Читаем без скачивания Княжна Тараканова - Фаина Гримберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Простите, князь, но все это слишком напоминает цветистые сказки, которые так любят издавать в Париже! Нет, я не верю! И осмелюсь посоветовать и вам не проявлять излишней доверчивости!
Филипп-Фердинанд отнюдь не хотел менять свое мнение об Алине-Елизавете. Он все равно оплатил бы ее расходы, заплатил бы долги; он мог бы оставить сейчас без внимания слова банкира, но ему захотелось выслушать еще нечто дурное об этой женщине…
– Но почему я должен не верить ей? У меня, во всяком случае, есть выбор: я могу поверить всему дурному, что сказано о ней, и могу поверить ее речам, ее внешности, ее лицу…
– Ее глазам… – почти машинально продолжил Алленц. Он произнес это «ее глазам», потому что так было принято всеми, было принято, что глаза так или иначе отражают душу…
Но Филипп вдруг задумался, ему стало досадно. Верить ее косым глазам не следовало, и не потому что эти глаза лгали, а потому что выражение этих глаз не было понятно, внятно князю…
– Я могу верить ей и тем, кому она нравится, и могу верить ее недоброжелателям, – князь ожидал ответных слов банкира. Тот молчал. – Я хотел бы услышать и ваше мнение, – сказал князь.
– Я ничего об этой женщине не знаю, одни лишь смутные слухи. И в дошедших до меня слухах о ней, пожалуй, больше хорошего, чем дурного…
– Что же собой представляет это хорошее?
– Я слышал о ней как о женщине замечательных достоинств, обладающей острым умом, чрезвычайно образованной…
– Но все же вы советуете не доверять ей!
– Меня смущает, что я не знаю ничего подобного той истории, которую она о себе рассказывает. Если бы я знал других людей, чьи жизни представляли бы нечто аналогичное ее жизни, но в то же время происхождение этих людей не внушало бы сомнений, я бы мог, пожалуй, поверить ей. Но я таких людей не знаю.
Князь Филипп мигнул быстро, будто что-то припоминая, и вот припомнил и заговорил:
– Вы слыхали о мадемуазель Аиссе?[66]
Банкир не слыхал.
– Лет сорок тому назад скончалась в Париже дама, известная под именем мадемуазель Аиссе. Четырехлетним ребенком привез ее из Азии французский посланник при дворе турецкого султана, граф Шарль де Ферриоль. Я сам, в бытность мою в Париже, беседовал с внуком его брата Огюстена-Антуана. Де Ферриоль попросту купил малютку, как покупают собачку или попугая. Впрочем, он заплатил за нее тысячу пятьсот ливров. Его невестка, супруга того самого Огюстена-Антуана, дала ей тщательное воспитание, затем образование девочки продолжилось в монастыре. Когда она выросла, де Ферриоль сделал ее своей любовницей. Она блистала в парижском свете. Многие знали, что у нее также есть любовник и незаконнорожденная дочь. В салоне госпожи Андрие мне показали эту дочь, ставшую виконтессой де Нантиа. Но, собственно, я рассказываю вам эту историю ради следующей подробности: Шарль де Ферриоль говорил, будто мадемуазель Аиссе весьма знатного происхождения. Богатый турок, у которого он купил девочку, уверял, будто она по происхождению – черкесская княжна! Вот вам история, напоминающая несколько историю мадемуазель Алины…
Алленц внимательно слушал, глаза его смотрели остро из старческих морщин.
– Мадемуазель Алина, вероятно, осведомлена об истории мадемуазель Аиссе? – спросил банкир, когда князь закончил свой короткий рассказ.
– Не знаю, – отвечал Филипп резковато. Алленц ничего в ответ не произнес. Князь продолжил: – Да, она жила в Париже и, возможно, знает эту историю; возможно даже, что знает лучше, нежели знаю я. Мадемуазель прожила в Париже достаточно длительное время.
– Да, – наконец отвечал банкир, – да…
Он явно не хотел более говорить об этом предмете, то есть о происхождении Алины. Князь получил необходимую и весьма значительную сумму денег. Были ликвидированы почти все долги Алины.
Но теперь предположение Алленца (а ведь было предположение!) не то чтобы тревожило князя, но вызывало некоторый неотвязный интерес, некоторое любопытство! Он и не думал менять свое отношение к Алине, но все же… Разумеется, он спросил ее, известна ли ей история мадемуазель Аиссе… Алина-Елизавета знала, даже не глядя на него, на его лицо, глаза; даже не глядя, знала, что он сейчас зорко следит за ней, то есть за ее лицом, за ее глазами… Она быстро подумала, что он не мог своим умом дойти до этого сравнения ее истории, то есть истории, которую она придумала, с историей мадемуазель Аиссе. Кто же его натолкнул на подобное сравнение? Она так и не узнала, кто, потому что банкира Алленца видела мельком, один или два раза. Но она была твердо уверена, что князь сам никогда бы не догадался! Разве что Эмбс или Шенк могли рассказать ему о ряде источников, послуживших питательной почвой для фантазий красавицы! Но Эмбс или Шенк могли много чего порассказать о ней!.. И, должно быть, и рассказывали…
– Конечно, я знаю эту историю. О ней много говорили в Париже.
– Эта историю в чем-то напомнила мне историю вашей жизни. – Он очень старался, чтобы его слова не звучали испытующе.
– Я и сама это заметила, тотчас, как только мне рассказали о мадемуазель Аиссе. Я читала ее письма к некоей госпоже Каландрини, письма были изданы лет через десять после смерти несчастной мадемуазель. Она умерла от болезни легких… – Надо было говорить спокойно и участливо, она так и говорила.
Князь уверился еще раз в искренности женщины, этой женщины, столь привлекавшей его…
* * *Потом она все же согласилась переехать в его франкфуртскую резиденцию, по каковому поводу был устроен прием. Гости в зале танцевали шлейфер, менуэты и контрдансы. Алина-Елизавета то и дело танцевала с Филиппом. Она всегда любила танцевать, всегда танцевала с увлечением, с вдохновением своего рода. Трудно было не залюбоваться ею, ее точными движениями, когда она танцевала. После танцев был легкий ужин…
Теперь Филипп старался не разлучаться с ней. Он не был любителем музыки, но теперь просиживал по несколько часов в гостиной, когда Елизавета, его Елизавета, его Алина, играла на клавесине. Конечно, она обожала музицировать, обожала, когда начинала вдруг ощущать свои руки, кисти, пальцы, разгоряченные легкими ударами по клавишам, чрезвычайно гибкими, такими сильными, гибкими, горячими…
Князь Лимбург написал в Париж, своему тогдашнему посланнику, де Буру, чтобы тот, от имени князя, естественно, уладил бы наконец дела персиянки с кредиторами… Елизавета медлительными движениями расчесывала темные волосы. Она была в одной сорочке из белого льняного полотна, обшитой по вороту кружевом. Он вошел в спальню, не постучавшись; ей надо было терпеть и это! Он восхитился ею, в который раз!..
– Бетти, милочка! С долгами покончено навсегда! – весело воскликнул он…
Надо было еще терпеть и когда он называл ее то «милочкой», то «Бетти», то «Али», и это было так пошло! Но надо было терпеть.
– Я рада… – Она не прервала своего занятия. Он подошел к постели, почти подбежал. Она сидела. Он уже мял ее груди под тонкой тканью, целовал мокро плечи, выступающие из ворота, достаточно широкого, сделанного по моде…
– Филипп! Не сейчас! – Она рассердилась и закричала на него.
– Ты не любишь своего Филиппа!
– К чему такие слова? Мы не пастушок и пастушка, чтобы толковать о любви!
– Ты жестока, милочка!
– Камеристка оденет меня, я выйду к завтраку.
– Ты не хочешь узнать, как моему де Буру удалось расправиться с кредиторами?
– Расскажешь за завтраком. Иди!..
Она вышла к завтраку, но ела молча. Он горел желанием похвастаться своим успехом:
– Почему же ты не спрашиваешь?
– Да, я спрашиваю. Расскажи.
– Я нашел способ сберечь деньги! Де Бур пожаловал от моего имени два ордена, господину Понсе и господину Маке. Тебе ведь эти имена знакомы?
– Ты знаешь, что знакомы.
– Теперь они еще и пошлины заплатят за пожалование орденов!
– А при чем тут деньги? Ордена орденами, а при чем тут долги?
– Какой сухой ты можешь казаться, милочка! – Он засмеялся. – Ордена тут при том, что сначала господа Понсе и Маке упорствовали и соглашались только на отсрочку, но когда им были пожалованы ордена, долги были прощены!
Елизавета молча пила кофий и мелко покусывала бриошь. Он понял, что его красавица чем-то недовольна. Он даже спросил, чем же она так недовольна!
– Лучше бы ты заплатил, – все же соизволила вымолвить она.
– Я не могу понять тебя!
– Лучше бы ты заплатил, – повторила она.
Они обменивались сердитыми репликами, наконец он понял, что именно она имеет в виду:
– Ты что же, обвиняешь меня в скупости?
– Я тебя ни в чем не обвиняю. – Она доела два пирожных и допила свой кофий.
– Нет, обвиняешь!
– Да нет же…
– И напрасно обвиняешь! Я вовсе не скуп. Я только остроумен. Я просто-напросто решил притвориться плутом! Я ловко провел этих скряг, этих ростовщиков!..
Ей надоел этот разговор, и она обронила короткое:
– Хорошо…
