Читаем без скачивания Бонжур, Антуан ! - Анатолий Злобин

- Кого?

Антуан стоял в дверях, держась одной рукой за косяк, и внимательно глядел на меня. Взгляд его был спокойным и изучающим. Странно, но я до сих пор как бы не замечал Антуана. Он был тут хозяином, но это никак не обнаруживалось. Он почти все время молчал, но видел все. А теперь он посмотрел на меня - и я будто заново узнал его. Он был невысок и крепок. Я перевел глаза на фотографию, прикрепленную к стене, Антуан был там в борцовской майке с глубокими вырезами, в мягких башмаках, снимок сделан в Будапеште, где Антуан выступал в полусреднем весе на европейском первенстве. И сейчас он стоял в той же позе, крепко упершись ногами, и глаза его видели все. Только взгляд был у него сейчас иным, нежели на фотографии. Он смотрел на меня спокойно и твердо, словно знал, о чем я думаю, но еще не решил, стоит ли говорить мне о том, что знает он сам. Встретившись с моим взглядом, он не дрогнул, а продолжал смотреть так же уверенно и пытливо. Конечно, он слышал разговор Ивана с Любой и имел свое суждение на этот счет - так говорили его глаза. Но он еще раздумывал и решал. Ну что ж, решай, Антуан!

Меня словно подбросило к нему.

- Поборемся, Антуан?

Он легко отделился от двери и сделал шаг навстречу.

- Давай поговорим, Виктор, - сказал он, и это было его ответом.

Мы сели. Виллем потянулся к нам с бутылкой.

- Выпьем по маленькой.

- Чуть позже, герр Виллем, - ответил я. - Сейчас мы немного поговорим.

- Я понимаю, - сказал Виллем, улыбаясь добродушной улыбкой. Серьезный мужской разговор.

- Да, Виллем, серьезный мужской разговор. Садись сюда, Иван, и не вздумай переводить отсебятину. Только то, что я буду говорить. Иначе обойдусь без тебя.

- Сидишь и сиди, - отругнулся Иван. - Я буду переводить точно.

Антуан передвинулся на стуле, подался вперед, поставил локти на колени, сцепил пальцы рук и снова посмотрел на меня тем же спокойно-пытливым взглядом.

- Иван, спроси Антуана, - начал я, - знает ли он, что в группе "Кабан" был предатель и потому эта группа погибла?

Антуан ответил тут же. Голос его был задумчивым, словно он размышлял наедине с собой.

- Он говорит, что не знает фактов, хотя и думал об этом. Но теперь ты сам приехал сюда и сам должен узнать это. Завтра ты поедешь на мост и сам увидишь, как это случилось.

У меня от сердца отлегло: да, теперь я знаю, кому надо задавать мой главный вопрос. И вопрос свой главный знаю - что было на мосту? И каким бы ни был ответ, я его выслушаю. И после этого я поступлю так, как повелит мне сыновний долг.

- Хорошо, Иван. Скажи ему, что я доволен ответом. Но не совсем. Меня интересует собственная точка зрения Антуана. Переводи.

- Он сказал тебе все, что мог сказать, - перевел Иван. - Он хорошо понимает, что ты сейчас чувствуешь. Ты сын Бориса и имеешь право узнать всю правду. Но ты должен узнать ее сам. Та женщина, о которой он тебе говорил, знает много. Надо сделать так, чтобы она рассказала тебе, что знает. Это будет зависеть от тебя. И в лесной хижине он надеется найти что-нибудь, он давно там не был. Вот как ты будешь узнавать свою правду. А он будет тебе помогать. Его дом, его время, машина, память - все находится в твоем состоянии. Все, кроме Сюзанны, так он сам говорит, - заспешил Иван, увидав, что я нахмурился. - Он говорит, что ты очень понравился его Сюзанне. Но он только рад, что ты понравился Сюзанне. Поэтому он верит, что ты узнаешь все, как надо. Женщины в таких делах лучше понимают. Надо только набраться терпения. Ты согласный?

- Спасибо, Антуан. Иного ответа я не ждал. У каждого в жизни случается свой мост, и надо пройти по нему достойно.

- В таком случае он говорит тебе "бонжур" и хочет пожать твою верную руку.

- Бонжур, Антуан.

Он стиснул мою ладонь так, что я едва не присел, но вовремя успел перехватить пальцами его кисть и ответил как следует.

Антуан выдержал и улыбнулся.

ГЛАВА 4

- Быстро нашли меня? - спросил кюре.

- Сюзанна так хорошо объяснила, что я ни разу не ошибся. Все-таки я штурман.

- Пошли по стопам отца и тоже летаете? - Он ничуть не удивился.

- Вы и про это знаете?

- Сын мой, когда вам будет под восемьдесят, вы поймете, что знаете слишком много и что большинство ваших знаний, увы, уже бесполезны для вас.

- Зачем же так, мсье Мариенвальд, вы так молодо выглядите.

- Спасибо, Виктор, вы мне льстите. Только к чему это "мсье"? продолжал он. - Мы с вами соотечественники. Зовите меня просто Робертом Эрастовичем. Я весьма рад, что вы нашли время заглянуть к старику.

- У нас в училище тоже был Роберт Эрастович, - ответил я с облегчением. - Преподаватель навигации, герой войны.

- Ваш отец тоже был героем, - живо отозвался он. - Я рад, что теперь тайна его раскрылась, и вы прибыли к нам.

- Что говорить, мы с матерью были ошеломлены, когда прочитали в газете.

- Ах вот как вы узнали об этом? - Он оживился еще более. - Расскажите, это весьма интересно. Конечно, это была советская газета?..

- "Комсомольская правда", - ответил я. Как судорожно я вцепился в нее, когда мать позвонила мне перед самым вылетом и незнакомо выкрикнула в трубку: "Боря нашелся, читай сегодняшнюю "Комсомолку". Я успел схватить газету в киоске, и мы полетели в Норильск. Лишь после того как легли на курс, я принялся за нее. Статья называлась "Герои Арденнских лесов", и я удивился: при чем тут Арденны? Но и статья мало что объяснила. О Доценко и Шишкине там говорилось более чем достаточно, а про отца, и то среди других, упомянуто только имя. Борис Маслов - и все. В сущности, ничего, только имя и факт, но вместе с тем так много, что даже не верилось.

И подпись стояла - А.Скворцов. Мы прилетели из Норильска, и я помчался к Скворцову. Тогда-то и сказал он про женщину. И дал координаты отцовской могилы: Ромушан, провинция Льеж, Бельгия. Я написал в Ромушан кюре, потому что Скворцов вспомнил, что там была церковь. Кюре ответил и сообщил адрес Антуана.

- Значит, кроме публикации в этой газете, вы о судьбе отца больше ничего не знаете?

- Почти ничего. Но надеюсь.

- Разумеется, я первый же расскажу вам все, что знаю. Я хорошо помню вашего отца.

Мы продолжали стоять у ворот, где он меня встретил. Кюре изучающе глядел на меня: все тут глядят на меня изучающе. Я тоже на него посматривал: что-то он расскажет? Глаза у него живые и быстрые, хотя лицо изъедено морщинами, нет, не вислые складки на дряблой коже, а именно морщины, неглубокие, но резкие, сплошная сеть морщин. Черная сутана до пят с откидным капюшоном, с широкими рукавами. Он поднял руки, приветствуя меня, и стал похож на черную птицу. Большая черная птица - что-то вроде птеродактиля. И вовсе он не кюре, он черный монах. В монахах я разбирался неважно и потому решил уточнить.

- Какого направления вы придерживаетесь? Или имеете сан?

- Я монах бенедиктинского ордена, это очень древний орден, может быть, самый древний из всех ныне существующих, ему уже тысяча триста лет. Древляне еще ходили в звериных шкурах, а наш орден уже придерживался устава. Впрочем, он никогда не был особенно строгим, труднее попасть к нам. Однако что же мы стоим, оставьте мотоцикл, проходите в дом, Виктор Борисович, - он говорил по-русски чисто и протяженно, сохранив речь старого русака.

И домик у старика был что надо, не дом, даже не вилла, а "шато", как сказала Сюзанна, объясняя дорогу, - двухэтажный "шато" с колоннами, галереями, парадным маршем у входа.

За домом оказалась обширная молельня со стеклянными стенами, перед алтарем были расставлены широкие дубовые скамьи. Из дома в молельню вела галерея, молиться здесь можно со всеми удобствами.

Мариенвальд шагал впереди, все-таки он немного шаркал, и сутана волочилась по земле. Сутана была старая и пыльная.

Прошли по коридору и оказались в просторной комнате, заставленной книжными полками. Запах пыли и затхлости бил в нос. Я едва не чихнул и с трудом притерпелся.

- Садитесь, Виктор, - он указал на старомодный диван с высокой спинкой, покрытый облысевшей медвежьей шкурой.

- Давно вы из Москвы? - Он грузно опустился на другой конец дивана, пружины снова печально взвизгнули, и снова всклубилась пыль, но он этого не замечал.

- Вчера прилетел. Три часа лета.

- За три часа вы перенеслись из Москвы в Бельгию? - Он картинно всплеснул руками, продолжая разгонять пыль над диваном. - Подумать только, всего три часа! В девятьсот двенадцатом году я добирался сюда четыре дня, а теперь всего три часа...

- Так вы уехали из России до революции? И с тех пор не бывали на родине?

- А зачем? - ответил он вопросом. - Когда началась первая мировая война, я понял, что в Россию уже не вернусь. Капиталы мои лежали в швейцарском банке, я путешествовал по разным странам и в конце концов облюбовал этот прелестный уголок в предгорьях Арденн. В маленькой стране всегда больше свободы, и жизнь экономнее. Сразу после войны я построил этот дом, приобрел кое-какую недвижимость. Мой капитал с тех пор учетверился. Мне здесь нравится. А в России уже тогда было слишком много правил...