Читаем без скачивания Алый лев - Элизабет Чедвик

Он бессознательно напрягся, так что проступили мышцы:

— Все достаточно серьезно. Я ставлю на то, что я ему нужен и у него хватит ума, не завести дело слишком далеко.

— Это страшный риск, особенно если учесть, что он держит Вилли и Ричарда в заложниках, — вздрогнула Изабель.

— А чего ты от меня хочешь? Куда бы мы ни повернули, канал узкий и весь в острых камнях, — он продолжал мрачно и методично раздеваться.

— Господи Всемогущий, я не понимаю, как ты можешь в такой ситуации сохранять спокойствие! — воскликнула она. — Как будто это то же самое, что долгоносики, забравшиеся в сыр!

Он поднял на нее глаза:

— А как еще ты можешь управлять кораблем в шторм, особенно если корабль уже старый и протекает и ты не знаешь, где тихая гавань? Если я брошу руль и начну в панике махать руками вместе с остальными членами команды, мы все пойдем ко дну… причем быстро.

От его взгляда у Изабель перехватило дыхание, в груди сделалось больно, ком встал в горле. Это ее он называл своей «тихой гаванью» с момента их свадьбы. Возвращался ли он с поля боя или с места политических баталий, она всегда была его убежищем, точкой покоя в непрерывно меняющемся мире, пока более страшные, чем все предыдущие, шторм камня на камне не оставил от ее береговых укреплений.

Повернувшись ближе к свече, она пыталась развязать шелковую шнуровку на боку платья, но узел был слишком тугим, а из-за слез, стоявших в глазах, она не могла рассмотреть, как его подцепить. Она тихонько застонала от напряжения, звук был похож на всхлип.

Без единого слова Вильгельм развернул ее лицом к себе, мягко отвел ее руки от узла и сам склонился над ним. У него все еще было острое зрение, а глаза Изабель уже не так зорки, как прежде, ей стало тяжелее выполнять мелкую работу. Он подцепил узел ловко и аккуратно, как вышивальщица, и ее просто завораживала работа его мышц и сухожилий, пока он пытался развязать узел, очерченные линии вен на его кистях, то, что волосы на его запястьях и руках были того же золотисто-коричневого цвета, что и в молодости. Ее дыхание сделалось частым от внезапно охватившего ее желания. Они уже очень давно не спали вместе. Даже до того как между ними разверзлась эта пропасть, их занятия любовью стали чем-то обыденным — больше для ощущения безопасности и успокоения, как что-то само собой разумеющееся. А сейчас она вдруг ощутила тяжесть в бедрах и возбуждение.

— Готово, — сообщил он, развязав узел и аккуратно разведя в стороны концы шелковой шнуровки.

Она взглянула на него из-под ресниц, схватила его правую руку, руку, которая так часто сжимала меч и сплела его пальцы со своими.

— А с другой стороны?

— Там нет узла.

— И правда нет, — она взглянула ему прямо в глаза и облизала губы. Он зачарованно освободил второй зашнурованный бок и просунул руку под платье. Изабель легонько вздрогнула от удовольствия, ощутив прикосновение его теплой ладони. Он повел руку выше по ее телу, пока не дошел до груди, и она охнула. Потянув за концы завязок ее сорочки, он развязал ее.

— Сколько еще узлов нужно распутать, чтобы добраться до тебя? — спросил он с улыбкой.

— Я открыта, — дрожа, рассмеялась Изабель. Его прикосновения были медленными и неторопливыми. Изабель потянулась к завязкам его штанов. — Хотя у тебя и самого есть, что распутывать.

— Тогда я позволю тебе этим заняться, — ответил он убаюкивающим голосом и поцеловал ее, запустив пальцы ей в волосы. Подтолкнув ее к постели, он стащил с нее шафрановое платье графини Ленстерской и нижнюю сорочку, тоньше вздоха.

— И снова узлы, — еле слышно прошептал он, распуская завязки на ее панталонах и стягивая их медленно вниз. Потом он сбросил свои штаны и обнял ее. Изабель обвилась вокруг него, охваченная желанием, стараясь удержать это мгновение, чтобы оно длилось и длилось, ведомая голодом, накопившимся в ней за время воздержания. Когда у них столько всего отняли, ей хотелось воткнуть в землю свой флаг и назвать эту землю своей. Если не здесь, в их собственной спальне в сердце их замка, где же еще они могли быть сильны?

На пике наслаждения она замерла, пораженная тем, насколько оно было всепоглощающим, она обхватила его крестец и глотала его снова и снова. Он зарычал, уткнувшись ей в шею, и она почувствовала, как он сжался и отпустил себя внутри нее. То, что они достигли оргазма одновременно, было хорошим знаком.

— Боже, награди нас еще одним ребенком, — выдохнула она, приходя в себя. — Ребенком, который привяжет к нам ирландских лордов и станет доказательством того, что кровь Стронгбау живет.

— А разве наши остальные дети не являются доказательством этого? — тяжело дыша, спросил Вильгельм, когда обрел дар речи, его тело было все еще крепко сжато ее бедрами.

— Да, но все они родились в других местах, — она нежно гладила его лицо, но ее голос был полон ярости. — А этот родится на ирландской земле.

Глава 21

Лондонский Тауэр, июль 1207 года

Под пристальным взглядом Томаса Сэнфорда Вилли схватил щит для тренировок и бросился вперед на своего брата. Ричард отбил удар со скоростью гадюки, и Вилли пришлось попотеть, чтобы не дать младшему брату пробить его защиту. Ричард по-прежнему выглядел как ребенок. Это, вкупе с его рыжими волосами, заставляло людей недооценивать скорость его реакции и изобретательность в обращении с клинком.

Сэнфорд вмешался, чтобы поправить движение ног Ричарда и его стойку, одновременно найдя слова одобрения:

— Ваш отец или рыцари вашего отца были хорошими учителями, — сказал он. — Для вас обоих.

Ричард широко и открыто улыбнулся ему в ответ. Выражение лица Вилли было гораздо более усталым, он едва шевельнул губами. Он научился при дворе быть незаметным, ступать мягко, слушать и ничего не говорить, избегать попадать не в то место не в то время и не реагировать слишком бурно. Вписываться в углы и растворяться на общем фоне. Ричард этому пока не научился. Он думал, что если будет добр к людям, они в ответ будут добры к нему, но это не всегда было так. Поскольку их отец впал в немилость, Вилли и Ричард стали естественными мишенями для насмешек, особенно Ричард, который не умел не выделяться. Над ним смеялись из-за цвета его волос, из-за его роста, из-за ирландской крови. Его воспитали так, что он всегда считал последнее предметом гордости, ведь его дедушка был королем Ирландии, но при дворе это ничего ему не принесло, кроме прозвища Житель болот. Сэнфорд пресекал эти насмешки, но он не мог защищать Ричарда все время, а рыцари короля из кожи вон лезли, чтобы зацепить и обидеть его. Ричард по природе был жизнелюбив и отходчив, но Вилли знал по собственному опыту, что ему, должно быть, было больно где-то глубоко внутри, но миру он этого не показывал.