Читаем без скачивания Долгожданная кража - Владимир Викторович Зингер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Появляется милиция, наши ребята из райотдела. И почему-то скорая. Зачем скорая? Кому скорая? Говорят — мне. Провожу здоровой рукой по лицу и вижу на ладони кровь пополам с дождём. Стало быть, кровь — моя. Сквозь шум в голове пробивается ворчание моего внутреннего голоса — напросил-таки…
Меня аккуратно сопровождают до скорой, хотя я и сам идти могу. Оглядываюсь, за какую хоть машину я кровь проливал? Теперь там всё блестит от света фар. Запорожец, ушастый, номер 80 — 80… Старик с седой гривой… Степан Петрович? Замечательный дядька, ещё совсем недавно подаривший мне недолгую радость управления автомобилем? Надо же! Вот и говори после этого, что чудесных совпадений не бывает. А Степан Петрович меня не узнал, видимо. Да и как тут узнаешь –мокрый как… Нет, сейчас моя башка искать аналогии явно не в состоянии. И всё время вырубиться тянет.
Вот интересно, если я сейчас потеряю сознание, то где очухаюсь: в этой реальности или там, из которой сюда вывалился? А может совсем — совсем в другой?
Глава 23
Больничное дежавю
Травматологическое отделение городской больницы изысканностью интерьеров не поражало. И чистотой в них — тоже. Так будет в мои будущие времена, так обстоит дело и сейчас. Отчасти оно и понятно: какие пациенты — такая и обстановка. А здесь всегда были широко представлены всякие небрежные граждане, получившие свои увечья в процессе общения с Бахусом. Соответственно и мир вокруг себя они обустраивали по своим представлениям о нём.
Сначала меня долго «мариновали» в приёмном покое. Видимо, были пациенты посерьёзнее. Я не возражал и не скандалил, просто ждал своей очереди. Правда, сидеть во всём мокром было ужасно противно, сырость пробралась-таки непосредственно к телу, и меня начало поколачивать. Кто-то из дежурного персонала сноровисто ощупал мою голову и заявил, что лишних отверстий в ней не наблюдается и даже гематом нет, а кровь — это от царапины на волосистой части головы, которую достаточно прижечь перекисью -и будет с неё. А вот рука… Тут требуется рентген, стало быть надо подождать. И ко мне надолго потеряли всяческий интерес.
Что ж делать, ждём. Сколько времени-то уже? Я собрался посмотреть на часы — не тут-то было. Рука не поворачивалась в то положение, с которого я смог бы увидеть циферблат. Всё в ней пульсировало и горело, а ещё было такое ощущение, что она стала в два раза толще и продолжала расти в объёме. Ещё немного, кожа лопнет, и рука от локтя до кончиков пальцев взорвётся, разбросав кипящее содержимое по приёмному покою. Часы надо было спасать — такого взрыва они не выдержат. Я ощупал другой рукой пылающее жаром запястье, но привычного кожаного ремешка (сам делал!) не обнаружил. Вот оно как! Получается, мой любимый хронометр погиб в неравной схватке с монтировкой, а я даже и не заметил. Хотя, как тут такое заметишь?
Часов было жалко. Старенькие, с поцарапанным стеклом и корпусом, они ходили почти исправно — убегали вперёд всего на пару минут за сутки, но я всё равно старался проверять, не врут ли они, при каждом удобном случае, особенно если рядом оказывалось радио в момент передачи сигналов точного времени. Это было на уровне рефлексов собаки Павлова: ухо слышит «пиканье» в эфире — рука с часами тянется к глазам.
Но главное было не это. Часы марки «Победа» подарил мне отец, уже сам изрядно их поносивший, когда я пошёл в армию. Вот просто снял с руки и передал мне, совсем как командир, награждающий прямо на поле боя своего героического солдата. Тогда среди призывной молодёжи ходили разные байки о том, что «старики» — военнослужащие обязательно отнимут у новобранцев всё ценное, так что часы лучше не брать с собой. А когда я робко намекнул об этом отцу, он просто сказал:
— Так и отдай тогда, если противостоять не сможешь.
Я посмотрел в его всё понимающие, немного грустные глаза и решил, что это будет последнее, что я захочу сделать. И вот теперь такая оказия.
Несмотря на ужасный дискомфорт, стало тянуть то ли в дремоту, то ли в беспамятство. Я пристроил травмированную руку на груди, как обычно держат младенцев, вниз её опустить было нельзя — сразу начиналась нарастающая пульсация: до взрыва осталось десять… девять… откинул голову к стене и прикрыл глаза. Оказывается, давно надо было так поступить, ибо тут же прозвучал чей-то зычный голос:
— Воронцов! На рентген!
И теперь мной занялись основательно: облучали, измеряли давление, гипсовали, ставили уколы, настойчиво интересовались, не терял ли я сознание, не испытываю ли позывов к тошноте и рвоте. Мне не хотелось разочаровывать всех этих заботливых людей, и на все вопросы я отвечал утвердительно, даже на вопрос, где я живу.
Наконец меня определили в палату. В свете, падающем из коридора через дверной проём, меня провели к пустующей койке у окна, велели полностью раздеться и даже помогли, потому как у меня ещё не было опыта однорукого самообслуживания, а мокрая одежда теперь подсохла и накрепко приварилась к телу. Всё, теперь спать!
Утро встретило меня… нет, не прохладой, как поётся в известной песне, совсем забытой в моём будущем, но сейчас вполне естественной и часто слышимой по радио:
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река…
Утро встретило меня… ну, конечно, позывными «Пионерской Зорьки»! А ещё — грохотом каталок и гулким дребезжанием пищеблоковских бачков. Я открыл глаза — по небрежно побелённому потолку причудливо змеилась тёмная трещина. Полное дежавю — где-то это всё я уже видел и слышал. Много времени на разгадку не потребовалось — так это же всё, как тогда, два года назад, когда я вывалился в эту реальность. И что теперь, меня снова куда-то закинуло? Снова начинать сначала?
Без паники! — скомандовал я себе. — Разберёмся!
Но на разбирательство времени мне оказалось не отпущено.
— Ночью привезли? — послышался невнятный вопрос слева.
Я повернул голову и увидел мумию. Мумия лежала на соседней койке, звук исходил из щели в бинтах, обильно укутывавших её голову. Ещё одно отверстие было предназначено для глаза, почему-то только левого.
— Серёга! — предложила мумия начать знакомство.
— Лёха. — в тон ей ответил я. — Ночью.
А что,
