Читаем без скачивания Дурная примета - Герберт Нахбар

Звезды померкли, свет на полях сменился тьмой, густой и непроницаемой. Кусты, заснеженные кусты у дороги, бесшумно сбрасывали свою снежную ношу на землю, черные голые ветви торчали во тьме. Не видно стало дороги, не видно стало кустов, потемнели звезды.

Эмиль Хагедорн отпустил руку Стины.

А когда снова возникли из тьмы свет и звезды и кусты у дороги, запорошенные снегом, Эмиль Хагедорн пошел вперед, ступая осторожно и нетвердо.

Пройдя за ним несколько шагов, Стина остановилась, посмотрела вслед Эмилю, который шел по дороге на Ханнендорф, будто переходил вброд речку. Его одеревенелая фигура медленно уплывала. Это не Эмиль Хагедорн, нет, это не он, это какой-то отдаленно знакомый образ из сказки. Стина провела рукой по глазам. Да, это все же Эмиль Хагедорн. Снова стало отчетливо видно, что он идет в Ханнендорф. Дорога была дорогой, не было никакой речки.

Тогда Стина побежала за ним, дернула его за руку, так что он поневоле остановился. Она хотела удержать его, он не должен был двигаться дальше, нельзя, чтобы он двигался дальше. Ведь она сказала обо всем как-то совсем по-другому, вовсе не так, как ей хотелось сказать…

— Теперь ты повернул назад, ты, мямля, думаешь небось, что во всем прав. А все же послушай, что я тебе скажу. Я хочу сказать тебе, что ты мне вправду люб. Ты мне вправду полюбился. И скажи вот ты мне сам, что я могла тогда поделать, если этот Бюннинг просто набросился на меня… А? Ну, а теперь беги, беги скорей. Но если у меня родится ребенок, я тут ни при чем. Ну, беги же!.. Я как-нибудь сама обо всем позабочусь. Уж как-нибудь сама!..

И она отпустила его.

*

Эмиль сидит в людской кухне. Рассевшись вокруг добела выскобленного стола, батраки и батрачки черпают ложками молочную похлебку с ржаными клецками и говорят о том о сем. А у Эмиля Стина не выходит из головы с тех самых пор, как он в последний раз ее видел.

«Что мне хотелось бы знать, — думает он, — что мне хотелось бы знать, это почему она тогда, в первый раз, сказала неправду. Не могла же она думать, что я запросто все проглочу и скажу спасибо. Кто же захочет брать невесту, которая вот-вот родит от другого?.. О том, чтобы посчитаться с этим прохвостом, нечего даже и мечтать… Вот поди-ка тут и разберись. Чертовщина какая-то, я скоро совсем запутаюсь. Если все по порядку рассудить, оно и верно, в чем она виновата? Что правда, то правда. Но не могу же я растить потомство этого прохвоста. Не-ет, на это я не способен!»

Вот уж сколько дней так, туда и сюда, будто спорят в нем два человека все об одной и той же неразрешимой задаче. И Эмиль, уже помимо своей воли, все прикидывает и так и эдак и не приходит ни к какому решению. Вот уж, кажется, все правильно взвешено и достигнута ясность, он знает, что ему нельзя жениться на Стине, он говорит себе: «Да что в самом, деле, нет, что ли, других девчат на свете?» И все же не находит покоя. «Стина, — думает он. — Стинок…» — думает он.

Ложки стучат, котел пустеет. Эмиль Хагедорн ест, глубоко задумавшись, он не слышит шума, не слушает речей.

— Эмиль, — окликает Фриц Хольтрехт. Этот батрак, который давно приударивает за Ганной Рокельт, господской горничной, да все безуспешно, слишком хорошо знает о склонности Ганны Рокельт к Эмилю.

— Эмиль!

Тот устало поднимает взгляд от тарелки.

— Ты знаешь, что мне Фрида здесь рассказывает?

— Тихо ты, а то затрещину получишь, — говорит Фрида.

— А ну, давай полегче. Ты же мне только что сама рассказывала, что Стина Вендланд рожать собралась и никто не знает, кто отец.

Эмиль сразу настораживается.

— Слыхал, Эмиль?.. — кричит Фриц Хольтрехт и при этом косится на Ганну Рокельт. — Ну стой ты, не ори. Она в положении. И никому не известно, кто отец.

Ни для кого здесь не секрет, что Эмиль к Стине неравнодушен. Мало того, что они тут вдвоем частенько сидели на кухне, когда Стина еще работала в имении; в последнее время Эмиль зачастил в Дазеков, и Линка Таммерт быстро разобралась, куда он ходит, и рассказала тетке Лоденшок, а та всем остальным… Все смотрят на Эмиля. Только старики продолжают спокойно черпать ложками свою похлебку. Что им за дело да сплетен? Им безразлично, родит там кто-то или не родит. Детей и без того много.

— Кому до этого какое дело, — говорит Эмиль.

— Ну, я думаю, тебе-то как раз не все равно. Так кто же отец? Ты знаешь?

— Придержи язык, — говорит Эмиль Хагедорн и добавляет, передразнивая: — Заладили «кто отец?»! Кому же им быть?

— Ах так… — произносит Ганна Рокельт, господская горничная. Ганна Рокельт не любит Стину. Она вскружила голову Эмилю. — Ах так… Значит, ты отец, Эмиль?

«Ишь как все глотки дерут», — думает Эмиль.

Он смотрит то на одного, то на другого, достает из кармана штанов трубку и кисет, начинает набивать трубку, потом вдруг прекращает свое занятие и говорит:

— Никому нет дела, кто отец. Одно вам скажу: я был бы рад, если бы я был отцом. Да только вот не я. И хочу вам еще сказать, кто отец, пусть каждый знает об этом, каждый должен знать, чья кошка мясо съела… Бюннинг над Стиной снасильничал, это Бюннинга дело, прохвоста окаянного… Да, да, чего вылупилась, Лоденшок, можешь сейчас же бежать и поцеловать Бюннинга в задницу. А что правда, то правда. И ты, Ганна, гляди, как бы с тобой не получилось то же. Не обязательно Бюннинг, может и кто другой наградить тебя эдаким маленьким барончиком. Сейчас тебе легко нападать на Стину, но не забывай, что и с тобой может случиться. Это уж ты мне поверь. Да ты, впрочем, и сама не хуже меня знаешь.

Ганна Рокельт хочет выразить свое возмущение, готовится что-то возразить, ищет подходящих слов. Эмиль машет рукой.

— Брось, Ганна. Рассуждать-то ты горазда. А — на деле они что хотят, то и творят с вами.

Девушки и женщины сидят откинувшись назад, руки на коленях. Мужчины, по обыкновению, опираются руками о стол.

— Да… — произносит кто-то. — В общем-то, Эмиль прав. Здесь каждая может завтра попасть в такую же беду, как Стина. А Стинка не виновата. На язык она, верно, всегда была востра, а в остальном ничего худого про нее не скажешь.

— Чего там… — говорит другой. — Стину винить не приходится. Если бы, скажем, кто из