Читаем без скачивания Внутри, вовне - Герман Вук

Я спросил об этом Голду. По ее старому морщинистому лицу пробежала тень. В какой-то момент она выглядела точно как моя мама, которой напомнили о том, о чем ей не хочется говорить.

— Ну, — ответила она, — египтяне, самой собой, хотели бы заварить какую-нибудь кашу. В том-то и беда. Но мы до сих пор справлялись с положением, и мы будем справляться и дальше.

Глава 36

«Зейде»

В театре есть выражение «завладеть вниманием зрителя». Занавес поднят, исполнители второстепенных ролей компетентно делают свое дело, и вот на сцену выходит выдающийся актер, и… Так вот, когда в Америку прибыл «Зейде», он «завладел вниманием зрителей».

Я впервые увидел его, как раньше «Бобэ», сверху, с лестничной площадки, когда он поднимался по лестнице в нашу бронксовскую квартиру. Но как иначе все это выглядело! «Бобэ» была маленькая, сухонькая старушка, вбиравшая голову в плечи и семенившая мелкими шажками. А «Зейде» восходил вверх по лестнице многоквартирного дома на Лонгфелло-авеню тяжелыми широкими шагами; это был величественный седобородый великан в тяжелом черном пальто с меховой подкладкой и пушистым коричневым воротником. Когда он взошел на нашу площадку, он возвысился над всеми нами — над мамой, папой. Ли и, разумеется, надо мной, только что отпраздновавшим свою «бар-мицву». За ним следовала тетя Фейга, краснощекая девушка, примерно того же возраста, что Ли, и такого же роста. На ней была кепочка под Ленина и красный пионерский галстук. Таким образом, в дом Гудкиндов вошло воплощенное сочетание хасидизма с ленинизмом. Что из этого могло получиться?

— А, так это Исроэлке! — пробасил «Зейде» тут же, на площадке (разумеется, на идише), и решительно, хотя и мягко, потрепал меня по щеке. — Другие мальчики прыгают через скамейки, а Исроэлке прыгает через классы.

Как только «Зейде» устроился в комнате, где раньше жила «Бобэ», и распаковал свои книги, он сразу же усадил меня за гигантский коричневый фолиант, еще пахнувший соленым морским воздухом после долгого плавания, и открыл его на том месте, где обсуждались законы по вопросу о том, кто является собственником найденной вещи. Как я позднее узнал, это место было известно своей особой сложностью. В моей еврейской школе я еще почти не изучал Талмуд, и мне эта книга казалась затхлой, ветхой, никому не нужной заумью. Я был, по американским стандартам, достаточно подкован в чтении Торы, но «Зейде» спал и видел, как бы засадить меня еще и за Талмуд. То, что я уже знал Тору вдоль и поперек, он считал чем-то само собой разумеющимся. Он объяснил мне, что означает в этом отрывке каждое арамейское слово, но ничего не сказал о смысле самого отрывка и обещал, что, если я в нем разберусь, он даст мне пять долларов. После этого он оставил меня наедине с книгой.

Пять долларов! Пять долларов!

Столько карманных денег я получал за целых два месяца. Это было для меня огромное состояние. М-да, «Зейде» кое-что знал о том, как приохотить ребенка к учению. Я тщательно проштудировал данный мне отрывок и начал объяснять ему смысл отрывка на ломаном идише. Он покачал головой и ушел. Плакали мои пять долларов. Я прочел отрывок еще раз и стал усиленно размышлять, и еще размышлять, и еще размышлять.

Здесь, видимо, мне нужно прерваться и объяснить, как написан Талмуд. Об этом меня однажды спросил сам президент, и я попытался ему это растолковать на примере, как мне казалось, очень простого отрывка. Вскоре его глаза заволоклись туманом, и я постарался побыстрее закруглиться. Он поблагодарил меня и сказал, что теперь он все понял — да, это, конечно, очень интересно; и переменил тему разговора. Так что начинать объяснять, что такое Талмуд, — дело довольно рискованное, но здесь мне придется худо-бедно это сделать, иначе читатель не поймет того, что произошло дальше. Просто у президента мысли были заняты другим.

Талмуд — это энциклопедия хаотично перемежающихся толкований религиозного и общего права времен Второго Храма. Когда, как рассказывается в Евангелиях, Иисус спорил со старейшинами, он обсуждал именно талмудское право. На тысячах страниц Талмуда подробно излагается, как мудрецы разбирают всевозможные правовые принципы — практические и чисто теоретические, — споря друг с другом. Язык Талмуда — сложный и замысловатый. Если вы поймете значение некоторых, на первый взгляд довольно простых, слов, — это уже полдела. Собственно говоря, Талмуд — это, среди прочего, постоянная тренировка интеллекта. На каждой странице можно также найти и подробные, весьма помогающие комментарии, но в то время они были выше моего понимания и нисколько не помогали мне получить свои пять долларов. Я был предоставлен самому себе, и мне осталось лишь грызть зубами гранит талмудической науки.

Но все-таки я его одолел! Я прогрыз этот гранит! Я уловил суть талмудической логики, понял, что к чему, и впервые в жизни я почувствовал прилив неожиданной радости — а в этом-то и скрыт главный смысл изучения Талмуда. Когда до вас доходит ответ — доходит основная идея отрывка, — вы можете сказать, что вы поняли. Евреи уже двадцать с лишним веков корпят над Талмудом именно потому, что — помимо рассказов, притч, истории народа, ученых комментариев, ярких описаний Вавилона и Рима и изложения религиозных и правовых идей, — помимо всех этих серьезных вещей, читатель Талмуда находит в нем ни с чем не сравнимое интеллектуальное наслаждение. Талмуд — это моя любовь или, если угодно, мое хобби, и можете над этим подтрунивать, сколько угодно; я словно вижу, как у некоторых из вас, дорогие читатели, в глазах появляется тоска. Но теперь вы поймете, что произошло у нас с «Зейде».

Я позвал его снова — и снова объяснил ему, как я это понял, пока он стоял над открытым фолиантом. Я не могу описать, как он пронизывал меня взглядом своих синих глаз! Какой из них на меня лучился свет! Как этот бородатый патриарх величественно кивал головой:

— Да, да… Нет, нет! (Это — в момент, когда чуть-чуть отклонился от темы.) Да, продолжай, да! Хорошо! Да! О Боже милостивый — да! Именно так! Ой, зай гезунд!

Он кинулся ко мне, обнял меня и расцеловал, щекоча бородой. Затем он выдал мне пять долларов и побежал рассказывать об этом подвиге моим родителям. Должно быть, день был воскресный, потому что и папа и мама были дома; а в субботу «Зейде» скорее дотронулся бы до раскаленной кочерги, чем до пятидолларовой бумажки. Я слышал, как «Зейде» говорил папе и маме:

— А-годол, он еще станет большой а-годол, как вырастет. Но он еще ничего, ничего не знает! У него светлая голова. Но ему нужно начинать учиться.

Так-то вот. С того дня я по два часа в день регулярно занимался с «Зейде». Должен признаться, новизна и восторг длились недолго, и я дорого заплатил за свое пятидолларовое вознаграждение.

— Кум (пойди сюда)! — говорил «Зейде», едва лишь я возвращался из школы имени Таунсенда Гарриса; и усталый, проклиная все на свете, я плелся к столу и открывал перед собой том Талмуда.

Через месяц-другой, когда я слышал это «кум», у меня появлялся в горле ком. Эти колонки абстрактных арамейских рассуждений, дорогие друзья, очень трудно было проглатывать и переваривать американскому ребенку, привыкшему к кинофильмам Дугласа Фэрбенкса, дешевым комиксам и библиотечным книжкам.

Например: «Реувенова корова лягнула копытом камень, который разбил Шимоновы горшки на рынке. Сколько он должен заплатить?!». Конечно, корова, камень и горшки создают юридическую проблему ответственности индивидуума за ущерб, нанесенный в общественном месте; но в тринадцать лет я не мог понять, почему это может быть увлекательна. предметом обсуждения, да, признаться, и посейчас не могу. К тому же изложение Талмуда по-английски требует длинных разъясняющих подробностей; в Талмуде говорится просто: «Камень на рынке — что?». Изучая Талмуд под руководством «Зейде», я постоянно подавлял зевоту, до тех пор пока у меня не начинали слезиться глаза. А «Зейде» как будто ничего не замечал.

Тем не менее мне разрешили уйти из еврейской школы; и мне доставляло радость видеть блеск в глазах «Зейде», когда я ухватывал какую-то талмудическую концепцию. Это возвышало меня в собственных глазах. Ведь, как вы помните, в школе имени Таунсенда Гарриса я был всего лишь мальчик в лиловом костюме, не принятый в «Аристу». А здесь, дома, рядом со мной был доброжелательный, шутливый гигант дед — ибо его педагогический метод заключался, в частности, в том, чтобы постоянно балагурить и приводить смешные сравнения, — который говорил мне и моим родителям, что у меня есть шанс стать илуем (гением), гаоном (ученым мудрецом) и годолом (это слово вы знаете), если только я буду старательно заниматься и пойду в правильную школу. Он имел в виду отнюдь не Колумбийский университет, который был моей целью, моей голубой мечтой, лучшим учебным заведением в Нью-Йорке и, как я был уверен, во всем мире. «Зейде» полагал, что единственным подходящим местом для такого еврейского гения, как я, была иешива, где я мог бы получить высшее талмудическое образование. Так что наши мнения расходились; и если, предположительно, решение должен был принять я, то внимание зрителей было приковано к нему.