Читаем без скачивания Дурная примета - Герберт Нахбар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Давай, сынок, берись — не хлопай ушами, неси-ка вот ящик из комода. Стина, бери часы! Постели! Разбери кровать, Стина. Кастрюли и сковородки наверх, живо, живо!
А вода прибывает. Вот уж в сенях, и на кухне, и в горнице полы сплошь покрыты водой, по ней проходит легкая рябь. Под ударами волн сотрясаются стены. Так уже бывало дважды, многие годы назад. Дом стоит глубоко в воде.
— Картошку спасать, живо!
На тростниковой крыше приплясывает ветер.
Из слухового окна Вильгельм Штрезов пытается рассмотреть, что происходит в деревне. Его волосы развеваются на ветру, в лицо бьет снежная пыль. И нельзя различить ни единого звука, кроме завывания шторма и грозного плеска волн, которые гуляют вокруг дома. Ни огонька, лишь коптилка мигает позади на чердаке.
«Только бы дом выдержал, — думает Вильгельм Штрезов. — Если стены не выдержат, дело дрянь».
Тесно в маленькой каморке. Берта, одетая, с ввалившимися глазами, сидит рядом со Стиной на кровати. Фрида лежит, но не спит. На полу, у ног матери, присел на корточки Евгений. Все молчат.
Боцман берет коптилку, медленно спускается по лестнице. Он наблюдает за водой. Неторопливо уплывают дрова. Вильгельм Штрезов присаживается на ступеньку. Ему слышно, как плещется вода. Он мельком вспоминает о сарае, старом, ветхом сарае. Его, наверное, вода уже унесла. Там были еще остроги для охоты на угрей…
Теперь ни топора, ни полена дров, а зима ведь только начинается.
Боцман наблюдает за водой. Она медленно поднимается по стенам. Боцману приходится пересесть на ступеньку выше.
«Что-то теперь будет?» — думает он.
Все мысли последних дней надвигаются вместе с водой, которая уже на несколько футов затопила и кухню, и горницу, и сени. Неправильно действовал, все делал наоборот. Ничего не сделал так, как надо. Именно когда казалось, что все хорошо и правильно, со стороны каждый видел, что все это ложь и мишура.
Один сидит здесь Боцман, а в деревне рыбацкий бал. «Если бы мы были там, мы вообще бы не знали, что тут происходит…»
Нет, не в ту сторону мысли, не в ту. Завтра была бы помощь! Вот вода уносит дрова, прочь уплыл весь сарай, а ведь только начало зимы…
Может, еще рухнут стены, и никому не будет дела до того, что случилось с избушкой на берегу.
Но ведь у тебя было полчаса, Боцман, когда ты мог еще вброд дойти до дюны и по дюне добежать до деревни.
Но ты сказал Берте, когда велел ей подняться наверх:
— Это пустяки, не такая уж беда, подумаешь, лужа воды в доме.
Упрямец, неисправимый упрямец! А теперь вода прибывает, скоро она войдет и в деревню, может быть, даже смоет ее? Ну нет, этого не будет. Нет, деревне ничего не сделается, но избушка на берегу вряд ли уцелеет. В стене горницы как будто уже образуется дыра. Возможно, каркас и выдержит, но уже нет заготовленных на зиму дров, нет острог для охоты на угрей, и если твоя семья не замерзнет, Боцман, то наверное умрет с голоду. Но ты не захотел пойти в деревню! Видите ли, этим ты уронил бы свое достоинство. А теперь ты сидишь здесь на лестнице и пересаживаешься на ступеньку выше, потому что вода все прибывает и грозит унести твое последнее добро…
*
— Хеккерт, никак ты не можешь мне отказать, Хеккерт! Ведь Марта пригласила меня на первый танец, а теперь я ее приглашаю. Так что можешь особенно не распространяться…
Йохен Химмельштедт поднимает Марту со стула, и ее муж остается в одиночестве.
На возвышении, у ног скрипача, лежит громадная труба Хейни Боргвардта. Парень недолго выдержал. Играть приходилось почти беспрерывно. Музыканты успевают лишь пропустить по рюмочке, и снова за дело. А бал у рыбаков бывает раз в году! Хейни Боргвардт танцует, все танцует не знающими устали ногами, и хрипловатые глотки горланят веселые песни…
А за окнами завывает буря. Но кому сегодня до этого дело? Сегодня надо танцевать, распевать и выпивать, да, выпивать! Много цифр уже записал Мартин Биш в долговую книгу.
«У тебя глаза горят,
Живописен твой наряд».
«Хоть как жердь ты долговяз,
Не беда, станцуем раз».
Тили-бум, тили-бум, тили-бум.
«Брешут злые языки,
Что я вышел в старики:
Глянь, как топаю ногой
С моей милой, дорогой!»
Тили-бум, тили-бум, тили-бум…
Будем, будем танцевать, будем песни распевать, еще будем выпивать, выпивать, выпивать. Выпитое горячит и кружит головы. Хеккерт сидит с хмурым лицом. Наконец-то Йохен приводит его Марту обратно.
Но когда она садится, она смотрит на Йохена большими серыми глазами, и Йохен колеблется, хмель прогнал благоразумие, Йохен хочет снова пригласить Марту на танец, сейчас же, именно сейчас, когда она наконец взглянула на него. Но откуда Хеккерту знать, что это действительно первый и единственный раз за сегодняшний вечер?
Хеккерт вскакивает, замахивается кулаком, и в один момент зал превращается в бурлящий котел. Ругань и песни, ругань и грохот падающих тел.
— Эй ты, куда лезешь? Не тронь лучше, ты, скотина!
Удар, падение, хохот. Хмель прогнал благоразумие. Напрасно музыканты пытаются укрыться в сенях, и их бьют наравне со всеми. Шрамы давнишних ссор вскрываются в хмельном ожесточении, и старая дружба стоит за себя, Йохен Химмельштедт был первым, кто дал сдачи. Ханнинг Штрезов дерется на его стороне. На них наваливаются угреловы. Прежде чем Кришан Шультеке успел стянуть с себя пиджак и джемпер, исход всех схваток был почти решен.
Мартин Биш непоколебимо стоит у двери в сени и не выпускает музыкантов. Ничего страшного, небольшая потасовка, Мартин Биш давно отвык беспокоиться по такому поводу. Карандаш и книжечку он держит в руках, примечая, кто что сломал, и пишет: «Хеккерт — 1 стул. Шультеке — 4 бокала…»
В разгар драки Хейни Боргвардту вспоминается его гигантская труба. Он продирается сквозь толчею дерущихся, шатающихся, падающих мужчин и вскакивает на возвышение. Пум-бум, пум-бум — раздаются низкие, отрывистые звуки. Губы расслабли, они плохо слушаются, получается не так, как следовало бы, но все в зале слышат эту невероятную музыку, и слабеют удары, тут и там уже празднуют примирение. Женщины выходят из углов, откуда они следили за дракой мужчин, плача или смеясь, обиженно или злорадно.
Хмель прогнал благоразумие. Снова за столы, еще по
