Читаем без скачивания Пелхэм, час двадцать три - Джон Гоуди

— У меня есть идея. — Это был старик, его морщинистая физиономия уже не розовела, а пижонская шляпа помялась. — После того, что нам довелось вместе пережить, будет стыдно, если бы мы просто распрощались и…

Одинокий старик, — подумала Анита, — боится, что умрет без одобрительных возгласов возле смертного одра. Она взглянула на лица окружавших её людей и подумала: завтра утром я не вспомню ни единого из них.

— …не встретились, скажем через год, а может быть, даже через каждые шесть месяцев…

Она зашагала в сторону Кенел-стрит. На углу её догнал театральный критик, наклонил к ней свою розовощекую физиономию и улыбнулся.

— Отстаньте, — буркнула Анита. Каблуки её звонко стучали в тишине улицы, она шагала к Кенел-стрит.

Френк Коррел отказался уступить место сменщику. Когда Прескот ушел, он вернулся в свое собственное кресло, демонстративно стер с него «негритянскую пыль» и приступил к работе (как выразилась однажды газета работников подземки «Перевозка»: «как одержимый, чья душа и тело посвящены тому, чтобы метро работало гладко, как по маслу»). Он непрерывно вопил, вертелся в кресле и выкрикивал указания своим диспетчерам. А когда кто-то по наивной своей простоте принес ему кофе, широким жестом смахнул чашку со стола. Постоянно, а порой и одновременно консультируясь с депо, оперативным отделом, производственным отделом, диспетчерскими и машинистами, он организовывал новые маршруты, отменяя старые и вообще творил чудеса, пока к восьми часам двадцать одной минуте все вновь не вошло в норму и все поезда не пошли по расписанию.

— Отлично, — сказал Коррел сменщику. — Возвращаю вам ваш пост.

Он встал, надел пиджак поверх пропотевшей рубашки, подтянул узел галстука под самое горло и набросил плащ.

Сменщик, заняв его место за пультом, сказал:

— Неплохая работа, Френк.

— Я сожалею только об одном, — сознался Коррел. — Что не смог исправить положение к часу пик.

— В таких обстоятельствах этого ни один человек не смог бы сделать, — развел руками сменщик.

— В таком случае я предпочел бы быть не человеком, — Коррел отвернулся, сунул руки глубоко в карманы и вышел.

— Красиво ушел, — вздохнул сменщик.

Возле информационного табло Коррел остановился и прислушался.

— Все движение было восстановлено к восьми часам двадцать одной минуте.

Это будет передано радиостанциями в последних известиях, а назавтра похоронено где-то в самом хвосте сообщений о захвате поезда, которые заполонят центральные газеты. Всего одна строка, — подумал он. Движение было восстановлено к восьми часам двадцать одной минуте. И ни слова о том, сколько это стоило крови, пота и слез.

— Прекрасная работа, — похвалил сотрудник информационного отдела.

Коррел пожал плечами.

— Обычная работа, — сказал он и вышел в тихий коридор. Если не считать обвинений, которые он предъявит чернокожему полицейскому, завтрашний день обещает быть чертовски скучным. Ну, да ладно, ведь нельзя же рассчитывать, что такие истории станут случаться ежедневно…

Старший хирург проводил носилки с Томом Берри из реанимационной и подождал, пока медсестра и санитар не переложили его на постель.

— Где я? — спросил Берри.

— В больнице Бет Израэль. Мы удалили вам две пули.

Том собирался спросить, не где он находится, а что с ним. Теперь он сказал.

— Я имею в виду, каково мое состояние?

— Все отлично, — заверил хирург. — Мы выпустили бюллетень, в котором сказано, что состояние у вас хорошее.

— Понадобился бюллетень? Я что, был при смерти?

— Газетчики хотели знать. Сейчас вы в хорошей форме. — Хирург выглянул в окно. — Прекрасный вид. Прямо на Стювесант-парк.

Берри обследовал себя. Рука была забинтована от плеча до локтя, тело перетягивала толстая повязка.

— Почему я не чувствую боли?

— Вам ввели обезболивающее. Когда немного заболит, не беспокойтесь. — Хирург с завистью добавил: — Мой кабинет почти в четыре раза меньше этой палаты, и окно выходит прямо на кирпичную стену. Зрелище совсем не вдохновляющее.

Осторожно ощупав повязку на теле, Берри спросил:

— Пуля попала в живот?

— Но не задела ни единого жизненно важного органа. Миновала где на миллиметр, а где на волосок. Герою повезло. Я загляну попозже.

Хирург ушел. А Берри занимала мысль, не лжет ли тот, не является ли его состояние критическим. Эти подонки никогда ничего не скажут, вечно напустят туману. Не верят, что человек может осознать такую сложную вещь, выживет он или умрет. Он попытался возмутиться, но почувствовал, что слишком слаб для этого, закрыл глаза и заснул.

Разбудили его голоса. Над ним склонились три человека. Одним был хирург. Двух других Том узнал по фотографиям: это были мэр и комиссар полиции. Он примерно догадывался о причине их появления и постарался изобразить удивление и скромность. Он же герой, как сказал хирург.

— Я полагаю, он проснулся, — сказал тот.

Мэр улыбнулся. Он в теплом пальто, закутан в огромный шарф, на голове меховая шапка-ушанка. Нос его покраснел, обветренные губы полопались. Комиссар тоже улыбался, но не слишком. Просто он был не слишком улыбчивым человеком.

— Примите мои поздравления, патрульный, э-э… — Мэр запнулся.

— Барри, — подсказал комиссар.

— Мои поздравления, патрульный Барри, — продолжал мэр. — Вы проявили необычайное мужество. Горожане перед вами в долгу.

Он протянул руку, и Берри с натугой её пожал. Рука была холодна, как лед. Потом он пожал руку комиссару полиции.

— Великолепная работа, Барри, — сказал комиссар. — Полиция вами гордится.

Теперь оба выжидающе смотрели на него. Конечно, нужно проявить немного скромности.

— Спасибо, но мне просто повезло. Я сделал то, что на моем месте сделал бы каждый полицейский.

— Вы скоро поправитесь, патрульный Барри, — сказал мэр.

Комиссар неумело попытался ему подмигнуть. Да, он не умел подмигивать. Но Берри понял, что сейчас последует.

— Мы все ждем вашего скорого возвращения на службу, детектив Барри.

Удивление и скромность, — напомнил себе Барри, потупил глаза и сказал:

— Благодарю вас, сэр, большое спасибо. Но я сделал только то, что любой полицейский…

Но мэр с комиссаром уже уходили. В дверях мэр сказал:

— Он выглядит лучше, чем я. Думаю, и чувствует себя лучше.

Берри закрыл глаза и снова заснул. Потом проснулся оттого, что хирург щекотал ему нос.

— Там к вам девушка, — сказал хирург. В дверях стояла Диди, и Берри кивнул. — Только десять минут, — предупредил хирург.

Он удалился, Диди вошла в комнату. Выглядела она весьма торжественно и готова была расплакаться…

— Врач сказал, что ты ранен не очень тяжело. Скажи мне правду.

— Небольшое ранение.

Из её глаз скатилось несколько слезинок. Потом она сняла очки и поцеловала его в губы.

— Со мной все в порядке, — заверил Барри. — Диди, я очень рад, что ты пришла.

— А почему бы я могла не прийти? — нахмурилась она.

— Как ты узнала, где я?

— Как узнала? Радио и телевидение только про тебя и твердят. Том, тебе очень больно?

— Герои боли не чувствуют.

Она поцеловала его и уронила на лицо несколько слезинок.

— Я не могу свыкнуться с мыслью, что ты страдаешь.

— Я ничего не чувствую. Обо мне очень заботятся. Выгляни в окно. Посмотри, какой вид!.

Она подняла его руку, прижала к щеке, поцеловала каждый палец и только потом отпустила и выглянула в окно.

— Великолепный вид, — сказал Берри.

Какую-то долю секунды она колебалась, но потом решилась:

— Я должна это сказать. Ты рисковал жизнью ради недостойного дела.

Я этого не делал, — подумал он и попытался её отвлечь.

— Недавно здесь были мэр с комиссаром полиции. Приходили меня навестить. Меня повысили. Теперь я детектив. Видимо, третьего класса.

— Тебя же могли убить!

— Это моя работа. Я — полицейский.

— Погибнуть ради того, чтобы спасти городу миллион долларов!

— Там же были люди, Диди, — мягко заметил он.

— Сейчас я не стану с тобой спорить. Не могу, когда ты ранен.

— Но?

— Но когда ты почувствуешь себя лучше, я намерена добиться от тебя обещания, что ты уйдешь из полиции.

— А когда я почувствую себя лучше, то намерен добиться от тебя обещания, что ты уйдешь из Движения.

— Если ты не понимаешь разницы между службой угнетателям и борьбой за свободу и права человека…

— Диди, не нужно речей. Я знаю, у тебя есть убеждения, но они есть и у меня.

— Свиньи? Это в них ты веришь? Ты же сам говорил, что у тебя миллион сомнений.

— Может быть, не миллион, но какие-то сомнения, конечно, есть. Но их недостаточно, чтобы меня обескуражить. — Он протянул к ней руку, Диди отшатнулась, но потом уступила. — Мне нравится моя работа. Конечно, не вся. В полиции есть очень грязная работа. Я ещё точно не представляю все пропорции.