Читаем без скачивания Другая женщина - Евгения Перова

Но Ирка старалась! Очень старалась. И все не так, все мимо. Ей казалось – она волна, океанская волна. А Арсен – скала. Волна натыкается на скалу и разбивается, разрушается, опадает – раз за разом, раз за разом…

Постепенно она выучила все Арсеновы правила: не задавать вопросов, не звонить, в крайнем случае – слать смс, на все спрашивать разрешения, всегда выглядеть прилично, то есть – причесанной, накрашенной и наряженной, как на парад. Не разбрасывать вещи – все должно было стоять и лежать на раз заведенных местах. И она сама была вещью – вазочкой, скульптуркой, куколкой, в которую он снисходительно играл время от времени: украшал брильянтиками, выводил раз в неделю в ресторан, в клуб или на корпоратив, где Ирочка томилась в компании его сослуживцев и их «Ирочек», похожих друг на друга как две капли воды, и терпела заигрывания Владика, приятеля Арсена, удивляясь, почему муж его не одернет.

Она далеко не сразу поняла, что Арсен просто шофер! У большого человека, да. Очень большого – Тереза так и закатывала глаза, когда об этом заходила речь. Сам себя он называл работником службы безопасности, телохранителем, охранником – и усмехался. Это потом Ирка поняла, почему усмехался, почему нежничал с ней на людях, почему друга не одергивал. Почему спал с ней так редко. Потом. А пока пыталась как-то существовать в рамках Арсеновых правил и предписаний: училась готовить армянские блюда и варить кофе, как он любит, не приставать с глупостями: неужели ты не можешь сама решить такой простой вопрос, детка? Но когда решала сама…

Однажды она решилась перекраситься – не совсем, просто добавить цветных прядей, парикмахерша уговорила. Арсен был в ярости, и больше она не поступала так никогда. Ирка изнемогала от той странной жизни, что ей приходилось вести: парикмахерская, маникюр-педикюр-эпиляция, бассейн, тренажеры, солярий – нет, все это замечательно, конечно. И необходимо. Наверно. Но ей так хотелось просто погулять по городу, сворачивая в первые попавшиеся переулки, съесть мороженое на ходу, посидеть на бульваре, покормить воробьев и голубей, просто поглазеть по сторонам… «Опять ты шлялась по городу!» – так это называлось. Да на шпильках особенно и не пошляешься. Шпильки, сапоги-ботфорты, платья в обтяжку, шубки, бриллианты – все это теперь у нее было. И роскошное белье – единственное, что Ирке действительно нравилось и что она выбирала сама. Арсен к ее белью был почему-то равнодушен.

Не было только ребенка.

И жизни не было.

Нет, оставались еще книжки, которые она читала по ночам, лежа одна в огромной постели; ее собственные стихи, писавшиеся украдкой и делавшиеся все мрачнее и мрачнее; фильмы – «Звездные войны», «Гарри Поттер» и прочие «Игры Престолов», но никаких мелодрам, никаких романтических историй со слащавыми хеппи-эндами, избави боже! Да и читала в основном детективы, потому что от книжной или киношной любви так расстраивалась, так переживала, так тосковала, что чуть не плакала, а плакать нельзя – глаза опухнут, Арсен будет недоволен…

Да, еще Интернет! Арсен купил ей ноутбук, подключил Интернет, но строго-настрого пригрозил: «Никаких социальных сетей, никакой электронной почты! Я тебя вычислю на раз, и мало не покажется». Ирка и не рыпалась, ей достаточно было просто бродить по разным сайтам – литературным, художественным, музейным. Это было ее окно в мир! Вернее, форточка.

Потом, когда все рухнуло, когда закончилось голливудское кино и не стало ни брильянтов, ни шубок, ни Арсеновых правил, ни самого Арсена, Ирина недоумевала: как я могла так жить?! Почему все время разбивалась об эту скалу? Почему приходила в такое исступление от одного запаха его разгоряченной после тренажера кожи, от редких прикосновений сильных и жестких рук?! Почему?..

Когда Ире сообщили об аварии, она не поверила. Не могла поверить. Видела его и в морге, и в гробу – а все не верила. И плакать не могла – свекровь и сестры рыдали, а она – хоть бы слезинку выдавила, только вопросительно заглядывала всем в глаза: ведь это же не правда? Это понарошку? Это просто кино? Но гроб опустили в могилу, забросали землей…

Вот тут она наконец поверила.

Поверила и потеряла сознание. Надолго. Очнулась все-таки, но жила как в тумане – не в прежнем, сладком и дурманном, а в черном тумане, душном и горьком. Туман рассеивался медленно, а когда сквозь него стала видна окружающая действительность, вдруг оказалось, что Ира осталась ни с чем: страховка была оформлена на свекровь, машина, совсем новый Porsche, на сестру – разбился Арсен на служебной.

Но квартира все-таки досталась ей. Почти пустая. Ирка слегка удивилась, куда все делось, но тут же забыла. Она вообще почти все время спала, раз в день что-то ела, доставая из морозилки и машинально разогревая в микроволновке. Домработница сначала нянчилась с ней, сочувствовала, пока оплачено было, потом ушла. Ирка и не заметила, как почти не замечала приходов Терезы и матери. Мать-то ей глаза и открыла: и про страховку рассказала, и про машину, и про Терезу, которая каждый раз что-нибудь да прибирала к рукам – то музыкальный центр, то телевизор, то кухонный комбайн.

«Где шубки твои, а? Колечки, сережки? А часы у Арсена были, «Ролекс», они где? – причитала мать. – Перстни Арсен любил, цепи на шею, все золотое, запонки были с бриллиантами, а костюмы какие – от Версаче, а ботинки – итальянские, кожаные, высший класс! Все забрала Тереза, зараза! Если б могла, она бы и саму квартиру унесла в узелочке!»

– Мама, ну зачем тебе Арсеновы ботинки? – вяло спрашивала Ира.

– Как зачем?! Мишеньке бы пошли!

– Да у Миши размер не тот, мама…

– Неважно!

От материнского назойливого внимания Ира утомлялась, но зато туман таял гораздо быстрее: вдруг проявились краски, стали слышны звуки – оказалось, на дворе весна: солнце, ветер, воробьи купаются в лужах, нежно пахнут первые клейкие листочки. Она выходила во двор и тихо сидела на детской площадке, заново привыкая к миру и к себе – новой и какой-то не совсем настоящей, словно пустой внутри. Потом стала ездить на кладбище – далеко, на автобусе от «Кунцевской». На это у нее уходил весь день: собраться, заставить себя выйти из дома, спуститься в метро, дождаться автобуса, который ездит редко, – автобус петлял и кружил, особенно на обратной дороге.

Троекуровское кладбище – роскошное, богатое, элитное. Навестив Арсена, Ира долго бродила среди могил – рассеянно рассматривала памятники и вдруг узнавала известную личность: как, и этот умер? Все умерли. Она сама умерла. И обязательно вспоминала Кроличка – Настю Калюжную, любимую подружку, так рано ушедшую из жизни. Второе горе было после бабушки – сильное, почти невыносимое. Надо бы съездить к Насте на Ваганьково, сил только нет. А надо. Поехать, поплакать у нее на могилке – здесь, у Арсена, Ира не могла плакать. Не получалось почему-то. Куда это все делось: девичья дружба, смешные прозвища, ирландские танцы, наивные мечты и детские сказки, радость бытия и легкость полета? Пропало, словно вытекло в дырку, как молоко из рваного пакета. Осталась одна пустота, которую Ирина не знала, чем заполнить. Где ты, Ослик Антипка…

Разглядывая недавно поставленное искусственное деревце с цветами на могиле в соседнем ряду – красиво и трогательно! – Ира вдруг услышала: кто-то рыдает. Страшно рыдает, горько. И оглянулась. Женщина в черной шляпе с большими полями обнимала памятник Арсену и плакала. Памятник был роскошный и безвкусный, Ире совсем не нравился, но ставила Тереза, да и не все ли равно? Арсену точно все равно. Ира с недоумением вглядывалась в женщину – кто это? Кто-то из сестер Арсена? Она их плохо знала, только Терезу. Но Тереза в жизни шляп не носила! «Кто ж так убивается по моему мужу?», – подумала Ира, чувствуя болезненный озноб.

Женщина выпрямилась, поправила шляпу, посмотрелась в зеркальце, подкрасилась, надела темные очки, потом повернулась и пошла к выходу – прямая спина, летящая походка, высоко поднятая голова. И тут Ира ее узнала. И сразу все поняла, мгновенно. Но не хотела понимать, не хотела впускать это понимание себе в душу, потому что слишком оно было страшно. Медленно побрела следом за женщиной и увидела, как та садится в машину и отъезжает. И машину Ира узнала, и водителя тоже: Владик, приятель Арсена. Повысили его, значит. Вон как! Постояла, потом тоже села и куда-то поехала – оказалась маршрутка, которая привезла Иру к совсем другому метро.

В маршрутке орало радио, надсадно било по ушам «русским шансоном». Арсен все это обожал: хриплое ерничество, блатной надрыв, «как упоительны в России вечера», «а я сяду в кабриолет…», «не жди меня, мама, хорошего сына». В общем, Таганка – ночи, полные огня. И эту песню Арсен часто слушал: «А я нашел другую, хоть не люблю, но целую, а когда ее обнимаю, все равно тебя вспоминаю…» Правда, там пел мужчина, и выходило по-киношному красиво: скупая мужская слеза, вкус сигарет с ментолом… Нет, «дым сигарет с ментолом»! И как она это помнит: «Дым сигарет с ментолом пьяный угар качает. В глаза ты смотришь другому, который тебя ласкает…» А тут и слова были немножко другие, и пела женщина – сильным кабацким голосом, безо всякой тоски, даже с иронией, словно залихватски приплясывая: «Письма мои читаешь и надо мной хохочешь, ждать ты меня не стала, ну так гуляй, с кем хочешь!»