Читаем без скачивания Наследство рода Болейн - Филиппа Грегори

Ее аж передернуло:

— Вот ужас-то какой.

— Это точно. — Не хочется больше говорить на эту тему.

— Ты, наверно, страшно боялась.

— Я знала, что меня пощадят. — Ответ прозвучал очень резко. — И сдается мне, и ты, и я, и леди Рутленд затем и согласились. Если Анну Клевскую признают виновной, если ее пошлют на смерть, то, по крайней мере, мы уцелеем.

— Но в чем ее обвиняют? — Екатерина никак не может успокоиться.

— Ее обвиняем мы. — Я хрипло рассмеялась. — Мы всем расскажем, что она сделала. Мы дадим показания и поклянемся говорить чистую правду. Мы ее во всем обвиним. А судьи просто решат, что за это ей полагается смерть. Не беспокойся, скоро узнаем, что она такого натворила.

Благодарение Богу, документ, который я подписала, не обвинял ее в постельной неспособности короля. Мне не пришлось давать показания, что она навела на него порчу, заколдовала его, спала с десятком мужчин и тайком родила чудовище. На этот раз ничего подобного говорить не понадобилось. Мы все подписали одну и ту же бумагу, которая гласила, будто королева нам призналась: она каждый вечер ложится в кровать девственницей и встает поутру девственницей. Судя по ее словам, она такая идиотка, что даже не понимает — так дела не делаются. И будто мы ей сказали: замужней даме положено не просто целовать мужа на ночь и благословлять поутру, поскольку так сына не заполучить, а она будто нам ответила, что не желает на эти темы больше разговаривать. Будто мы так мило болтали вчетвером в ее спальне, на чистом английском языке и без всякого переводчика.

Прежде чем отправиться обратно в Ричмонд, я нашла герцога.

— Что, им даже в голову не приходит, что ей такие разговоры не под силу? Мы все поклялись в чем положено, да только такой дружеской беседы и быть не могло. Всякий, кто вхож в покои королевы, немедленно разглядит грубую ложь. Мы каждый дет подолгу топчемся на одном месте — так мало слов она знает, повторяем все по сто раз, пока мы ее поймем, а она нас. Каждому, кто ее знает, ясно: она об этом со всеми нами тремя и разговаривать бы не стала, слишком уж скромная.

— Какая разница, — величаво бросил герцог. — Им нужно доказательство, что она осталась девицей, коли девицей сюда приехала. И все.

В первый раз за много недель во мне проснулась надежда — похоже, ее пощадят.

— Значит, он готов просто от нее избавиться? — Как же мне хочется в это верить. — Значит, решил не обвинять ее в колдовстве?

— Он от нее избавится. Твои показания свидетельствуют о том, что она обманщица и лживая ведьма.

— Какое же это доказательство, что она ведьма? — с трудом выдохнула я.

— Ты только что подписала показания, которые гласят, что хоть она знала — у него нет мужской силы, но даже в своей собственной спальне перед своими собственными придворными дамами притворялась, будто ничего не знает об отношениях мужчин и женщин. Как ты сама уже говорила, кто в такое поверит? Совершенно невероятно. Какая женщина, которую прочат в жены королю, может быть столь несведущей в этих вопросах? Какая из женщин вообще столь невежественна? Ясно, она лжет, притворяется и плетет заговоры. Ведьма, одним словом.

— Как же так… я думала… мои слова доказывают ее невиновность. Девица, которая ничего не знает и не подозревает…

— Именно, именно. — Герцог позволил себе хищную улыбочку. — В этом-то и вся прелесть. Вы трое, весьма уважаемые леди, ее собственные придворные дамы, поклялись в том, что она либо невинна, как Дева Мария, либо закоренелая обманщица, ведьма, исчадие ада. Можно в одну сторону повернуть, а можно в другую, как королю заблагорассудится. Ты потрудилась на совесть, Джейн, я тобой доволен.

Не сказав ни единого слова, я пошла обратно на барку. Он и раньше мне такое говорил, только мне бы лучше слушаться мужа, а не дядюшку. Будь сейчас со мной Георг, он бы, верно, посоветовал тихонько отправиться к королеве и намекнуть ей, что пора бежать. Он, верно, убедил бы меня — любовь и преданность важнее придворной карьеры. Он, верно, убедил бы меня — доверие близких важнее милости монарха. Но Георга больше нет. Никогда он не скажет, что верит в любовь. Как научиться мне жить без него?

Мы отправились в Ричмонд во время прилива. А мне хотелось, чтобы барка замедлила ход, чтобы мы подольше не возвращались во дворец, где она, такая бледная, выглядывает в окно, высматривает, не плывем ли мы обратно.

— Что же мы натворили? — уныло повторяет Екатерина Эджкомб.

Глядит на стройные башни Ричмондского дворца, а скоро нам придется взглянуть в глаза королеве Анне, выдержать ее честный взгляд. Она же прекрасно знает, почему нас целый день не было, знает, что мы отправились сегодня в Лондон лжесвидетельствовать против нее.

— Мы сделали то, что нам полагалось. И может быть, спасли ей жизнь, — упрямо твержу я.

— Так же, как ты спасла жизнь своей золовке? Как спасла мужа? — резко, негодующе спрашивает Екатерина Эджкомб.

— Не хочу об этом говорить. — Я даже отвернулась. — И думать не хочу.

АННА

Ричмондский дворец, 8 июля 1540 года

Расследование длится уже два дня, решают, законен наш брак с королем или нет. Мне очень страшно, но на самом деле это просто смешно — торжественное собрание разбирает только что придуманные улики. Результат известен заранее. Все церковники у короля на жалованье, а истинно верующие болтаются на виселицах вокруг Йорка. Разве станет король слушать, что им движет только похоть, что его манит лишь хорошенькое личико? Ему бы на коленях молить о прощении за грехи и немедленно признать наш брак. Но продажные священники в угоду хозяину уже готовы вынести решение: я была помолвлена, следовательно, не имела права выходить замуж, наш брак объявляется недействительным. Надо помнить — это не самый плохой выход, могло быть гораздо хуже. Обвини меня король в прелюбодеянии, доказательства тоже бы нашлись.

К причалу подходит барка без опознавательных знаков, Ричард Берд спрыгивает на берег, не дожидаясь, пока привяжут канат, глядит в сторону дворца, замечает меня. Машет рукой, быстро проходит по лужайке. Он занятой человек, надо торопиться. Я медленно иду ему навстречу. Вот и настал конец моим мечтам, никогда я не буду доброй королевой Англии, любящей мачехой детям, хорошей женой плохого мужа.

Молча протягиваю руку, он молча подает принесенное письмо. Это конец моего девичества, конец всех стремлений, всех мечтаний. Конец царствования. Может быть, конец жизни.

ДЖЕЙН БОЛЕЙН

Ричмондский дворец, 8 июля 1540 года

Кому бы в голову пришло, что она так расстроится? Рыдает, будто влюбленная девчонка, этот ее жалкий посол сидит рядом, гладит по руке, бормочет что-то по-немецки, словно старая облезлая курица. Ричард Берд, простак простаком, стоит рядом, пытается важничать, но все равно похож на умирающего от смущения мальчишку-школьника. Вручил королеве письмо на террасе, но у нее ноги подкосились — пришлось перенести бедняжку в спальню. Теперь послали за мной, а она все рыдает, не может остановиться.