Читаем без скачивания Избранное. Том 1 - Зия Самади

Заман прилег, не раздеваясь, но опять вскочил, увидев на подоконнике книги в старых переплетах. Взял одну из них, положил на столик, сел на корточки, начал перелистывать. Книга, похоже, долго хранилась в неподобающих условиях: переплет замаслился, побурел, страницы пожелтели и покрылись пятнами. На первом листе, прямо посередине, каллиграфически четко выведено: «Тарихи Рашиди» — двумя отдельными строчками, все еще не потерявшими сверкающей ясности.

— Чагатайский язык… — вздохнул Заман. — Многих слов не пойму. Эх, тупица, почему не изучал я как следует уйгурский язык? Как смогу узнать прошлое уйгуров, если содержание таких исторических книг не будет мне полностью понятно? Стыдно. Для чего я, как навозный жук, собрал столько книг, если не смогу прочесть их? Нет, нет! Как бы ни было, но надо изучить и чагатайский, и древнеуйгурский языки, освоить их письменность…

Заман по приезде в Кашгар приобрел через Рози десятка полтора сочинений. Среди них были «Всеобщая история», «Записи по истории тюрок», «Тарихи Рашиди», «Тарихи амнийа» и другие. Он сожалел, что не может свободно читать их, кроме, разве, «Тарихи амнийа» Мусы Сайрами — «Истории спокойствия», написанной в самом конце девятнадцатого века и повествующей о прошлых владениях Кашгарии… Эта книга еще сильнее разожгла в нем интерес к историческим трудам, особенно таким, как «Тарихи Рашиди» мирзы Мухаммед-Хайдера Дуглата, обстоятельно изложившего историю Восточного Туркестана.

— Не привиделся ли вам джинн в кашгарских развалинах? Что-то вы сами с собой говорите. Берегитесь, мой ходжа! — пошутил незаметно вошедший Рози.

— Как хорошо, что ты пришел, Рози-ака!

— Или вообразили себя в медресе на молитве — диковинную книгу раскрыли?

Заман блаженно рассмеялся:

— Не диковинную, а историческую. Ты же сам мне ее купил.

— Для меня они все одинаковы, мой ходжа.

— Куда ходил?

— Зерно в закромах не провеивать — гниль нападет, а вам — в щели сидеть будете — мозги паутиной затянет…

— Каким же ветром хочешь ты меня провеять?

— Ветром каймачного[30] базара. Идемте! — Рози взял Замана под руку. — Там, в улочке по соседству, у меня родня живет.

Они отправились узкими закоулками, где обычно селятся бедняки. Рози уверенно шагал в ночной тьме, а когда они попали в тесный тупичок, остановился, огляделся по сторонам. Однако в темноте ничего не было видно.

— Пришли, что ли, Рози-ака?

— Тут стояло дерево — джида, куда же она делась, а? Верно, кто-то на дрова срубил.

Рози прошел шагов на десять вперёд и, согнувшись, начал шарить по земле руками.

— Что ты делаешь?

— Помолчите, говорю. — Рози продолжал искать. В конце концов он, должно быть, что-то нашел под глиняным забором: — Слава богу, хоть этот пенек уцелел…

— Какой пенек?

— Из моего детства! Турап — его прозвали Динкашем из-за бровей вразлет — любил по вечерам сидеть на нем и курить травинку.

— Ты и через тысячу лет ничего не забудешь, Рози-ака!

— Что делать, если на другое умение бог поскупился? Хоть в этом повезло.

Рози уверенно ввел Замана в узкий дворик без ворот. Заман в удивлении остановился, стесненный низкими стенками дворика. Рози тотчас же проговорил:

— Идите, не удивляйтесь. Завтра при свете еще насмотритесь на лачуги, которые будто сидят одна на другой. Это улица обездоленных.

И вправду, в Кашгаре есть кварталы с такими узкими «улицами», что там едва может пройти один лишь человек. Если попадется встречный, приходится протискиваться…

— Земля, хозяйство в руках баев, ходжей. А бедные, живут в такой тесноте-обиде. Мир неравенства, скажете. — Рози осторожно постучал в низенькую дверь на разболтанных петлях. — Выходи, Динкаш, родня пришла!

За дверью послышались мужской и женский голоса, зажегся свет.

— Ну-ка, подойди поближе! Какая такая родня у меня объявилась? — Мужчина шагнул через порог. Рози бросился его обнимать. — Что за выходки? Брось шутить! — вскричал тот.

— Я же это! Я! Ты забыл меня, единственный брат мой? — Голос у Рози дрожал.

Турап всхлипнул.

Они стояли, обнявшись, после двадцатилетней разлуки, и Турап, словно ребенка, чуть приподнимал Рози над землей и опускал, потом поднимал вновь…

У Замана защемило сердце. «Встретят ли так меня, когда вернусь в Кульджу?»

В дверях появилась обеспокоенная женщина. Разглядев, как муж не то борется, не то обнимается с кем-то, вскрикнула:

— О алла! Что за шутки?

— Розахун приехал! Братец мой Розахун! Слышишь, Данахан?

— Розахун? Твой старшой? Ой, господи! Проходите же в дом, в дом пройдите!

Женщина распахнула дверь. Пока мужчины входили, она успела в свободном уголочке разостлать ватное одеяло.

— Проходите, проходите вперед… — Она не знала, как разместить гостей в тесной комнатушке. — Дети заснули, сейчас я их разбужу.

— Не беспокойтесь, пусть спят. Мы потревожили вас ночью… — виновато проговорил Заман.

— Ради такой встречи… Садитесь, пожалуйста. — Турап ухватил Замана, потянул вниз.

Заман сел, огляделся. В тесной комнатушке в ряд, будто уложенные дыни, спали восемь ребятишек. Там, где сидели сейчас Заман и Рози, была постель хозяев, Данахан завернула и сдвинула ее в самый угол. В крохотной переполненной клетушке не оставалось свободного места, чтобы, как говорится, иглу воткнуть. «Вот она, нищета… У Керимахуна восемьдесят тысяч му[31] земли, а здесь восемь детишек лежат вповалку и из-за тесноты ног согнуть не могут. Тяжело в Кашгаре с землей… — размышлял Заман, не сводя глаз с детей. — А какие сердечные муж и жена! Дети для них, наверное, дороже всяких богатств…»

Турап и Розахун оживленно расспрашивали о чем-то друг друга, а Данахан тем временем разостлала скатерть и поставила перед Заманом глиняную чашу с вымытыми грушами.

— О, кашгарские зеленые груши! — Рози взял одну, полюбовался. — Чем дольше хранишь, тем слаще делаются. Ешьте — глаза станут острее, сердце помолодеет. Берите, Заманджан.

— Не обессудьте, родные, время позднее, иначе мы приняли бы вас по-другому, — извинялся Турап.

— А это? Это что? — Заман указал на чашу. — Чем плохое угощение? Разве у нас в Кульдже сохранишь груши до этих дней? По-честному говорю — каждая стоит барана!

— Лишь бы гости были не в обиде… — отозвалась Данахан.

Трудно было поверить, что этой женщине уже за тридцать, что она мать восьмерых детей: здоровьем было налито тело, на лице ни морщинки, ладно сидело на ней скромное бязевое платье.