Читаем без скачивания Сиверсия - Наталья Троицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Все-таки ты – необыкновенный человек. Я надеюсь, это не «стокгольмский синдром» [43] .
– Нет. Понимание хрупкости человеческой жизни.
– Даже нашей, бандитской?
– Я вам не судья.
Он отвернулся, отошел в сторону.
– Тагир! – крикнул Осадчий.
– Я здесь! – донеслось сверху.
– Свяжи все веревки, что взяли с собой. Опускай по одному.
Хабаров сидел на полусгнившем бревне и рассеянно наблюдал за тем, как Осадчий возился с саквояжами.
Осадчий, в отличие от Тагира, не заставил этим заниматься его. Он не направлял на него оружия. Он даже отложил автомат в сторону. Это Хабаров отметил сразу. Вообще в Осадчем чувствовались внутренняя сила и достоинство, что заставляло относиться к нему без настороженности, спокойно, даже с долей симпатии.
Хабаров грустно улыбнулся этим своим наблюдениям.
«Я бы, действительно, списал все на “стокгольмский синдром”, но Тагира и покойного Емельянова, если б не Маришка, я бы просто порвал. И мне плевать, что меня скорее всего прошили бы на месте из автомата эти суки! И не стал бы я их водить никуда. Хоть убейся!»
Он так и не разобрался в своих чувствах, когда услышал наверху отчаянный визг Марины.
Моментально поняв, в чем дело, он бросился к скобам, и полез наверх.
– Я сейчас спущу ее, Тагир! – закричал он. – Подожди две минуты. Не трогай ее! Я поднимаюсь.
– Что у вас происходит? – крикнул Осадчий.
– Она исцарапала меня, Никита. Слушай, совсем с ума сошла! Бешеная вся! Визжит как недорезанная.
– Отойди вглубь трубы. Пусть вместе с Хабаровым спускается!
«“С Хабаровым…” Надо же, честь какая! Запомнил…» – поднимаясь наверх, отметил Хабаров.
С Мариной, действительно, было неладно. Она сидела в трубе, сжавшись в комок, рыдая и причитая. Когда он попробовал приблизиться к ней, девушка завизжала так, что заложило уши.
– Пристрелю, дура! – рявкнул Тагир.
Он вскинул автомат. Лязг затвора не оставил вариантов.
Хабаров заслонил собою Марину.
– Уйди, спасатель! – Тагир прицелился в грудь Хабарову. – Она или ты? Или оба?!
Хабаров видел, как палец на спуске выбрал свободный ход. Подумалось: «Он же и ее заденет…» Не сомневаясь, что сейчас, в это мгновение, будет выстрел, он схватил Марину за воротник куртки, рванул вниз, на дно трубы и сдавил горло. Девушка умолкла, захрипела и потеряла сознание.
Хабаров зажмурился. От напряжения дрожала каждая клеточка. Не то капли пота, не то слезы покатились по щекам.
Снизу что-то кричал Осадчий.
– Все, Тагир, успокойся, – вымученно выговорил Хабаров. – Я сейчас спущу ее, а ты за нами следом спускайся.
Остатками веревки он связал Марине руки, в кольцо связанных рук просунул свою голову, потом, обмотав веревкой несколько раз, привязал тело Марины к себе и начал спускаться.
Это было сложнее, чем он ожидал. Где-то на середине пути Хабаров проклял все.
Он судорожно прижимался к скобам, ощущая, как опасно болтает его привязанное за спиной тело Марины. Перехваченную веревкой грудь нестерпимо резало, было трудно дышать, на шею давили связанные руки девушки. Последняя треть спуска далась ему с особенным трудом. Несколько раз он оступался, уставшие, дрожащие от непомерной нагрузки ноги беспомощно скользили в пустоту, и в этот момент сердце тошнотворно замирало. Под конец спуска он уже не чувствовал скоб под изрезанными в кровь ладонями.
Как спустился, Хабаров не помнил. Он очнулся от того, что кто-то тряс и больно бил его по щекам, тихонько шепча:
– Давай, родной! Хотя бы глоток сделай…
Во рту он ощутил безвкусную влагу, судорожно глотнул, и тут же, закашлявшись, повалился на бок. Кто-то постучал ему по спине, потом подхватил, развернул, положил на что-то мягкое. Голову сжимало железным обручем, шумело в ушах, сердце трепетало, точно овечий хвост, и липкий холодный пот покрывал все тело. К горлу подкатывал отвратный ком тошноты.
«Симптомы отравления углекислым газом и метаном…» – точно кому-то другому, не себе, поставил диагноз Хабаров.
– Тагир, ты как там? – крикнул уже знакомый голос.
– Голова кружится. Блевать буду.
– А дама?– Может идти. Эта баба то кричит, то плачет, то дерется. Истеричка. Да?
Хабаров открыл глаза и тут же увидел беспокойные глаза Осадчего. От этих глаз загоралось все внутри. Что-то они бередили такое, чего трогать было нельзя ни при каких обстоятельствах.
– «Стокгольмский синдром» наоборот? – спросил он Осадчего.
– Нет. Просто понимание хрупкости человеческой жизни…
Хабаров трудно сел.
– Надо убираться отсюда.
– Идти-то, спасатель, можешь? Передохнем еще. Посиди.
Хабаров хмуро глянул на Осадчего. Его забота, если это можно было назвать заботой, была неприятна.
– То гонишь, аж язык на плечо, то «посиди». Определись!
Он тяжело поднялся, двинулся вперед, махнул рукой сидевшим на груде битых кирпичей Марине и Тагиру.
– Уходим. Из-за завала тупик плохо вентилируется. Концентрация углекислого газа и метана высокая. Отравимся. Диггеры здесь никогда привалов не делают.
Марина первой догнала его.
– Зачем ты им про углекислый газ и метан сказал?! – зло зашептала она. – Пусть бы сидели. Может, сдохли бы!
Хабаров кивнул.
– Это скорее всего. Только я, девочка, спасатель, а не убийца.
– Чистоплюй ты! Я думала, ты – мужик. А ты… – она запнулась, решая, стоит ли переходить на мат, потом сквозь слезы в истерике крикнула. – Жук ты, навозный!
Осадчий присвистнул.
– Леди, поберегите мои уши! От вашего мерзкого лексикона Тагир краснеет.
– Пошел ты, бандитский козел!
По кирпичам и гравию они вскарабкались к самому потолку, потом начали потихоньку спускаться уже с другой стороны завала. Спускаться было много тяжелее. Гравий ехал под ногами, осыпался вниз, и острые осколки кирпичей при соприкосновении больно впивались в тело.
В неверном электрическом свете фонариков дно сводчатого тоннеля напоминало лунный пейзаж. Оно было сплошь усеяно россыпью больших и мелких камней вперемешку с беспорядочными полутораметровыми кучами песка и круглыми кратерами луж, блестевшими черным маслянистым глянцем. Песок был влажным, и ноги утопали в нем до середины голени.
– Спасатель, глубоко мы? – спросил Осадчий.
– Метров сто десять. Точно не знаю.
– Холодища тут! – Осадчий поежился.
– Это из-за влажности. Влажность воздуха близка к ста процентам.
Они шли по недостроенному перегонному тоннелю, ведущему к несуществующей на карте Московского метрополитена станции «Дмитрогорская».
«Дмитрогорская» была станцией-призраком, так же как «Волоколамская», «Советская», «Первомайская» и «Калужская». Станцию запроектировали, ее строительство началось, но из-за тяжелой гидрогеологической обстановки подвести перегонные тоннели к станции так и не удалось, строительство бросили.
Стены и свод тоннеля были укреплены серыми, похоже, стальными листами, а встречающиеся редкие деревянные конструкции от сырости покрылись грибком и прогнили. Освещения в тоннеле не было. Зато чем дальше они по тоннелю уходили, тем воды становилось больше. Вода сочилась по стенам, через швы капала с потолка, собираясь на земле в зловонные, покрытые радужной пленкой громадные лужи, и они шли по этим лужам, уже не выбирая дороги.
– Никита, долго будет продолжаться этот беспредел? Жизнью клянусь, этот спасатель хочет, чтобы я подох прямо здесь!
Тагир стоял по щиколотки в воде и все не решался поставить саквояжи прямо в лужу.
– А я пить хочу, – тихонько сказала Марина. – Очень. Я уже давно пить хочу, еще когда по пыльным трубам ползли. И ноги у меня замерзли.
Тагир нервно рассмеялся, что-то добавил на родном языке.
– Никита, дай ей свой саквояж, пусть греется!
– Сейчас выйдем к бомбоубежищу, там артезианская скважина. Будет вода, – сказал Хабаров.
Шпалы с уложенными на них рельсами возникли в лучах фонариков внезапно. Шпалы были старые, деревянные, рельсы на них – ржавые. На фоне сплошной водной глади они казались странным, наспех сколоченным мостом. По правой стене поползла связка проводов. То и дело по обеим сторонам стали попадаться непонятные металлические приспособления и агрегаты, все покрытые толстым слоем ржавчины и, очевидно, не работавшие с войны.
Конечно, они обрадовались: теперь можно было идти не по воде, а по шпалам. То, что это худший вариант, оценили очень скоро. Между шпал были глубокие ямы, заполненные водой, поэтому нужно было постоянно следить, куда ставишь ногу. Одно неверное движение уставших от ходьбы, замерзших ног грозило неминуемым падением, что напрягало.
Тоннель был длинным, очевидно, самым длинным из всех существовавших когда-либо тоннелей. Он вымотал их.
– Налево, – вдруг сказал Хабаров.
Он переступил со шпал на бетонную ступеньку, торчавшую из стены вровень с водой, толкнул тяжелую металлическую дверь, за нею еще одну и протиснулся внутрь.
Электрический свет резанул по привыкшим к темноте глазам.
