Читаем без скачивания Золотой человек - Мор Йокаи

— Вы не посмеете сделать этого, сударь!

— Чего? — воскликнул тот, резким движением вскинув голову.

— Донести о существовании этого острова и о том, что кто-то самочинно занял его.

— А почему бы мне не посметь?

— Потому что это уже сделал другой человек!

— Кто же?

— Я сам.

— Вы? — вскричал Тодор, занося кулак над головой Михая.

— Вы? — в ужасе и отчаянии воскликнула Тереза, обхватив голову руками.

— Да, я сообщил и в Вену и в Стамбул, — спокойно продолжал Тимар, — о том, что возле Большого острова есть безымянный, пустынный островок, образовавшийся на Дунае лет пятьдесят назад! И заодно обратился к тому и другому правительству с просьбой сдать этот остров мне в аренду сроком на девяносто лет. В знак признания ленной зависимости я обязался ежегодно поставлять мешок орехов венскому двору и ящик сушеных фруктов — Высокой Порте.[12] Я только что получил из Вены и Стамбула патент и фирман.[13]

Тимар вынул из кармана две грамоты, полученные им еще на его фактории в Байе и очень его обрадовавшие. Став знатным и богатым, Михай решил обеспечить покой этой обездоленной и преследуемой судьбою семье. Аренды острова он добился за большие деньги, хотя официально должен был поставлять ежегодно только мешок орехов и ящик сушеных фруктов.

— Я уже переписал мои арендные права на первых поселенцев — нынешних обитателей острова. Вот документ с официальным разрешением властей.

Потрясенная Тереза упала к ногам Михая. Беззвучно рыдая, она целовала руку человеку, навсегда избавившему их от угрозы. Взволнованная Ноэми прижала руки к груди, словно опасаясь, как бы сердце не выдало то, о чем молчали ее уста.

— Итак, Тодор Кристиан, — продолжал Михай, — вы теперь убедились, что в течение целых девяноста лет вам нечего делать на этом острове?

Побледнев от ярости, Тодор с пеной у рта завопил:

— Да кто вы такой? По какому праву вы впутываетесь в дела этой семьи?

— По тому праву, что я его люблю! — горячо воскликнула Ноэми и, припав к груди Михая, обвила его шею руками.

Тодор оцепенел от неожиданности. Исступленно погрозив Тимару кулаком, он стремглав выбежал из комнаты. Глаза его пылали такой ненавистью, словно он готов был убить своего врага или подсыпать ему яду. А девушка, прильнув к Михаю, так и застыла, словно приросла к его груди.

За пределами мира сего

Ноэми хотела защитить Тимара от взбешенного Кристиана, но и после ухода изверга она долго не в состоянии была оторваться от Михая…

Почему она бросилась ему на шею? Что заставило ее громко воскликнуть: «Я люблю его»?

Может быть, она жаждала таким образом навсегда избавиться от человека, внушавшего ей смертельный страх? Или ей хотелось отнять у Тодора всякую надежду на взаимность? Имела ли эта девушка, выросшая на уединенном острове, хоть какое-нибудь понятие о благопристойности, о добрых нравах, о правилах приличия? Знакома ли ей девичья стыдливость, побуждающая хранить в тайне влечение сердца? Известны ли ей нравственные нормы, которые определяют отношения между мужчиной и женщиной, строго регламентированные государством и церковью?

Не спутала ли она любовь с чувством благодарности к человеку, который избавил ее с матерью от вечных тревог за будущее, великодушно подарив им этот маленький рай?

Быть может, она испугалась, увидав, что негодяй полез за оружием, и в жертвенном порыве грудью своей прикрыла благодетеля?

Или подумала: «У бедняги шкипера была такая же несчастная мать, как и у меня, он говорит, что совсем одинок, так почему бы мне не стать для него „кем-нибудь“? Разве он вернулся бы на наш пустынный остров, если бы его не влекло сюда? А если он любит меня, то почему бы и мне не полюбить его?»

Впрочем, незачем доискиваться мотивов ее поступка, незачем мудрствовать лукаво, — чистая девичья любовь вырвалась наружу!

Ноэми не могла бы объяснить, что с ней происходит. Она попросту любила.

Она не знала, дозволено ли это чувство богом и людьми. Она не ведала, радость ли ее ждет или печаль. Она любила всей душой.

Она не собиралась оправдываться ни перед светом, ни перед строгими судьями. Она и не думала опускать голову и смиренно каяться. Она не просила любимого о помощи, не молила людей о пощаде, не вымаливала милости божьей, — она беззаветно любила.

Такова была Ноэми.

Бедняжка Ноэми! Сколько страданий принесет ей эта любовь!

Михай впервые в жизни услышал из женских уст слова любви.

Ноэми любит его от чистого сердца, любит как простого шкипера, работающего на хозяина, любит бескорыстно, — он ничем не заслужил ее любовь, — любит его таким, каков он есть!

Его существо излучало какое-то живительное тепло, согревавшее ее сердце. Это живительное тепло, казалось ей, способно пробудить даже мертвого от вечного сна.

Михай робко обнял девушку, с нежностью привлек ее к себе и еле слышно спросил:

— Правда ли это?

Не отрывая головы от его груди, Ноэми кивнула, — да, правда.

Михай поднял глаза на Терезу.

Тереза подошла к ним и положила руку на голову дочери, словно благословляя ее.

Вся сцена происходила в полном безмолвии, все трое, казалось, прислушивались к биению своего сердца.

Молчание прервала Тереза:

— О, если б вы знали, сколько слез пролила она из-за вас! Если б видели, как она по вечерам взбиралась на вершину скалы и часами смотрела вдаль, в ту сторону, куда вы удалились. Если б вы слышали, как она во сне шептала ваше имя!

Ноэми молча протянула руки к матери, словно умоляя не выдавать тайну ее сердца.

А потом Михай почувствовал, что девушка еще крепче прижалась к нему.

Наконец-то он обрел существо, способное беззаветно любить его. Девушку, которой нужен был он сам, а не его золото.

В эту минуту ему казалось, что в своих скитаниях он дошел наконец до края земли, перед ним открылись неведомые дали, земля обетованная, ясное небо, новая счастливая жизнь мерещилась ему. Склонившись над девушкой, он осторожно поцеловал ее в лоб и ощутил биение ее сердца.

Вокруг не было ни души, только распустившиеся цветы, благоуханный кустарник, жужжание пчел да щебетание птиц. И все это как будто настойчиво призывало его: «Люби, люби ее!»

Неизъяснимое блаженство овладело Михаем и Ноэми, им захотелось на волю, под открытое небо. Они вышли в сад, обнявшись и неотрывно глядя в глаза друг другу. И каждый думал про себя: «Глубокая синь твоих глаз отражается в моих…»

Казалось, усеянное звездами небо и благоухающая земля сговорились очаровать их в этот благословенный вечер. Юная девушка, еще никого не любившая, и зрелый мужчина, еще никем не любимый, — что ждет их, если они сблизятся?

Солнце уже село, а они все еще упивались блаженством, и огромная радость переполняла их сердца.

На землю спустились сумерки, взошла луна. Ноэми повела Тимара на вершину скалы, с которой она когда-то глазами, полными слез, смотрела ему вслед.

Тимар присел на мшистую скалу среди кустов душистой лаванды. Ноэми опустилась рядом с ним, положив златокудрую голову ему на плечо и мечтательно глядя на звездное небо. Тереза стояла поодаль и, радостно улыбаясь, смотрела на влюбленную пару.

Луна сияла на подернутом золотистой дымкой небосводе, заливая всю окрестность голубоватым светом. Небесное светило, словно коварный обольститель, казалось, нашептывало Тимару: «Смотри, это сокровище безраздельно принадлежит тебе. Ты его нашел, оно стало твоим. Тебе недоставало только любви, но теперь ты обрел и ее. Испей же до дна чашу наслаждения! Тебе уготован сладчайший нектар! Ты почувствуешь себя другим человеком, возродишься к новой жизни! Ведь тот, кто обрел любовь женщины, становится полубогом! Ты безмерно счастлив, ибо ты любим!»

Но внутренний голос настойчиво твердил ему: «Ты вор!»

Первый поцелуй открыл Михаю неведомый мир.

Поцелуй этот пробудил в его сердце юношеские мечты; в нем проснулась склонность к романтике, которую он пронес через долгие годы одиноких странствий. Погоня за наживой, сухие расчеты, коммерческие сделки и повседневные заботы приглушили в нем мечтательность, но теперь мечты с новой силой нахлынули на него, и в его душе пробудилась жажда счастья.

В свое время он как будто бы достиг обетованного райского сада, но оказалось, что ветви деревьев там покрыты не ароматными цветами, а холодным инеем. С застывшим сердцем, охваченный разочарованием, ничего не понимая и утратив всякую цель, брел он по безотрадной пустыне и неожиданно набрел на цветущий оазис. И в этом оазисе он нашел то, чего напрасно искал по всему свету, — сердце, способное его любить.