Читаем без скачивания Большой вальс - Людмила Григорьевна Бояджиева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мейсон посмотрел на поникшую девушку и сказал:
— Мадемуазель, по-моему, надо принять горячую ванну. А ты посиди на страже, пока я немного прогуляюсь. Минут двадцать, не больше.
Хартли снял трубку телефона и распорядился:
— Пожалуйста, горячий ужин на двоих в 324 номер. Да, на ваше усмотрение. Главное — побольше мяса.
Когда за Мейсоном захлопнулась дверь, беглецы посмотрели друг на друга с облегчением — у обоих было такое чувство, будто с плеч свалилась огромная тяжесть.
Когда Мейсон вернулся, официант только что доставил горячие бифштексы с разнообразным гарниром и целое блюдо спагетти, приправленных «пастой» горячим соусом из всевозможных овощей.
— Спокойно, продолжайте жевать, — остановил он движения настороженно замерших сотрапезников. — Я только что говорил с Брауном. Можешь не беспокоиться, Тори, у тебя дома все благополучно.
— Значит, я могу вернуться на Остров?
— Ты полетишь с нами, девочка. Похоже, что некий страшный дядя, давно охотившийся за Брауном и Динстлером, узнал слишком многое… Придется хорошенько присмотреть за тобой и Антонией.
— А что грозит Антонии? — насторожился Жан-Поль.
— Боюсь, именно с ней сейчас могут произойти самые неожиданные вещи, — уклончиво ответил Мейсон и внимательно посмотрел на Викторию. — У тебя надежный ангел-хранитель, девочка. Будем считать, что нам всем повезло… О документах можешь не беспокоиться. Завтра утром мы вылетаем в Калифорнию. А там я постараюсь все уладить. Ну, что загрустили?
— К сожалению, мне надо задержаться на пару дней в Европе. — Жан-Поль отложил прибор, забыв про бифштекс. — Поверь, это очень важно, Мейсон.
— Договорились. Надеюсь встретиться с тобой в университете не позже вторника. У меня прекрасные новости — мы здорово обскакали Колорадский Центр! Ну, это после. — Мейсон посмотрел на часы и достал кошелек. — Здесь в холле продается все необходимое для путешествия юной леди. На первое время, конечно… Мне кажется, тебе надо позаботиться о плаще и хорошей обуви.
Он многозначительно покосился на мужские ботинки Виктории. Это была единственная обувь, обнаруженная ею в прихожей дома Максима, и Виктория, впервые ужаснувшись нелепости своего вида, засунула ноги под кресло.
— Поторопись, девочка, сегодня пятница. — Мейсон протянул кошелек и Виктория поднялась.
— Спасибо. Остин вернет деньги. Я скоро вернусь, вы будете здесь, мистер Хартли?
— Обязательно дождусь, заверил Мейсон, уж убедившийся, что ищейки Кассио упустили след девушки.
— А меня ты вряд ли застанешь. Я вынужден поторопиться, — Жан-Поль поднялся и пожал вялую ладошку Виктории.
— Я очень благодарна тебе. Хотя… Ах, нет, пустяки. Пока! — Виктория выскочила из номера, поспешив закрыть за собой дверь. Ей хотелось кричать, что она ничуть не дорожит спасенной жизнью, раз эта жизнь ему не нужна.
Виктория поняла сразу, что означало это европейское путешествие Жан-Поля — он торопился увидеть Антонию.
Глава 4. Королевская охота
Антония вернулась в Париж раньше, чем предполагала. Тайное уединение с Феликсом, оплаченное риском, и казавшееся от этого ещё более желанным, не оправдало надежд. Да чего, собственно, ожидала Тони.
Она затеяла новый трюк с подменой, пошла на то, чтобы видеть в журналах и на экране торжествующее лицо «дублерши» в сопровождении репортажей, твердящих об её успехах, она сделала все это по собственной воле и ради Картье, а значит, — он стоил того. «Затраты» Антонии поднимали цену, которой её избранник теперь должен был соответствовать.
Действительно, вырвавшийся из «цивилизации гниющей роскоши» (как он называл парижский «свет»), Феликс был великолепен — непредсказуем, вдохновлен. Он «изобретал счастье» и делал это так, что ни взыскательные критики, будь таковые допущены до созерцания частной жизни экстравагантного художника, ни возлюбленная не смогли бы обвинить его в ординарности.
Дни, проведенные Тони в заснеженной «хижине», прячущей услуги современного комфорта под обличьем «охотничьего домика» времен конных экипажей и свирепых разбойников, были не похожи один на другой, как авторские коллекции престижной демонстрации. Будто ожидая реакции взыскательных знатоков, Феликс с неистощимой фантазией организовывал «романтические действа, выражающие образы страсти в знаках Вечности, Беспредельности, Ирреальности». Героиней «полотен», конечно же, была не перестающая вдохновлять его Антония. Расписанная с ног до головы специальными фломастерами, она возводилась в центр гигантской зеркальной призмы, выстроенной Феликсом на вершине снежного холма. Он не пожалел двух часов кропотливой работы, изображая на коже распростертой девушки загадочные знаки символы, соседствующие с фантастическими изображениями зверушек, насекомых, цветов. Он терпеливо караулил солнце, и как только вспыхнули первые лучи, попав в застенки зеркального лабиринта, скинул с плеч Антонии меховую шубку и подтолкнул её в селящийся среди снежной белизны столб. Там, как в луче гигантского прожектора, упавшего из Бесконечности, она стояла одна, пока Феликс бегал вокруг с фотоаппаратом, заклиная её не дрожать от холода. Через несколько минут они были в центре солнечного костра уже вдвоем, предаваясь эстетизированному действу слияния двух стихий — света и плоти.
Кроме того, Картье оказался прекрасным кулинаром, изобретая невероятные блюда из обычного картофеля, сыра, спаржи, ананасов и мясного филе. К тому же ему нравилось есть руками, доставая куски прямо из горящей печи — для Антонии и для себя. В приюте, где воспитывался Феликс, ему удавалось иногда сбежать вместе со старшими мальчиками на городской пустырь. Там они жгли костры и пекли на углях картофель и брюкву, предпочитая эти лакомства безыскусному меню приютской кухни. Антония с интересом, начинающим переходить в поддельный по мере увлеченности рассказчика, высушивала его пространные воспоминания о сиротском детстве и чудесном приобщении к творчеству.
Маленький Феликс впервые попытался выразить себя, разложив на каменном полу молельни осколки разбитой им ненароком фарфоровой статуи Богородицы. Наставник пришел в ужас, обнаружив в изображении Феликса черты Сатаны, и наказав его покаянным постом с регулярными исповедями. А мальчик всего лишь хотел «нарисовать» муху.
Действительно забавный эпизод для мемуаров или исследователей творчества Картье. Но вот занимать подобными историями столь дорого оплаченные невестой часы лесного уединения — по меньшей мере скучновато. Однако Антония демонстрировала понимание, комментируя автобиографические откровения Феликса в пользу его удивительной экстраординарности.
Но вот последнее признание Картье, брошенное им вскользь, поразило девушку подобно взорвавшейся в руках петарде. Она остолбенела, не зная, как воспринять услышанное — как издевку или розыгрыш?
Они блуждали по лесу, собирая для печи хворост. Увидав среди молодых елок круглую поляну, называемую в этих местах «ведьминой меткой», Феликс решительно зашагал к её центру, проваливаясь по колено в снег и там, бросив охапку веток и задрав лицо к нему, долг кружился с растопыренными руками. Он что-то бормотал, как вошедший в транс шаман, а когда возвратился на тропинку к Антонии, выглядел
