Читаем без скачивания О, боже, снова Париж! Наблюдая за французами - Стефан Кларк

Метров через сто Анри остановился и, описав круг лучом фонаря, изрек:

– Voilà[37].

Я смог разглядеть только некошеную траву и зловещие тени двух фруктовых деревьев.

– Voilà?

– Voilà.

– Это то самое поле, о котором говорил Анри, – пришла на помощь Флоранс.

– Красивое поле, – согласился я.

– В это время года здесь встречаются гадюки, но куры их отпугивают, – сказал Анри. – Сейчас они спят… – он изобразил спящую курицу на случай, если я вдруг не понял, – но вы сможете увидеть их завтра.

– Завтра? – переспросил я. И прибавил: – Отлично. – Похоже, меня все-таки не укладывали спать под открытым небом, и это радовало. Между тем никто до сих пор так и не объяснил, зачем понадобилось демонстрировать мне этот гектар травы посреди ночи.

О боже, только не это, подумал я, неужели в какой-то момент между двумя бокалами «Баньюльс» я предложил выкосить эту делянку?

Нет, скорее всего, это Бриджит предложила мои услуги. В конце концов, французы справедливо считают нас, британцев, экспертами по газонам.

Она определенно напрашивалась на то, чтоб ее грохнули.

– Shoot! – сказала Флоранс. Но это не было разрешением пальнуть из ружья в ее мать. Приложив палец к губам, она лишь потребовала тишины по-французски[38].

Мы вернулись в дом ее матери, где было тихо, если не считать приглушенного звука работающего в гостиной телевизора.

Она взяла меня за руку и повела в спальню. Все было точь-в-точь, как в мечте любого мужчины: красивая француженка ведет тебя в свой будуар. Ты различаешь лишь контуры огромной кровати возле стены. Не произнося ни звука, вы оба скидываете одежды и проскальзываете под прохладные простыни. Ваши губы ищут друг друга, и наконец в полной темноте вы сливаетесь в долгом страстном поцелуе.

А вот чего нет в этой мечте, – во всяком случае, применительно к моей ситуации, – так это голоса французского мальчика, который говорит: «Я не могу заснуть. Можно я лягу с тобой, Флоранс?»

Да-да, мы делили комнату с этим негодником.

– Нет, Симон, нельзя, и почему ты еще не спишь? – строго произнесла Флоранс.

Она, словно извиняясь, погладила меня по щеке и отвернулась. Кровать отозвалась громким скрипом. Я лег на спину, чтобы хандрить в одиночестве, но – о, чудо! – какая-то сила вернула меня обратно, прижав к Флоранс. Я попробовал еще раз. Нет, ничего не помогало – я снова оказывался посередине кровати. Видимо, происходило что-то сверхъестественное, и это явно не имело отношения к тому, что за день я прибавил в весе тонны четыре.

Объяснение все-таки нашлось: пружины матраса явно выработали свой ресурс и подпрыгивали примерно так же, как спущенный баскетбольный мяч. Как мы с Флоранс ни старались держать дистанцию, нас неудержимо бросало друг на друга, как пьяных в гамаке. Все это могло бы доставить массу приятных эмоций (в конце концов, мне вовсе не хотелось отстраняться от Флоранс), но кровать была настолько бесхребетной, что моя поясница провисала фута на два ниже, чем голова и ноги. Выходило так, что я лежал и сидел одновременно.

– Дай-ка угадаю, Флоранс, – прошептал я. – Это кровать твоего прадедушки, да?

– Oui, – ответила она. – Он на ней умер. Спокойной ночи.

5

Проснувшись поутру, я обнаружил, что лежу в постели один, уткнувшись лицом в подушку, ступни выбрались за изножье кровати, а мошонка почти касается половиц. Первое, что я почувствовал, это сильнейший приступ поясничной боли, сменившийся унынием, стоило мне только вспомнить, что, невзирая на скованные мышцы спины, мне предстоит провести день за рытьем выгребной ямы или на покосе в кишащем змеями поле.

Минут десять ушло на то, чтобы распрямить спину, снова облачиться в футболку и шорты, которые уже начинали попахивать деревней.

Решив, что выгляжу вполне прилично, я пошел на звуки, доносившиеся из кухни. И тотчас пожалел о том, что вообще проснулся.

Бриджит расхаживала босиком в длинной розовой хлопчатобумажной ночной сорочке, которая придавала ей поразительное сходство со свиньей.

Нельзя сказать, чтобы сорочка была прозрачной, но истончившаяся ткань так обтягивала соски, ягодицы и рыжий холмик волос на лобке, что у меня возникло острое желание стать хронически близоруким.

Что еще хуже, Флоранс была одета в длинный, до пола, бархатный халат в горизонтальную зелено-желтую полоску, который определенно занял бы второе место в конкурсе «Самая несексуальная одежда за всю историю человечества», уступив пальму первенства лишь памперсам. Да, у нее были голова, руки и ноги молодой девушки, но все остальное соответствовало образу пожилой пенсионерки на пешей прогулке в доме престарелых.

Блин, вот что делает с человеком изоляция в сельской глуши, подумал я.

Маленький Симон сидел за столом, подтянув колени к подбородку, и уплетал сэндвич с «Нутеллой».

Как-то я прочитал статью о французской еде, и там было сказано, что эта шоколадно-ореховая паста цементирует Францию. Почти каждый ребенок в стране ест на завтрак «Нутеллу». Тинейджеры и безработные тянутся к ней ложкой в минуты стресса. Я уверен, что это единственная причина того, почему никто во Франции даже не заикается об аллергии на орехи. Арахис у французов в крови. Как-то, в бытность мою работником французской пищевой компании, одна моя коллега привела своего сына познакомиться со мной. Это был крепкий девятнадцатилетний парень с плечами, как у гребца, и ему как раз предложили место в Оксфорде. Он великолепно говорил по-английски, и я не сомневался в том, что он легко впишется в университетскую среду. Единственный вопрос об Англии, который ему не терпелось мне задать, звучал примерно так: «А там можно покупать „Нутеллу“?»

Симон усмехнулся своим шоколадным ртом и продолжил подпевать радио: безголосая французская певица все никак не могла понять, почему ее никто не любит. Возможно, потому, что она все никак не заткнется, подумал я. А вслух со стоном произнес:

– Bonjour.

Флоранс подошла ко мне в своем жутком халате, и я постарался поцеловать ее, не прикасаясь к омерзительному бархату.

– Твоя прабабушка тоже умерла на этой кровати? – спросил я не слишком громко, на случай, если прабабка была по материнской линии.

Флоранс нахмурилась и вопросительно повела бровью, словно намекая на то, что я кое-что забыл, потом изобразила поцелуи в щеки.

О, боже, нет, едва не вырвалось у меня, они целуют друг друга каждое утро.

Перемазанный «Нутеллой» после лобызаний щек Симона, я направился к мойке, склонившись над которой Бриджит скребла вчерашнюю сковородку, оставленную отмокать на ночь. Ягодицы Maman, обтянутые тканью сорочки, напрягались и расслаблялись, так что казалось, будто пара лысых человек пытается выбраться из мешка.

– Bonjour, Бриджит.

– А, bonjour, Пол! – Она обернулась, едва не сбив меня с ног правой грудью, и звучно поцеловала в обе щеки. Похоже, вселенская любовь вернулась к ней. – Хорошо спал?

– Да, очень хорошо. – Я просто не знал, как сказать по-французски «для человека с переломом позвоночника».

– Что ты пьешь по утрам? Кофе, шоколад, фруктовый чай…

– У нас нет фруктового чая, Maman, – заметила Флоранс, и я выдохнул с облегчением.

– Ах да, занеси его в список… Нет, Пол, я знаю, что ты пьешь: чай. – Она произнесла последнее слово так, будто речь шла о суперпризе в телеигре.

– Нет, спасибо, я выпил бы кофе, если можно, – сказал я.

– Ты не пьешь по утрам чай?

– Нет, кофе.

– Я думала, все англичане по утрам пьют чай.

– Я предпочитаю кофе.

– У нас есть «Английский завтрак».

– Мне бы кофе.

– Ну если ты уверен, что не хочешь чаю…

– Я уверен. Кофе, пожалуйста.

После того как мы выяснили этот вопрос, я устроил своим позвонкам еще одно мучительное испытание, усаживаясь за стол боком. На столе чего только не было: упаковки с хлопьями, какао-порошком и чайными пакетиками, тарелка с миниатюрными ломтиками сухого белого хлеба, пластиковая бутылка стерилизованного молока, огромный круглый каравай, половина которого была грубо нарезана толстыми ломтями. На другом конце стола были выставлены суповые чашки и столовые приборы.

В Париже я обычно не завтракал, выпивал утром чашку кофе, а по пути на работу покупал в булочной круассан, но сегодня я подумал, что неплохо бы с утра пораньше загрузить в себя крахмал.

Я наполнил кукурузными хлопьями белую фарфоровую чашку, и в нее же Бриджит налила мне черного кофе.

Утренняя экономия времени по-коррезски, подумал я. Насколько отвратительно, настолько и умно. В самом деле, зачем употреблять кофе и хлопья отдельно, если можно их смешать?

– О, что он делает? – расхохоталась Бриджит. – Только посмотрите на него.

Симон зашелся от смеха и чуть не свалился со стула, да и Флоранс подключилась к общему веселью.