Читаем без скачивания Внутри, вовне - Герман Вук

— Счастливого пути в Израиль! — сказал он. — Желаю вашей маме поскорее поправиться.

Когда у меня здесь выпадает свободная минута, я продолжаю читать гранки нового опуса Питера Куота. Ну просто дыбом волоса! Я уже прочел почти половину, и я едва верю своим глазам. Я начал читать эту книгу еще в самолете, по пути сюда, и Сандра хотела ее заграбастать, но я ей не позволил. Сандра считает себя вполне эмансипированной, и так оно и есть — даже слишком, — но будь я проклят, если я по доброй воле дам ей читать эти гранки. По крайней мере, не тогда, когда я сижу с ней рядом. Я бы тогда не смог смотреть ей в глаза.

И однако же я никогда не пожалею, что я вел эти дела о распространении порнографии. Может быть, в результате этого аэропортовые киоски набиты дешевыми книжками и глянцевыми журналами, в которых сверх меры «клубнички», и досужие еврейские бумагомараки, мужчины и женщины, подобно старине Питеру — Марк Герц называет их «писателями куотовской школы» — изощряются в сочинении разных пакостей об избранном народе, но ведь каждый, кто хочет, может прочесть Генри Миллера и Дэвида Герберта Лоуренса; и когда появятся новые Марки Твены, Драйзеры и Достоевские, им не нужно будет бродить вокруг да около, чтобы описать реальные факты человеческой жизни. Так что игра стоит свеч. Эти аргументы я постоянно повторяю сам себе, когда ползаю по полкам книжных магазинов или читаю гранки последнего опуса Питера Куота.

Марк — особенно яростный ненавистник Питера, и он не может мне простить, что я защищал в суде роман «Сара лишается невинности» в деле против книжного магазина в Цинциннати. Марк как раз был в Израиле, когда Питер проделал там триумфальную лекционную поездку, во время которой он рассказывал об истории создания своего сенсационного романа «Путь Онана», получившего Пулитцеровскую премию. Марк все еще не может прийти в себя от возмущения. Он тогда приехал в Израиль для того, чтобы убедить сына не записываться в летную школу, в которую Эйба потом все равно не приняли. Это было пять лет тому назад, и они тогда крупно повздорили.

Ладно, пора спать. Завтра мне предстоит долгий и трудный день — поездка в кибуц.

Я тут поспрошал, что это за место — Сдэ-Шалом. Это название в переводе с иврита означает «Поле мира». Члены этого кибуца критикуют израильское правительство за то, что оно, по их мнению, проводит политику оккупации чужих земель и угнетения, и выступают за то, чтобы отдать арабам территории и заключить с ними какое-то дружественное соглашение. Кибуц основала группа недовольных членов нескольких других кибуцев, считавших, что зажиточная жизнь губит сионистский идеал и кибуцное движение выдыхается под натиском буржуазного приобретательства. Кибуц Сдэ-Шалом — молодой борющийся коллектив шести лет от роду. Члены кибуца выходят на демонстрации против строительства поселений на «арабских» землях и укрепленных плацдармов на Синае. Когда недавно правительство выселило группу бедуинов из какой-местности в пустыне, чтобы построить там авиационную базу, члены кибуца «Поле мира» толпой пришли на место намеченного строительства и стали кидаться под бульдозеры. Кроме того, они от имени бедуинов подали на правительство в суд. Теперь вы понимаете, почему Сандре захотелось здесь побывать?

Кибуцы бывают крайне левые, умеренно левые, левые религиозные, умеренно религиозные и так далее. Всего в Израиле — несколько сот кибуцев, но нет другого такого крайнего, как Сдэ-Шалом. Для его членов идеалом является ранний сионизм — вроде того, который проповедовали левые социалисты из организации «Молодые стражи». Они — пуристы, пытающиеся вернуться к простой жизни первых поселенцев и, так сказать, продолжать размахивать красными флагами. Отсюда их антиимпериалистическая риторика, суровые законы жизни коммуной и демонстрации в защиту мира. Многие израильтяне восхищаются членами Сдэ-Шалома и уважают их за старомодный аскетический идеализм, но в то же время считают симпатичными психами.

Кибуцники в Израиле всегда были и, конечно, по сей день остаются своего рода непоказной элитой. Мне говорили, что, например, шестьдесят или семьдесят процентов израильских офицеров — это кибуцники. И у всех у них одно дело: возделывание земли. Цветущие зеленые поля и сады, так отличающие Израиль от песков Иордании или Синая, когда глядишь на них с самолета, — это большей частью земли кибуцев. Некоторые кибуцы прогорели, другие едва сводят концы с концами, а третьи с годами настолько преуспели, что их членов — истовых социалистов — собственное богатство немало смущает и вгоняет в краску.

Слово «кибуц» означает «коллектив», но мне это слово кажется чуть ли не уродливейшим — только на английском, а не на иврите. На иврите это слово звучит приятно и естественно. Но на английском слово «кибуц», напоминающее то ли «кипы», то ли «бутсы», звучит комично и неприятно; такое слово мог бы изобрести Питер Куот, чтобы намекнуть на что-то галутно-еврейское и тошнотворное, вроде его смердящего меламеда Шраги Глуца. В этом слове — в его английском звучании — воплощено все, что меня в юности отталкивало от сионизма.

Но прежде чем продолжать, позвольте мне сначала объяснить, что именно меня отталкивало. Мне что-то не хочется спать; должно быть, в самом иерусалимском воздухе есть что-то бодрящее.

Глава 34

Бернис Левайн

Впервые я побывал на заседании сионистского общества, когда мне было четырнадцать лет. Дело было в пятницу. «Зейде» в то время уже жил у нас. Можете вообразить мое состояние, когда я вместе с папой вошел в большой зал, весь сизый от густого табачного дыма, где в креслах сидело множество мужчин, жевавших огромные черные сигары, и несколько женщин, попыхивающих сигаретками. После лекции в зал внесли подносы с сэндвичами, которые папа шепотом попросил меня не есть. Это была излишняя предосторожность: я давно уже, обедая в столовой школы имени Таунсенда Гарриса, научился распознавать по бледно-розовому цвету некошерную ветчину. Здесь было ясно как день, чем эти сионисты лакомились в канун субботы — несомненным свиным мясом и прочей мерзостью.

В тот вечер я впервые услышал слово «кибуц»: оно прозвучало в лекции. До сих пор оно ассоциируется у меня с табачным дымом и ветчиной того пятничного вечера. Я никого не упрекаю, я просто описываю, как четырнадцатилетний мальчик, имевший деда-хасида, реагировал на свое первое знакомство с Бронксовским сионистским обществом. По пути домой я спросил об этом папу.

— Это не всегда так, — сказал он устало. — Это все Шпигель. Этот Шпигель, чтобы себя показать, готов в Йом-Кипур съесть перчатки из свиной кожи.

Шпигель, судя по всему, был в Бронксовском сионистском обществе присяжным бунтарем, и в тот вечер именно он организовал угощение, которое, я должен заметить, в мгновение ока было расхватано с подносов.

Я попросил папу подробнее объяснить мне, что такое кибуц. Поразительно, как надолго запоминаются такие мелкие подробности. Мы шли мимо кинотеатра, в котором крутили какой-то фильм с Дугласом Фэрбенксом. Над фасадом красовался нарисованный на фанере портрет Фэрбенкса — усатого, отважного, улыбающегося, типичного американского героя. Папа пытался объяснить мне идею коллективного земледельческого хозяйства; и в мозгу у меня отчетливо отпечаталось, что кибуц, что бы он собой ни представлял, — это нечто, находящееся на другом полюсе от Америки и от Дугласа Фэрбенкса, улыбающегося с фанерного плаката.

В то лето меня послали на каникулы в сионистский лагерь. Сначала он назывался «Кармель», но потом, в начале августа, его вдруг переименовали в лагерь имени Герцля, что вызвало полнейшую неразбериху в таких вещах, как лагерные флаги, канцелярские бланки и маршевые песни. В денежных делах владелец лагеря — непрактичный мечтатель по имени мистер Капильский — был полной противоположностью мистеру Дрессеру. Например, он купил и притащил в лагерь огромный старый моторный баркас под названием «Поконос» — только для того, чтобы мы могли кататься по озеру. Это судно, которое он переименовал в «Теодор Герцль», затонуло при первом же плавании. Сорока мальчикам пришлось вплавь добираться до берега в парадной одежде, и добрую половину из них родители тут же забрали домой. Может быть, это и привело к тому, что мистер Капильский обанкротился и вынужден был изменить название лагеря. Это было похоже на него — назвать лагерь именем Герцля в то время, когда злополучный «Теодор Герцль» все еще лежал на девятифутовой глубине на дне озера и из лагеря было хорошо видно, как торчит из воды его ржавая рубка.

Сионизм был для мистера Капильского делом жизни, и его лагерь был филиалом руководимого им бруклинского заведения «Молодые герцлианцы». У меня нет оснований думать, что восторженное отношение мистера Капильского к Палестине было неискренним, если не считать того, что за всю свою жизнь он ни разу туда не съездил. Это непреложный факт. Когда я был юрисконсультом Объединенного еврейского призыва, я однажды встретил его на каком-то собрании в Бруклине; он был весь седой и сморщенный, но все еще пламенный сионист, собирался, как он мне сообщил, уйти на пенсию и поселиться в Израиле. Как жаль, сказал он, что всецело занятый пропагандой сионизма, так ни разу и не удосужился съездить в страну Израиля.