Читаем без скачивания История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3 - Джованни Казанова

В эти первые дни после моего возвращения на родину я должен был заниматься делами моего младшего брата, который, имея, по его словам, прекрасное намерение стать священником, не мог этого сделать, поскольку у него не было имущества. Невежественный и не имевший никакого воспитания, не имея ничего, громе приятной внешности, он не видел для себя иного будущего, кроме как в церковном статусе, намереваясь заняться проповедничеством, в чем, как уверяли его знакомые женщины, он имел решительный талант. Я проделал для него все необходимые шаги, о которых он просил, и решил переговорить с аббатом де Гримани, чтобы тот обеспечил ему наследство. Он считал себя обязанным это сделать, получив всю мебель нашего дома, за которую ничего не заплатил. Он перевел на него пожизненно дом, которым владел, и два года спустя мой брат принял сан, отписав дом как наследство. Но это наследство было фиктивным, поскольку дом находился под ипотекой: это был, фактически, заклад одного имущества дважды. Я расскажу в дальнейшем об этом несчастном брате, когда это будет увязано с моими превратностями судьбы.

Два дня спустя после моего визита к П. К., я встретил его на улице. Он сказал, что его сестра только и говорит обо мне, что у нее накопилось множество вопросов ко мне, и что ее мать счастлива, познакомившись со мной. Он сказал, что она была бы для меня хорошей партией, поскольку принесла бы в приданое десять тысяч дукатов чистой монетой. Он просил меня прийти завтра выпить кофе с ней и ее матерью, и я сделал это, вопреки тому, что решил не ходить к ним больше. Человек легко нарушает данное себе слово.

После этого второго визита, трех часов чистой беседы, которые пролетели для меня очень быстро, я вышел столь влюбленным, что понял, что неизлечим. Я сказал, покидая ее, что завидую тому, кому ее предназначит небо, и увидел пламя души, озарившее ее лицо. Никто никогда не говорил ей такого.

Вернувшись к себе, я проанализировал характер своей зарождающейся страсти и нашел ее жестокой. Я не мог вести себя с К. К. ни как порядочный человек, ни как распутник. Я не мог представить себе, что получу ее в жены, и мне казалось, что я готов убить того, кто осмелится склонять меня к тому, чтобы ее соблазнить. Чтобы развеяться, я направился в игровое казино. Игра — это прекрасное успокаивающее для влюбленного человека.

Выйдя из игры обладателем сотни выигранных цехинов, я увидел на пустынной улице приближающегося человека, сгорбленного под тяжестью прожитых лет, в котором узнал графа де Бонафеде. Он сказал мне, после короткого вступления, что он угнетен нуждой и пребывает в отчаянии от своих обязанностей содержать многочисленное семейство.

— Я не краснею, сказал он, — просить у вас цехин, на который я смогу прожить пять или шесть дней.

Я дал ему десятку, поспешив расцеловать в знак того, что узнал его, но не смог помешать ему пролить слезу. Он сказал, уходя, что чашу его страдания переполняет состояние его старшей дочери, которая, став красавицей, предпочитает лучше умереть, чем пожертвовать по нужде своей честью.

— Я не могу, — сказал он, вздыхая, — ни поддержать, ни вознаградить ее чувства.

Понимая, чего он хочет, я взял его адрес и обещал прийти его повидать. Мне показалось любопытным увидеть, что сталось с целомудренной девушкой за те десять лет, что я не удосужился ее повидать. Я направился туда назавтра. Он обитал в квартале Бири. Я встретил там его дочь, так как отца не было. Дом был почти без мебели, что меня не удивило. Юная графиня, увидев через окно, как я подхожу, вышла встретить меня на лестницу. Она была довольно хорошо одета. Я нашел ее прекрасной и оживленной, такой же, как в форту Сент-Андре. Ее отец предупредил ее обо мне. Исполненная радости, она меня поцеловала; она не могла бы оказать более нежный прием и своему возлюбленному. Она отвела меня в свою комнату, где, предупредив, что ее мать в постели, больная и не может выйти, она снова предалась изъявлению восторгов по поводу того, что снова меня видит. Буря поцелуев, даваемых и принимаемых в пылу дружеских изъявлений, развязала наши чувства столь быстро, что то, что должно было случиться, по правилам хорошего тона, лишь к концу визита, произошло в первые пятнадцать минут. После чего наши роли, натуральные или разыгрываемые, свелись к тому, чтобы обнаружить наше изумление. По чести, я лишь мог заверить бедную графиню в том, что то, что я проделал, было лишь предвестником постоянных отношений; она это приняла, как и я в тот момент. В наступившем спокойствии она говорила со мной о нищете своей семьи, своих братьев, которые скитаются по улицам Венеции как нищие, и своего отца, который положительно не знает, где достать еды.

— У вас нет любовника?

— Какого любовника? Где тот мужчина, которому хватит смелости войти в такой дом? И чтобы завязать отношения со мной, не кажется ли вам, что для того достаточно тридцати су? В Венеции нет никого, кто оценил бы меня выше, видя меня в нищете этого дома. Впрочем, я не считаю себя способной заняться проституцией.

Она начала лить слезы, от которых у меня опустились руки, сердце и душа. Грустные картины нищеты устрашили и возмутили любовь. Она отпустила меня лишь после того, как я пообещал часто приходить видеться с ней. Я дал ей двенадцать цехинов, и эта сумма ее удивила — она никогда не была столь богата. На другой день после этого приключения П. К. пришел ко мне рано, чтобы сказать с самым дружеским видом, что мать разрешила его сестре пойти с ним в Оперу, что сестра была этим очарована, потому что никогда не видела театра, и что если мне хочется, я мог бы подождать их где-нибудь.

— А ваша сестра знает, что вы хотите пригласить меня?

— Она это знает, и она сделала из этого праздник.

— А мадам, ваша мать, знает?

— Нет; но когда она узнает, она не будет против, потому она вас уважает.

— Я постараюсь снять ложу.

— Вы подождите в двадцать один час на площади Святых Апостолов.

Мучитель не говорил со мной больше о векселях. Видя, что я не интересуюсь больше его дамой, и заметив, что его сестра мне нравится, он стал вынашивать проект продать мне ее. Мне стало жалко его мать, которая доверила ему дочь, и дочь, которая оказалась в руках такого брата, но мне не хватило честности отвергнуть такую сделку. Наоборот, я счел, что любя ее, я должен соглашаться, чтобы гарантировать ее от других напастей. Если я отойду в сторону, он найдет кого-нибудь другого, и эта мысль мне ранила душу. Мне казалось, что со мной она не подвергается никакому риску.

Я снял ложу на серьезную оперу, которая шла в Сен-Самуэль, и даже не пообедав, ждал их в назначенный час в указанном месте. Я увидел прелестную К. К., элегантно замаскированную. Я пригласил их сесть в мою гондолу, поскольку П. К., в своей униформе, мог быть узнан и кто-нибудь мог догадаться, что красивая маска — его сестра. Он захотел причалить возле дома его любовницы, о которой он сказал, что она больна; он сказал, что присоединится к нам позже в нашей ложе, номер которой я ему сказал. Меня удивило то, что К. К. не проявила ни опасений, ни стыдливости, оставаясь со мной наедине в гондоле. Что же касается ее брата, который оставил ее на меня, я не был удивлен. Было очевидно, что он задумал извлечь из этого выгоду. Я сказал К. К., что до времени начала спектакля мы покатаемся, и поскольку жарко, она может снять маску, что она сразу и сделала. Установив себе правилом относиться к ней с уважением, я наблюдал в ее физиономии благородную уверенность и в ее глазах блеск чудесного доверия и душевной радости, и моя любовь возросла до небес.