Читаем без скачивания Там, где кончается река - Чарлз Мартин

— Да! Да! Еще!

Я сбился со счета после шестого повтора. Боб начал петь во всю глотку. Он фальшивил, но эффект все равно был потрясающий. Одной рукой управляя самолетом, а другой бешено жестикулируя, он пел.

Когда колеса коснулись земли, Эбби прижалась ко мне. Я пощупал ей пульс — сердце готово было выскочить из груди. Боб выключил мотор и подкатил к ангару. Я вынес Эбби и уложил наземь. Согнув колени, одной рукой держась за столб, а второй за землю, она улыбалась и стонала, и шорты у нее были мокрые.

— Пожалуйста… пусть земля не кружится.

Я сел рядом с женой и подолом рубашки вытер кровь, которая капала у нее из носа.

Глава 41

Мы побывали у доктора Андерсона в Хьюстоне, в нью-йоркской клинике Слоун-Кеттеринг и в Рочестере, а потом снова вернулись в Джексонвилл. Все врачи, пусть и разными словами, говорили одно и тоже. Рак дал метастазы, и мы его преследуем. Хотя Эбби никогда не курила, рак перекинулся в легкие. Потом в печень. Лекарства действовали эффективно, и болезнь, кажется, поддавалась лечению, но мы всегда оказывались на шаг позади. Тем временем Эбби слабела. Вскоре я понял, что ей не под силу бороться даже с насморком. Она изнемогла.

Я не рисовал более трех лет. Леонардо да Винчи однажды сказал: «Нет искусства там, где дух не объединен с рассудком». Он был прав. Поскольку никто больше не хотел нанимать Эбби, а последние контракты пришлось прервать из-за невозможности их выполнить, мы жили на сбережения. Я продал лодку и начал брать кредиты.

Мы участвовали в нескольких исследованиях и слегка воспрянули духом, но в то время как рентген показывал сокращение опухоли, рак по-прежнему оставался в организме Эбби. Я разузнал кое-что насчет экспериментальных и, как говорили, радикальных способов лечения в одной из мексиканских клиник, но это было хватание за соломинку.

Прошло полгода, окончился очередной курс лечения, и нам велели ждать месяц. Потом врачи собирались осмотреть Эбби и определить, помогает ли ей лекарство. На исходе месяца и без них все было ясно.

Началось на кухне. Эбби попыталась сказать «яблоко», но получилось нечто десятисложное. Она кое-как выговорила «спагетти» и окончательно сдалась на слове «холодильник». Это был дурной знак.

Обследование выявило неоперабельные метастазы в мозгу. По крайней мере хуже уже некуда. Мы достигли дна. Доктор Хэмптон объяснил:

— Местоположение опухоли исключает возможность хирургического вмешательства. Оно эффективно… но лишь до тех пор, пока рак не достиг мозга. Мы не можем воткнуть Эбби в голову зонд и ожидать, что после этого она придет в себя.

— А как насчет химиотерапии?

Врач покачал головой:

— Химиотерапия обычно бесполезна против опухоли в мозгу, потому что мозговая ткань крайне устойчива к любого рода токсинам. Это называется «гематоэнцефалический барьер». Пока мы не знаем способов его обойти.

Я слушал, но не слышал. Доктор Хэмптон описал состояние Эбби и наш последний вариант. Эбби не моргнула и глазом.

Она сказала:

— Дайте мне максимальную дозу.

Мы вернулись в клинику Мэйо. Я сидел и ждал, пока врачи устраивали в организме моей жены маленький Чернобыль.

В течение трех месяцев Эбби испытывала сокрушительный эффект радиации. Она почти все время спала — в некотором смысле это было хорошо. У нее оставалось меньше времени на то, чтобы ощущать воздействие рака и радиации. Я ее не винил. Я безумно скучал, но сон сделался единственным прибежищем Эбби. Единственным, какое осталось. Все остальное у нас отняли.

Когда она просыпалась, любой шум, движение или проблеск света вызывали у нее тошноту. В итоге мы сидели в темноте и молчали. К счастью, врачи давали Эбби любые болеутоляющие, доказав тем самым, что бессознательное состояние может стать роскошью.

Потом ее снова обследовали. Учитывая состояние Эбби и тот факт, что она заслужила право быть первой в очереди, врачи быстро обработали результаты, и к вечеру мы уже ждали ответ. Мне нужно было прогуляться — в последнее время я часто это делал. Покидая Эбби, я чувствовал себя предателем, но она все равно спала, а я хотел проветриться до того, как придет Радди с новостями. Я шепнул: «Милая, я только куплю себе булочку» и вышел в коридор. Когда я вернулся, одна из сиделок клала в пластмассовый ящик на двери папку с результатами. Я смотрел на нее и думал о жене, которая лежала в палате в ожидании скверных вестей.

Наблюдать за тем, как Эбби умирает, было невыносимо. Я устал от собственной беспомощности. Я участвовал в битве между жизнью и смертью, но победить не мог. Хуже может быть только зрелище детских страданий. Когда я сказал, что пойду за булочкой, то солгал: я хотел посмотреть на какого-нибудь родителя. Но стоило мне увидеть его лицо, и я понял, что этот человек страдает не меньше, если не больше, чем я. Когда я нашел, что искал, и слегка утешился при мысли о том, что кто-то еще на этой планете страдает, то вернулся к Эбби.

Я знаю, что был не прав. Знаю, что это ненормально. И мне очень стыдно.

Я открыл папку и обнаружил среди прочих документов письмо. Оно было написано онкологом, который расшифровывал снимки.

«Уважаемый д-р Радди Хэмптон, я просмотрел последние снимки Эбби Элиот Майклз. Мне известно, что она завершила второй паллиативный курс лечения. Я лично проанализировал снимки вместе с главным онкологом, д-ром Стивом Серретом. Он полагает, что метастазы в мозгу не уменьшились. Напротив, они растут. Я вынужден согласиться. Мое профессиональное мнение таково: единственный вариант — это хоспис. Благодарю за то, что Вы позволили мне принять участие в судьбе этой женщины. С уважением, д-р Пол Макинтайр».

Я дважды перечитал письмо про себя, а потом — шепотом — еще раз, в надежде на то, что на слух оно окажется иным, нежели на взгляд. Но каждый раз, мысленно повторяя эти слова, я слышал звук бьющегося стекла.

«Единственный вариант…»

Я закрыл папку и прислонился к двери. В тридцать пять лет Эбби измучилась физически и эмоционально, она утратила надежду. Мы достигла дна, и битва закончилась.

Я вошел в палату и обнаружил, что там пусто — не считая кровати, грязного белья и пустого мешка, висящего над головой Эбби. Трубка свисала с металлического плеча Джорджи. Я задумался, сколько раз выпускники Гарварда в белых халатах накачивали Эбби ядом и втыкали в нее иглы, похожие на пиявки.

Я уставился на рождественские открытки, приклеенные к стене, и понял, что мы теперь значимся в списке буквально каждого онколога в Мэйо. Я знал о раке столько же, если не больше, сколько медики-стажеры, которые с каменными лицами стояли в изножье кровати, кивали, делали пометки и благодарили Бога за то, что они здоровы.