Читаем без скачивания Дурная примета - Герберт Нахбар

*

Задолго до прихода рыбаков с их женами у дверей трактира появился первый посетитель. Он стоял, укрывшись от ветра за дубами, глубоко засунув руки в карманы бушлата, и стучал ногами, чтобы согреться. Он ждал кого-то. Женщины замечали его только тогда, когда снимали платки перед входом. Они пугались, кто узнавал парня, кто нет, со смехом вбегали в помещение. А из рыбаков то один, то другой говорил:

— Эй, Эмиль, чего торчишь на улице, заходи!

Эмиль не отвечал. Но испуганные возгласы женщин, их смешки радовали его, поддерживали в нем надежду.

«А завтра мне опять с раннего утра на работу, — размышляет он. — Вот беда».

Стины нет и нет. Третий вечер ожидает он ее или хотя бы весточки о ней. Он уже два раза побывал у домика на берегу, постоял, видел свет в окнах, но не решился войти и, возвращаясь в Ханнендорф, ругал себя трусом.

«Значит, она действительно на меня сердита. Зря я начал этот разговор насчет Бюннинга. Но должна же она понять, что я всякое мог подумать, когда Бюннинг стал со мной какие-то счеты сводить».

Вот уже порядочное время никто больше не подходит к дверям трактира, и Эмиль Хагедорн уже не надеется, что Стина придет. В зале музыканты рассаживаются по местам. Скрипач с минуту пиликает, настраивает на слух свой инструмент, рассыпаются бисером звуки кларнета. Становится совсем тихо, рыбаки и жены с ожиданием смотрят на музыкантов, дивятся глухому гудению контрабаса.

Вдруг у двери происходит движение. Все поворачивают головы: Хейни Боргвардт, молодой рыбак, стоит на пороге, а Мартин Биш пытается его не впустить. Хейни Боргвардт обвит, как удавом, кольцами гигантского духового инструмента, какой здесь вряд ли кто-нибудь видел в своей жизни. Штука эта вся во вмятинах, в царапинах, но начищена до ослепительного блеска. Отстранив со своего пути Мартина Биша, Хейни Боргвардт пружинящей походкой идет в оркестр, добывает себе стул из зала и теперь восседает у всех на виду, обвитый замысловатыми заворотами инструмента. Это его сюрприз к сегодняшнему вечеру. Все знают, Хейни дудит на трубе, но кто мог подозревать, что он мастер сыграть и на таком вот чудовище, да так, что ни один танец без него не обойдется!

И вот запела скрипка, за ней вступают кларнет и контрабас. Раз-два-три, раз-два-три… Все сидят молча и напряженно выжидают. Первый танец, как и последний, принадлежит женщинам. И каждая знает: на первый танец нельзя приглашать своего мужа. Все медлят, а музыка подстегивает, и ноги сами просятся в пляс. Но не так-то просто пройти и пригласить чужого мужа, тут нужна смелость. Все выжидают, робко выжидают. Слышатся вопросы: ну, кто же начнет? И тут решает вступить Хейни Боргвардт со своим геликоном. Не попадая в такт, он трубит громко и фальшиво и приводит к разладу весь квартет. Взрыв смеха, и скованность исчезает. Нет, вы посмотрите на этого безумца Хейни, на его несчастное лицо, торчащее из сверкающей меди! Мужчины шлепают себя по коленям и смеются — пожалуй, даже слишком громко. Женщины хлопают в ладоши и тоже смеются, и тоже, пожалуй, слишком громко. Смеются и музыканты — мелко хихикает толстый кларнетист, держится за струны, чуть не падает контрабасист, заливается, покачиваясь взад-вперед, скрипач…

— Начинай ты, — говорит наконец скрипач.

И Хейни Боргвардт, единственный, кто не смеялся, надувает щеки, вступают контрабас и кларнет, и вот запела скрипка, ах, скрипка!..

Одна из женщин встает и подхватывает Йохена Химмельштедта. Это жена Хеккерта… Все в зале знают, когда-то у них была любовь. И не исчезни тогда Йохен на два года из Дазекова, быть может Марта Хеккерт сидела бы с ним сегодня за одним столом…

— Гляди-ка, она опять отличилась. Каждый год одно и то же, — говорит Густа Штрезова Ханнингу. А он отвечает с улыбкой:

— Давай-ка и ты, Густа, не зевай. Подцепи какого-нибудь, а то, смотри, не достанется.

А тем временем его самого уже уводит законная супруга Йохена Химмельштедта.

С мрачным лицом, как будто против воли, поднимается с места Йохен, а сам радуется в глубине души. Он кружит Марту Хеккерт, а она откидывает голову назад и при каждом такте старинного вальса покачивает ею то влево, то вправо. Как мило Йохену это движение Марты! Каждый год пытается Йохен заглянуть Марте в глаза, и каждый раз она отводит их в сторону. Она только танцует. Но танцует она с Йохеном Химмельштедтом, и знает, что после этого танца Хеккерт снова будет злиться. Ведь, кажется, специально предупреждал, чтобы не вздумала опять танцевать с Йохеном Химмельштедтом? И вот тебе, пожалуйста! Но что же тут поделаешь?.. Она и сама еще утром решила не танцевать с Йохеном Химмельштедтом. Ну хорошо, а с кем же тогда?

Музыка делает перерыв. Мужчины рукавами пиджаков утирают пот со лба: танцы — работа непривычная. Еще один раз можно будет потом потанцевать с той, которая пригласила тебя в первый раз. Больше нельзя, это было бы против приличий, все-таки все здесь люди семейные, у всех дома дети. Танцуют все, кроме Кришана Шультеке и братьев Лассанов. Мета, жена Кришана Шультеке, носится вприпрыжку с Кочергой.

— Да ты полегче, Мета, не так прытко, — говорит Кочерга. — Так я за тобой не поспею.

— Ах, чепуха, — отвечает Мета и еще стремительнее кружит Кочергу по залу.

На столе, за которым сидит Кришан, стоит бутылка с дешевым зельем: Мартин Биш называет его «пшеничной». Выпученным глазом Кришан смотрит на Фите Лассана, а здоровым — на бутылку. Как каждый год, Кришана мучит ревность. Он то и дело тянется к бутылке и наполняет свою стопку.

— Эге, Пучеглазый! Оставь что-нибудь на донышке, — говорит Ханнес, но Кришан лишь энергично отмахивается. Он теперь не терпит никакого противоречия. А бутылку Мартин Биш пусть хоть целиком запишет на его счет. Теперь Кришану все безразлично, раз Мета танцует с другим. Пусть это даже всего-навсего Кочерга. Это ж все-таки кто-то другой, а не он, Кришан Шультеке, ее муж.

Ханнес Лассан посмеивается про себя. Он точно угадывает мысли Кришана Шультеке. Никто в деревне не изменился настолько, чтобы Ханнес не мог догадаться о его мыслях и чувствах. Ханнес здесь вырос, сидел вместе с другими за партой у старого пономаря Брандта, вместе с ними сел за весла, вместе с ними потом проводил вечера за рюмкой у Мартина Биша и точил лясы. Он знает каждого, и каждый знает его. Каждый, если не считать угреловов, дружески приветствовал его, когда он в рождественское утро неожиданно появился в деревне, и нынешним вечером все подходили