Читаем без скачивания Сиверсия - Наталья Троицкая

– Последняя… – сказал Скворцов.

– Что последняя?

– Сигарета последняя.

– Х…й с ней! У нас теперь все последнее. И жизнь, и слезы, и… Тихон умер.

Марш с шестью неподъемными саквояжами вымотал их.

– Всё! Привал десять минут. Потом пойдем дальше, – сказал Осадчий. – Всем отдыхать. Фонарики погасить.

Хабаров упал на колени, опустил Марину на землю, стоя на четвереньках, немного отдышался, потом завалился на бок. От натуги нещадно ныла спина, а руки мелко дрожали.

Закрыв глаза, Хабаров слушал тишину.

Бывает тишина в лесу в предрассветный час, когда соловьи еще не разбудили природу своими заливистыми трелями, а сова уже покончила с лесным уханьем и спит в дупле, свернувшись мягким комочком. Бывает тишина белого безмолвия, когда вот-вот начнется буран, но до светопреставления еще полчаса. Бывает скорбная тишина, торжественная тишина, тишина одиночества, тишина замершего необитаемого дома, тишина зимнего леса, тишина разлуки, тишина ожидания, но не бывает тишины, как сейчас: сверхтишины, не похожей ни на одну из своих сестер. Эта сверхтишина – тишина за чертой, отделившей бытие от небытия.

Хотя ты еще дышишь и сердце прилежно гонит кровь по артериям и венам, все это уже не имеет никакого значения. Лампада жизни едва теплится. Мир сам по себе, а ты сам по себе. Фитилек пока еще тлеет, но еще чуть-чуть, и вечность дохнет в лицо лютым холодом. Мурашки бегут по спине. Вместо истерик мат, жесткий, мужской, вперемешку с досадой и злобой.

«Саня, держись!»

Но жизнь сорвалась и катится кубарем под гору. Прожитых дней под ногами, как опавших листьев поздней осенью. Их заметает холодный равнодушный снег. Снег засыпает глаза, и ничего не видно. Только белая пелена.

Вдруг руки подхватили, руки добрые, точно руки ангела.

«Взлетаем, командир! Потерпи…»

Дрожит, вибрирует пол под спиной. Шлепки по железу. Потом долго, очень долго, только мерный гул.

«Хочу туда, где нет войны…»

…А у родного дома черемуха пенится, и клен полощет листвой на ветру. Серый жирный кот дремлет на окне, где пахучая герань в цвету. Тут же глиняный кувшин, полный молока. Жизнь отдал бы, только б напиться…

Из горла вырывается невнятный стон. Торопливое: «Вас зовет, товарищ майор…»

Рука теплая, такая живая, знакомая, надежная.

– Васек, ты цел?

– Цел, командир. Никто, как Бог и маленькие боженятки…

Опять боль. Много боли. Просто болит все тело. Стон, похожий на хрип раненого зверя.

Емельянов ногой толкнул в грудь Хабарова.

– Хорош дрыхнуть! Не на кладбище.

Хабаров очнулся. Сводило руки и ноги, спину нещадно ломило. В мозгу пронеслось: «И на хрена же я проснулся?»

В свете фонарика Осадчий изучал карту.

– Емеля, ты у нас самый быстрый. Проверишь левую галерею. Тагир, ты правую. В одной из них метров через двести должен быть тупик. Негоже нам с грузом лишние полкилометра шагать.

– Полкилометра? Шеф, ты ж сказал 200 метров.

– Двести туда, Емеля, а упремся мордой в стену, двести еще обратно. Ясно? На все про все вам десять минут. Будьте осторожны.

– Дай-ка карту… – попросил Хабаров.

Осадчий протянул скрепленные скотчем пожелтевшие листки.

Хабаров и без карты прекрасно помнил, что в левой галерее пропасть. Он сам в нее едва не угодил, когда месяц назад с Севой Гордеевым исследовал эти места. Злополучную галерею диггеры окрестили «Дорогой отлетевших душ» за провал грунта в виде колодца. В самом начале галерея идет вниз с уклоном градусов в тридцать. Незадачливый искатель приключений идет по ней метров 60–100, потом уклон резко возрастает почти вдвое, и зазевавшийся «крот» просто падает и дальше уже едет по сыпучему каменистому дну галереи, как с горки, в колодец-пропасть.

На карте стояли значки опасности, запрещающие проход.

«Не видеть их ты не мог…»

Свет фонарика Хабаров направил прямо в лицо Осадчему. Тот вскинул руку.

– Свет убери! Как чувствуешь себя, спасатель? – тоном, по которому ничего не читалось, спросил он.

– Как в морге перед вскрытием.

Хабаров лег на бок, так было вроде бы полегче. Спину крутило жестко, так, что слезы выступали на глазах.

– Около шести мы попадем в заброшенный ствол «Дмитрогорской». А там и до поверхности рукой подать. Там я вас отпущу.

Хабаров усмехнулся.

– Так же как дружка своего?

В этот момент раздался не то визг, не то срывающийся на фальцет крик, отдаленный шорох, а потом все опять стало тихо.

«Даже для виду не встревожился…» – подумал Хабаров.

Торопливые шаги, звук падающего тела, озлобленное: «Чертовы норы!».

– Никита! Там Емеля сгинул! Гнида спасательская нас подставила!

Тагир вскинул автомат, целя в Хабарова.

Осадчий вскочил, встал между.

– Тагир, опусти оружие.

– Сами выберемся. Дай мне его! Я его кончу!

– Опусти оружие, – с нажимом повторил Осадчий. – Емеля глупец. Под ноги надо было смотреть. Это не Парк Горького, вашу мать! – вдруг рявкнул он. – А вы еще не осознали! Это подземелья! Ведете себя как на бульваре! Кто мне саквояжи понесет?! Баба?! Чего молчишь? Что у тебя?

Тагир неохотно опустил автомат.

– В моей галерее есть проход, – после напряженной паузы сказал он.

– Хорошо. Привал окончен. Поднимайся, милая барышня. Идти сама сможешь?

Он взял Марину за руку, поднял, сделал с нею несколько шагов.

– Ну, что? Ноги-то держат!

– Вроде бы… – неуверенно сказала она.

– «Вроде бы»! – передразнил ее Осадчий. – Какого ж ты, сука… – он едва сдержал мат и руку, занесенную для удара. – Тебе что, интересно было, сдохнет он или нет?! – он ткнул пальцем в сторону все еще лежавшего на земле Хабарова.

– Я… Я… – Марина всхлипнула. – Я испугалась.

– Чего ты испугалась, курица?

– Что вы, увидев, что я… Вы начнете… вы… – она заплакала.

– Только интима с такой хитроумной сучкой нам не хватало! Была бы у тебя башка не перевязана, я б тебе по уху съездил! Без вариантов! Сама пойдешь! А спасатель саквояжи Емельянова понесет. Отстанешь – оставим. Крысы тебя сожрут. Боишься крыс?

Марина испуганно закивала.

– Здесь крысы размером со среднюю собаку…

Хабаров встал, прислонился спиной к мокрой стене. Сочившаяся сверху из-под камней вода намочила его комбинезон. Он этого будто не замечал.

Осадчий протянул ему свою фляжку.

– Глотни. Хороший коньяк.

Хабаров жестом отверг предложение.

– Тогда погнали!

Осадчий пропустил вперед Хабарова, за ним Марину, Тагира, сам опять пошел замыкающим.

Со временем галерея стала просторнее, уже можно было идти в полный рост, не пригибаясь, но зато стало сыро. То и дело сверху капала вода, образуя под ногами вонючие черные лужи. За поворотом они уперлись в кирпичную замуровку. Дальше идти было некуда.

– Я говорил, его надо в расход?! – крикнул Тагир, отирая пот грязным носовым платком. – Говорил?!

Хабаров подошел к замуровке, встал к ней спиной и вдоль правой стены отмерил пять шагов. Потом он опустился на колени и стал что-то искать на ощупь.

– Посветите, – попросил он.

У самой стены он нащупал ржавый рычаг, выступавший над землей на ширину ладони и, упершись ногами в стену, обеими руками потянул за него.

Раздался сдавленный скрежет, потом все стало опять тихо.

– Милости прошу! Мы недавно из подземелья труп бомжа вытаскивали. В таком же лазе застрял, – сказал Хабаров.

Осадчий фонариком осветил замуровку. У ее основания виднелся черный проем. Электрический свет выхватил идущие по дну толстые трубы теплотрассы. Осадчий нагнулся, посветил внутрь. Теплотрасса шла в закрытом плитами пространстве примерно метр на полтора.

– Нам что, по трубам ползти?

Он вопросительно глянул на Хабарова.

Хабаров кивнул.

– Я первым полезу, – сказал он. – Дайте фонарик.

– Далеко нам? – не выдержал, спросил Тагир.

По его голосу чувствовалось, что идея ему совсем не нравится.

– До развязки, – ответил Хабаров и юркнул в люк.

Ползти приходилось очень медленно, толкая впереди себя тяжелые саквояжи, с непривычки то и дело стукаясь макушкой о бетонную плиту сверху. Расстояние метров в шестьдесят они преодолевали почти час. Развязка представляла собой закрытое плитами пространство в виде куба четыре на четыре метра. Черные глянцевые трубы по узким тоннелям уходили вниз, вправо, влево. Однако только справа тоннель был больше остальных, и по нему уже можно было не ползти по-пластунски, на брюхе, а передвигаться на четвереньках. Хабаров смог немного отдышаться и отдохнуть, пока до развязки доползли остальные.

– Дальше куда? – тяжело дыша, спросил Осадчий.

– Направо.

– Далеко?

– Пока не увидим решетку.

– А скоро мы ее увидим?

– А этого я не знаю.

Он расстегнул спецовку, задрал свитер, обеими руками рванул черную хлопчатобумажную футболку, ткань затрещала, раздалась, он оторвал большой лоскут и обвязал им голову в виде маски.

– Советую сделать то же самое. Если в той теплотрассе, что мы преодолели, было сыро, то сейчас поднимем тучу пыли.