Читаем без скачивания Внутри, вовне - Герман Вук

— Когда мне в последний раз этого хотелось.

Слушая эту пикировку, мы почувствовали себя неуютно.

Нахум Ландау попытался переменить тему: с улыбкой обратившись к Леву, он сказал, что «море врагов» — это очень яркая и реалистичная метафора. Дамбы, удерживающие море, — это, конечно, территории: Синай, Западный берег, Голанские высоты. Не может ли Моше еще раз объяснить, что представляет собою так называемый «план установления мира», который разрушит дамбы и даст морю возможность хлынуть на стены Иерусалима и на улицы тель-авивских окраин?

Генерал Лев ответил, что в результате осуществления его плана враги превратятся в мирных соседей, так что не будет ни моря, ни нужды в дамбах. Последовал саркастический обмен репликами между этими двумя старыми политическими противниками. У них сейчас были новые слушатели — Марк, я и Сандра, — и они нападали друг на друга с удвоенной энергией. Дуду Баркаи вмешался в разговор и сказал, что оба они упускают один очень важный момент — а именно то, что сейчас потускнели высокие израильские идеалы.

— У нас была возможность создать здесь справедливое общество, — сказал он, — первое подлинное социалистическое общество на земном шаре. Если мы станем всего-навсего еще одним капиталистическим обществом массового потребления, смогут ли арабы когда-нибудь доверять нам и стать нашими друзьями? Ведь капитализм по самой своей природе агрессивен и склонен к экспансии.

— И по мнению некоторых, — вставил Эйб Герц, — даже содержит зародыши фашизма.

— Вот именно, — сказала Сандра.

Отмахнувшись от нее, Эйб объяснил, что, по его мнению, подлинная опасность — это дурацкая израильская избирательная система. Он много раз проходил военные сборы в Синае: его секли песчаные бури и жрали мухи, и он невооруженным глазом видел египтян на другом берегу канала, и чуть ли не каждый день на аванпостах гибли израильские солдаты. И каждый раз, когда он после этого возвращался в Тель-Авив, он своим глазам не верил, когда видел, что в отелях обжираются тучные туристы, улицы кишат автомобилями, израильтяне толпами валят в кино и в магазины, едят мороженое и пьют кофе в открытых кафе, и ничто в мире их не волнует. Либо у политиков не хватает духу объяснить народу, какая ему грозит опасность, либо они тоже, как все, живут в мире сладких грез. И то и другое страшно. Дальше Эйб в очень крепких выражениях объяснил, чем плоха израильская избирательная система пропорционального представительства. Г-жа Баркаи, плохо знавшая английский, попросила перевести. Разговор перешел на быстрый иврит. Марк Герц сидел, рассматривая спорящих; он потягивал коньяк и медленно, сокрушенно качал головой. Вид у него был грустный.

— Ну, чего ты качаешь головой? — вдруг резко спросил Марк.

— Не важно.

— Ну же, скажите, Мойше, — сказал генерал Лев, которому доставляло удовольствие называть Марка его внутренним именем.

— К чему? Это же будет глас вопиющего в пустыне.

— Почему вопиющего в пустыне? — спросил Эйб.

И тут наступил момент, когда спору суждено было достичь наивысшего накала.

Марк несколько секунд смотрел на своего сына, затем налил себе еще коньяка.

— Ладно. Раз уж ты спросил — слушай, и всем вам не мешает выслушать несколько разумных слов.

Потягивая коньяк, он заговорил почти замогильным тоном:

— Представьте себе, что во время второй мировой войны японцам удалось захватить форпост в Калифорнии. Не важно, каким образом. Допустим, они захватили — ну, например, Сан-Диего и большой кусок территории вокруг; и они начали там селиться и обрабатывать землю. И допустим, что война кончилась именно так, как она кончилась, с Хиросимой и так далее, за исключением того, что на этом участке территории японцы закрепились и отбросили американцев. Ценой больших потерь им удалось добиться перемирия и заключить соглашение о прекращении военных действий. Ладно. Сколько времени, по-вашему, будут американцы терпеть японское присутствие на своем западном побережье? Сколько продержится этот форпост? Пять лет? Десять? Пятьдесят? Какое будущее ждет этих японцев, кроме того, что рано или поздно они будут сброшены в море?

— Это смехотворная аналогия, — сказал Эйб.

— Вовсе нет, — ответил Марк. — Израиль именно в таком положении: это изолированный форпост во вражеском районе, вооруженное общество, прижатое к морю. Евреи всегда приезжали в Палестину только для того, чтобы избавиться от опасностей. Но даже тогда они приезжали крошечными группками, массовой эмиграции никогда не было. А многие ли здесь остались — из тех, кто имел возможность поехать в Америку, в Канаду или в Австралию? Да и сами израильтяне, здесь родившиеся, косяками рвутся кто в Нью-Йорк, кто в Лос-Анджелес, если только могут собрать деньги на переезд.

— Хотя бы в этом ты ошибаешься! — огрызнулся Эйб. — Население Израиля все время растет.

— Нет, я не ошибаюсь. Население короткое время росло благодаря Гитлеру — Гитлеру и арабским странам, которые вышвырнули своих евреев. А теперь оно снова уменьшается. Создали этот форпост англичане. Во время первой мировой войны они допустили сюда евреев, чтобы, как они рассчитывали, легче было защищать Суэцкий канал. В 1948 году англичане ушли, оставив на этом форпосте евреев, чтобы им перерезали глотки семьдесят миллионов арабов. И только так это и может кончиться.

Наступила тишина, все переглянулись. Эйб повернулся на стуле, с напряженным видом разглядывая своего отца.

— Все не так, Мойше, — спокойным голосом сказал генерал Лев. — Арабы — это не американцы, а Израиль — вовсе не форпост. Арабские страны — это раздробленные, неустойчивые провинции бывшей Оттоманской империи. Между ними нет никакого единства. Арабские племена с давних времен ненавидят друг друга. В их культуре нет тенденции к индустриализации. А именно это Израиль принес в данный район. Как народ, как культура арабы могут быть благородны, щедры, горды и гостеприимны. Наше будущее среди них будет обеспечено, если мы заключим с ними мир. Израиль — маленькая страна, но она едина, она сильна, и она устойчива. И мы им нужны для того, чтобы помочь им покончить со своими древними междоусобицами.

— Сладкие мечты! — негромко вставил Нахум Ландау.

— Что же касается слабаков, которые рвутся в Нью-Йорк да в Лос-Анджелес, — продолжал Моше Лев, не обратив внимания на реплику Ландау, — мы можем себе это позволить. Пусть себе едут, мы в них не нуждаемся. Мы их даже не укоряем. Жизнь здесь трудная, она — для лучших людей. Для Израиля важны те, кто здесь живет, и те, кто сюда приезжает, — вроде твоего сына. Их-то ничто отсюда не выманит. Это — наш дом. Эйб совершенно прав: линия обороны на Суэцком канале — это стратегическая ошибка, которая нам дорого обойдется. Но мы выдюжим.

Я не мог не вмешаться:

— Да, вам нужно выдюжить, потому что, если говорить о самоуважении — о самоуважении тех евреев, что остались на свете после Катастрофы, — то это самоуважение зависит теперь от Израиля.

— Мое самоуважение зависит от моей работы! — с вызовом сказал Марк Герц, повернувшись ко мне. — А от чего зависит твое самоуважение, Дэйв, я, признаюсь, никогда не мог понять. Ты, — такой истовый еврей, такой религиозный, такой сионист, — и ты подряжаешься защищать Питера Куота…

— О Боже! — воскликнул Эйб. — Хватит об этом!

— А почему хватит, если речь идет о самоуважении? — ехидно парировал Марк. — Питер Куот — это антисемитское движение, состоящее из одного человека, и оно куда действеннее, чем вся пропаганда всех арабских стран, вместе взятых!

— Мойше, — сказал генерал Лев, — он всего-навсего пишет смешные книжки. Не отвлекайся от темы и не преувеличивай!

— Смешные книжки! — с горечью сказал Марк. — Смешные книжки, которые, несмотря на Израиль и все израильские победы, возрождают в мире удобный образ евреев как порочного, смешного, вырождающегося народа. Не диво, что у гоев Питер Куот идет нарасхват. Но ты, Дэвид Гудкинд! Ты — со своим самоуважением! Уж кому-кому, а не тебе защищать этого жидовского комедианта, который обсирает сам себя!

— Он всегда завидовал Куоту, не так ли? — спросил меня Эйб.

Отец и сын, кажется, продолжали препирательство, прерванное пять лет назад. Мне хотелось охладить их пыл, и я сказал как можно мягче:

— Питер описывает ту правду, которую он видит; конечно, это болезненная правда — так же, как и у Пруста.

— Куот — американский еврей, — сказал Эйб. — Потому-то он и идет нарасхват. Он выразил жизненный опыт американского еврейства. И вот поэтому-то я здесь, а не там.

— Вот как? А как же насчет Питеровой лекции, на которую ты пошел? — огрызнулся его отец. — Вы, израильтяне, валили на него валом, словно он Элизабет Тэйлор, а он только и делал, что плевал вам в душу. Он сказал, что ни на грош не верит в сионизм, что он здесь не чувствует себя дома, что он вообще считает себя не евреем, а художником, и не имеет ни малейшего намерения вернуться к еврейству. Ну и что? Вы валом валили на его лекцию, потому что он американская знаменитость. Если ты переехал в Израиль, чтобы бежать от куотовской Америки, то ты ошибся адресом. Израиль обожает куотовскую Америку.