Читаем без скачивания Орлица Кавказа (Книга 2) - Сулейман Рагимов

- Более того, обвиняющие вас в преступной халатности?

- Я мог это предположить, но...

- Это уже хорошо. Это уже почти признание, - впервые улыбнется следователь.

- Значит, его смерть вам на руку?

- Отнюдь! - голос генерал-губернатора звучит вполне естественно, но в нем не хватает каких-то убедительных ноток. - Ведь столько хлопот и неприятностей...

- Ну, что это за мелочь по сравнению с тем облегчением, которое испытываешь с гибелью нежелательного свидетеля, а, генерал?

Генерал начнет мяться и мямлить, мутная пелена пойдет перед глазами. Он уже и сам не вполне понимает, кто убил соглядатая и не по его ли воле это случилось. Опытному собеседнику нетрудно понять состояние допрашиваемого.

- Не упрямьтесь, генерал, облегчите душу чистосердечным признанием. Это всегда позволяет вздохнуть полной грудью...

Соблазн так велик, так манит возможность впустить глоток свежего воздуха в задыхающуюся грудь.

- Да, да! Пишите! - говорит генерал воображаемому строгому судье. Записывайте. Офицер, посланный его величеством, был убит в дубовой роще именно по моему распоряжению. Потому убийство последовало непосредственно за моим прибытием в Гёрус.

И действительно приходит минутное облегчение. Благословенна слабость, если она может дать передышку страдающей душе!

- Записываю, - сухо говорит следователь и, действительно, склоняется над бумагами. - Прошу привести доказательства... Снова ком в губернаторском горле.

- Какие доказательства?

- По закону Российской Империи осужден за убийство может быть только тот, против которого имеются неопровержимые доказательства. То же относится и к обвинению по подстрекательству к убийству.

- Что вы меня терзаете, ведь есть мое добровольное признание!

- Этого недостаточно. Потрудитесь уточнить имена, фамилии, подробности.

На это усилие у губернатора уже не будет сил. Он молча посмотрит в окно на вершины зангезурских гор и вдруг увидит устремившийся в равнину стремительный селевой поток, сметающий все на своем пути. Начавшись в русле горного ручья, поток будет вспухать и вздыматься, подступая к окнам.

Генерал встанет и движением руки, с видимым облегчением, откроет створку окна, впустив в комнату рычанье бешено несущихся вод, которые через секунду уже хлынут неудержимо через подоконник.

Тут губернатор очнулся от очередного страшного сна. Но - странное дело! Желая утонуть - он не утонул, жаждущий уйти из жизни - он вдруг испугался смерти.

Неисповедимы пути твои, господи.

Глава шестьдесят четвертая

Над старой гёрусской тюрьмой в эти дни стоял немолчный звон цепей. Тюремщики не знали покоя. Они проверяли все кандалы и колодки у тех, кто уже подолгу томился в оковах; тому, кто еще не испил эту горькую чашу, пришлось к ней приобщиться.

А стражников, бдительно несущих службу как у стен тюрьмы, так и в ее пределах, - сосчитать было невозможно. Откуда столько согнали? Где они раньше были, крысы тюремные, в каких норах?

Тем узникам, кто пытался протестовать или добиваться справедливости, объяснили строго - сейчас здесь, в Гёрусе, большое начальство, сам его превосходительство генерал-губернатор, который к тому же крайне разгневан. Потому - любое неповиновение будет пресекаться на корню. Тот, кто вздумает бунтовать, не только на свою голову навлечет самые суровые кары, но и тех, кто сидит рядом, в той же камере - спуску никому не дадут, не разбирая правого и виноватого. Потому надо сидеть смирно и богобоязненно, не кричать, не стучать в стены, не буйствовать, потрясая своими цепями вопреки голосу рассудка - не безумствовать, как молодой бык безумствует, первый раз почуяв путы! Так, например, как это было в тот злосчастный день, когда Гачаг Хаджар кто-то из начальства назвал "драной черной кошкой..."

Иначе - напрасно матери, сестры и жены будут годами глядеть из-под руки на пыльную дорогу, надвинув на лоб черный платок печали - никогда им не увидеть больше своих братьев и сыновей, не внявших вовремя голосу рассудка.

Да и то сказать - что за край этот крохотный Зангезур? Так, родинка на громадном теле империи! Даже не родинка - а прыщ! Всего - ничего! И столько беспокойства вокруг.

И начинают из уст в уста, от одного заключенного другому, ползти вполне достоверные тревожные слухи: что, говорят, из самого "Фитильберга", то есть Петербурга, от императора! - прибывает гонец за гонцом со строгим наказом: так проучить дерзких зангезурцев, чтобы и детям и внукам через сто лет неповадно было бы!

Что греха таить - не у каждого хватило мужества устоять перед лицом столь грозной опасности. Многие начали ворчать, дескать, что же, пропадать нам теперь из-за каких-то бандитов! Подумаешь, Гачаг Хаджар, Гачаг Наби!

Они не поделили чего-то с властями - так пусть сами и расхлебывают. Подумаешь, большая заслуга - выпустить острым лезгинским кинжалом кишки в укромном месте зазевавшемуся офицеру! Одним больше, одним меньше... А их на земле нашей тьма, тьма и осталась. Кому же на пользу эта лихость?

Нет, как хотите, но верить каждому, кто соловьем заливается, восхваляет Наби и Хаджар, не следует. Мало ли пустозвонов на белом свете? Что же, каждому внимать так, словно он не собственные домыслы рассказывает, а читает нам суры из корана, завещанного Пророком? Не слушайте их, правоверные! Лучше преклонить колена перед престолом Его Императорского Величества. Он и казнить может, и помиловать. Милосердие его, говорят, неисчерпаемо. Если он и накажет кого, то на семью преступника гнев государев не обрушится. Больше того, он позаботится о том, чтобы пригреть малых детей, оставшихся сиротами, чтобы взять их под свою могучую руку.

А от этих бандитов - разве от них дождешься благодарности или щедрого покровительства?

Государь ратует за мир и спокойствие, бандиты - за кровь и вражду. Государь взывает к богу и его закону - а эти отвратили лицо свое от святых дел... Думайте сами, люди, с кем же вам надлежит быть?

Покаяться надо, пока не поздно. Признать свои прегрешения и просить о снисхождении...

Вот такие разговоры шли среди тех, кто познал ад в гёрусской тюрьме. Конечно, нетрудно понять, откуда дул ветер, какие сладкие языки напевали столь подлые речи! Как бы ни слаб был губернатор, как бы ни унывал уездный начальник - мощная машина самодержавия работала, подминая под себя слабых. Чиновники трудились, не зная устали, сея рознь, недоверие и убивая надежды. Кровью пахло в те дни в Зангезуре, кровью. Словно вздулись от страшного напряжения жилы огромного страшного чудища...

Все притихло в ожидании того, что не сегодня, так завтра, а может, через час или минуту, вдруг загремят по всему краю страшные барабаны и двинутся солдатские ряды, штыки вперед, на мирные дома и села. Словно вот-вот загрохочут пушки и вырвется из их жерл черный дым, заволакивающий пылающие руины. Виновные и невиновные - все лягут рядом у околиц своих сел, сраженные картечью и порубанные кривыми казацкими шашками.

- Где Гачаг Наби? - спросит громовой голос. - Поймайте его сами и доставьте ко мне связанным по рукам и ногам! Не то и отцы ваши, и деды разделят судьбу тех, кто уже лежит в поле, не дождавшись савана и погребения! А затем и женам вашим, и детям придет черед! Выдайте и тех, кто укрывал непокорных. Кто кормил их, поил, давал кров и ночлег. Потому что лучше отдать для сурового суда десяток заблудших, чем смотреть, как горят дома ваших предков. И зачем вам оставлять уцелевшим в наследство на многие годы только смрадный запах пожарищ?

Трудно, трудно устоять перед ужасом и искушением. Черные тучи нависли над Зангезуром, легли на верхушки плавных зангезурских гор, поросших густыми лесами. Иногда меж тучами блестели молнии, и тогда казалось, что это сверкнул грозный меч, занесенный беспощадной рукой, готовый обрушить свою исполинскую мощь...

Хмурые дни стояли над Зангезуром, не благодатным ливнем грозило разрешиться томление, а кровавым дождем.

Что же делать? Что делать?

Может, не стоило вставать на борьбу с ненасытным и беспощадным дивом? Может, прекратить сопротивление? Может, стоило Ало-оглы прийти к порогу губернаторского дома и бросить свое верное ружье в грязь у губернаторского крыльца, под ноги вышедшему навстречу генералу?

Ну, чем это грозит? В крайнем случае - махнет губернатор платочком и уйдет, не глядя, в дом, чтобы не видеть, как терзают его свирепые псы-казаки удалого разбойника, отсекая ему голову, руки, ноги, вынимая из груди еще бьющееся сердце? Чего там... После смерти уже ничего не страшно. И даже не увидеть оттуда, из краев, куда уходят души правоверных, не увидеть участи Ханали-кызы...

В конце концов, замахнулся плеткой на гору - сам виноват! Сам и терпи. А остальным дай надежду. Дай возможность, хоть призрачную, взывать к милосердию и ждать спасения...

Ай, гачаг, гачаг... О тебе песни поют - это так, но песня украшает пир, а не ломает стены. Вот уже сколько времени за семью запорами твоя верная подруга Хаджар, которая ждет тебя днем и ночью. Так что ж ты, Ало-оглы! Помоги ей! Как? И даже этого