыны богов. Человек знает свой дом, зверь знает, где рыть логово; и только им, душам неискушенным, верный путь неведом. Ибо где мы начнем, там и кончим. У себя дома. Однако человек может, пока не умер, хотя бы в памяти хранить благое, и это высшее, что ему доступно. У каждого своя мера. Несчастье снести тяжело. Но счастье — тяжелее. В нашем дому, однако, и эти юноши не чужие. Трижды живут они, так же, как первенцы неба. Здесь они крепко пристегивают нас к койкам. Просто было указание: не допускать, чтобы умер кто-то еще из наших, раз уж нельзя нейтрализовать такой ход событий посредством контрпропаганды, любыми способами. Этим, естественно, и занимаются отделения интенсивной терапии — у нас дома. Тут важно еще другое: они надеются, что в часы предсмертной агонии наша воля, возможно, сломается, а значит, прекратится и голодовка. Пленный, который умирает в клинике, умирает как больной, в присутствии врачей, оказывающих ему последнюю помощь, — то есть он уже не борется.

Они одряхлели в странствиях{21}, их обесцветил север, у них и власы поредели, в пламени юга сгорев. Мы же оставались дома. Издалека вернулись те, душой истомленные, чтоб после долгой разлуки отчизну свою узреть. Краски опять расцвели на щеках их мертвенно-бледных, и в потускневших глазах вновь загорелся огонь. Мол, среди нас они — у себя дома. Но если сердце вам, воды родины, так жалобно вторит — разве не этого же хочет оно? Блаженные, простерлась в ожидании страна сегодня, тенью омраченная! Живите с нами, среди нас, склонив главу. Посланцы прошлого, столь дорогие нам! Сюда! Прекрасный лик ваш созерцать, как прежде, сегодня я страшусь: погибель в этом, и не дозволено будить умерших. Рассаживайтесь! В небе голубом уж не витает голубой ваш сонм. Суровым веком рождены, для нас в пример, останьтесь с нами. Мы не можем помешать им убить некоторых из вас. Но мы можем им помешать убить всех. Если умрет еще хотя бы один пленный, потому что они пока не поняли, к чему все клонится, никакие переговоры уже не будут возможны. Так обстоит с нами. Однажды между днем и ночью должна явиться истина. Бесстрашно проходят сыны Альп над пропастью по легким мостам. Поэтому, поскольку кругом, вокруг ясности, громоздятся вершины времени и любимые живут поблизости, изнуренные, на разрозненных скалах, дай нам воды невинной, дай нам крылья, чтобы могли мы с неложными помыслами перенестись на ту сторону и потом назад воротиться. Наука как воля к осуществлению исторической миссии немецкого народа как народа, осознающего себя в своем государстве, — наука и немецкая судьба должны прежде всего стать сущностной волей к власти. И они станут ею тогда и только тогда, когда мы когда мы когда мы в годину крайнего бедствия докажем, что достойны немецкой судьбы. Мы сами собой спешим к завершению. Мы у себя дома, вброшенные в прах нашего песнопения. Мертвых мы пробуждаем — тех, что еще причастны грубой стихии. Но много и робких очей — они пока не решаются взглянуть на наш свет. Так обстоит с нами! Служили мы матери-земле, служили солнечному свету, но мы остаемся при нас самих, мы в мире с собой. Займите же места здесь! Правда, для этого естественная свобода индивида должна быть во многих отношениях ограничена ограничена ограничена, и даже если нет никакого иного соображения или намерения, кроме вышеуказанного, то все равно следует ограничивать свободу людей как можно жестче и подчинять все их порывы единообразным правилам, а их самих держать под неусыпным контролем. На чем же основывается такая наша уверенность? Мы у себя дома, дома — здесь сладкий лип аромат, и буки, в полдень: когда на поле хлеба шуршат, колосьев прямые стебли, тогда и мы присутствуем здесь!

Воля ведь не собственность{22}, а мотор. Крепнет она постепенно — благодаря тому, что мы боремся. Ты должен отвоевывать это у мотора каждый день. Это невероятно трудно, это гораздо труднее — особенно выдержать первые дни, — чем любая террористическая акция, какую только можно себе представить: именно потому, что у них есть всё, а у тебя — ничего. И так идет… на темя Отца. Мы! Слабеют небожители, чтоб чистое себя познало. Мы — у себя. Мы! Последнее же, на зловещем поле: из славной груди героя кровь сочится, услада битвы, а из уст нам подобных голос бьет родником. О высшем не хотим мы умолчать; мы дома, и глаголем мы о том, что сами мы постичь сумели. Лишь столько можем мы забрать домой. От четырех ветров приди, дух, и дохни на этих убитых, и они оживут! Выйдут к нам из земли! К нам, ибо их у нас не отнять! Пусть даже ветер, и бури, и ливневые потоки, и жгучие солнечные лучи выбелят мертвые кости, животворящее дыхание духов все еще веет. К нам! Оно соединит и мертвые кости нашего национального тела, дабы оно обрело величественную стать в новой просветленной жизни. И мы будем в этой куче-мале! И мы! Себе мы сами вскроем грудь и сами же себя разбрызжем в прах по капле. Мы здесь, и сюда доставим тех, кто стал нашими жертвами: мертвых. Земля нуждается в плуге, скала — в ударах кайла. Иначе было бы нам бесприютно. Мы погибали бы на крутой тропе. Мы, странники, пусть и гневаясь, тоже по этим тропам ходили. К нам, туда, где мы обитаем! Домой. Домой. Домой.

Старинное и выдержавшее все испытания глубокое чувство{23} немецкого народа произвело это низвержение по требованию простого, прямого сердца. Какою силой прикованы мы к древним и блаженным далеким берегам? Тем, что остаемся у себя. В глазах уж брезжит понимание. В родной земле хотим мы укорениться, хотя мы и так живем на ней! Родина — мать наших мыслей и грез. В высших школах Германии много работают, но там мало делается для будущего. Все это лишь подсобная работа. Но мы уже зреем для деяния. Кафедральная мудрость нас не спасет. Этот народ работает над собственной судьбой, поскольку свою историю и свой духовный мир ему приходится отвоевывать для себя вновь и вновь. Мы бы охотно стали напоминанием для других, но мы остаемся нами. У себя дома. Все ж в средоточье времен живем мы спокойно и радостно, напоминаньем для ненуждающихся. От рожденья нам предназначен для жизни тот край, где солнечные лучи не жгучи под сенью леса. Все мы верим, что жить здесь лучше, чем где-либо еще в мире. Поэтому, добрые духи, легче вы нас окутывайте! Нами! Чтобы ничто чуждое нам не мешало. Оставьте нас среди нас, в своем кругу! Самое главное для руководителя — не просто идти впереди, но обладать достаточной силой, чтобы идти одному. Не из упрямства или стремления к власти, но потому, что ты глубже осознаешь свое предназначенье и имеешь больше обязанностей. Такая сила привязывает к существенному, способствует выбору наилучшего и пробуждает способность к подлинному повиновению у тех, кто уже проникся новым духом. Чтобы присоединиться к нам. И земля воспрянет вместе с нами, под нами. Мы еще спим в ней, но вскоре мы воспрянем. Сиянье любви золотое! Неужто и к нам, мертвым, ты наконец снизошло? Оголены небеса, небеса — как тюремные стены, бременем тяжким висят над головами они. Но мы уже воспряли. Как бедственно наше время! Мы сидим, сбившись кучкой, на траве, чтобы мир в душе обрести и после среди цветов упокоиться, у себя дома. Когда вкруг нас витают тихие облака, мы удивляемся, но истолковать знаменье не можем. В тот летний день — тогда мы искали тени. Дома. У себя. Новые титаны замыслили еще раз штурмовать небо? Оставайтесь с нами! Вас небо не примет, ибо вы — рожденные на земле. Оставайтесь здесь, с нами! Иначе вас просто лишат возможности видеть небо, лишат его благодати, и у вас останется только ваша земля как холодное, темное и бесплодное пристанище. Землю-то у нас не отнять. Мы на ней сидим и с места не сдвинемся. Мы, потеснив других, просторно расположились здесь, и мы в своем праве. Как агнцы на лугу — на зеленом ковре, который мать расстелила на радость нам. Этого у нас не отнять. Может, мы и отлучаемся ежедневно, но мы остаемся здесь.