Читаем без скачивания Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - Рудольф Риббентроп

Отношения с Советским Союзом характеризовались тем, что Франция во время сентябрьского кризиса вторично установила контакт с Москвой в духе пакта взаимопомощи. Что касается отношений с Польшей, то достаточно напомнить о том, что польский министр иностранных дел Бек заявил: польско-французская дружба неизменно является одной из основ польской политики. Франция осталась верна договорам, заключенным с Советским Союзом и государствами Центральной и Восточной Европы. Затем Бонне констатировал свою солидарность с внешнеполитическими заявлениями Рузвельта.

Премьер-министр Даладье направил воззвание к обеим палатам, призывая решительно поддержать правительство. (…) Требуется, однако, противопоставить категорическое «нет» требованиям определенных соседей. Франция не может проводить политику отречения, она должна быть бдительной всюду, где французские интересы поставлены на карту[215].

Посланник Шмидт, бывший членом немецкой делегации, сообщает: не требовалось и хамской выходки группы польских офицеров в штатском, передававших в ресторане, указанном польским Министерством иностранных дел для членов немецкой делегации в качестве места встречи, немецким гостям листок, на котором стояло на немецком языке: «Перед заказом данцигского Гольдвассер (крепкий спиртной напиток) прочтите, пожалуйста, гарантийное обязательство французского Национального собрания», чтобы установить воздействие на Польшу французского «разворота»[216].

При поддержке из Парижа и, тем самым, также и из Лондона Бек полагал возможным продолжать свою политику «Balance of Power» (баланса сил) между Рейхом и Советским Союзом. Это означало отказать немецким желаниям тесного сотрудничества и отвергнуть немецкие предложения. Являлось ли умным сопроводить это «нет» бестактностями, вроде той, когда представители польского военного министерства, не принеся извинений, заставили германского министра иностранных дел при возложении венка у памятника Неизвестному Солдату ждать 25 минут, и другими подобными — скорее вопрос квалификации Бека, чем большой политики.

Если с немецкой стороны с визитом отца в Варшаву связывались определенные надежды на завершение консолидации немецкой позиции в Центральной Европе великодушным устранением территориальных проблем с Польшей, то после парламентских речей Даладье и Бонне пришлось иметь дело с радикально изменившейся ситуацией. «Большая Антанта» предпринимала expressis verbis огромные усилия, чтобы поднять свое вооружение на наивысший уровень. Союзы Франции в Восточной Европе обозначались в качестве основы французской политики и, как позволительно допустить, вместе с тем также и британской. Бонне вновь учредил «présence» Франции в Восточной Европе. Надежда, что умеренность обеих западных держав в отношении Восточной Европы откроет Польшу в ее собственном интересе немецким предложениям, была разрушена сменой направления франко-английской политики. Возобновленную серьезную опасность для рейха со стороны окружающих его блоков невозможно было игнорировать. Объявление исключительных усилий по вооружению, сделанное главой французского правительства, не предвещало ничего хорошего.

Естественно, у отца и его близких сотрудников уже тогда, в Варшаве, возник вопрос, что вызвало переворот во французской политике. Отец видел в речи Бонне однозначное изменение курса французской политики по отношению к позиции, занятой французским министром иностранных дел в парижских переговорах с ним. По высказываниям его сотрудников, отец полагал уже в Варшаве, что переворот во французской и вместе с тем также польской политике был вызван в первую очередь вмешательством Рузвельта и его посла в Париже Уильяма Буллита.

Зимой 1939/40 года я, будучи солдатом, находился в Вюрцбурге. Мать посещала меня там. Воином наслаждаешься такими посещениями в полной мере. Ванна в гостиничном номере матери каждый вечер находилась в моем распоряжении, она баловала своего первенца в рамках тогда возможного, не в последнюю очередь, винами из фляги; излишне объяснять, что мать вводила меня в курс текущего политического и военного развития событий. Она рассказала мне, что обнаруженные в Варшаве зондеркомандой «фон Кюнсберг» дела польского Министерства иностранных дел явились определенным сюрпризом для немецкой стороны, открыв, насколько далеко и интенсивно включился в европейскую политику американский президент Рузвельт, с тем чтобы предотвратить мирный результат германо-польских переговоров. По всем находившимся к тому времени в распоряжении актам и документам можно было заключить, что поворот французской и британской политики был вызван массивным вмешательством американского президента. «Lay-out» для британской политики, представленный Галифаксом в процитированном письме к его парижскому послу, очевидно, больше не имел силы, как и намерение Бонне умерить французскую активность в Восточной Европе, высказанное французским министром иностранных дел своему варшавскому послу[217]. Хотя Ноэль впоследствии также оспаривал, что Бонне перед отцом формально отказался от осуществления французского влияния в Восточной Европе, но он признал:

«(…) неоспоримо, что личное поведение господина Бонне во время Мюнхена (…) и в течение последующих месяцев создало у германских государственных деятелей впечатление, что их страна вопреки оставшимся в силе договорам и торжественным заявлениям впредь будет иметь свободу рук на Востоке[218].

Так, польский посол пишет варшавскому Министерству иностранных дел из Вашингтона 21 ноября 1938 года после беседы с Буллитом, американским послом в Париже и тогда еще доверенным лицом Рузвельта, с которым он встретился в связи с нахождением Буллита в отпуске в Штатах:

«(…) Буллит ответил, демократическим государствам требовалось в целом еще два года до полного вооружения. Тем временем Германия, вероятно, продолжит экспансию в восточном направлении. Желанием демократических государств явилась бы война на Востоке между Германским рейхом и Россией. Так как потенциал мощи Советского Союза до сих пор не известен, могло бы случиться, что Германия слишком далеко оторвалась бы от своего тыла и была бы осуждена на длительную и изматывающую войну. Только тогда демократические государства, как полагает Буллит, атаковали бы Германию и принудили бы ее к капитуляции»[219].

21 января, то есть за несколько дней до визита отца в Варшаву[220], Буллит, после многомесячного пребывания в Соединенных Штатах, возвратился в Париж с «чемоданом, полным инструкций»[221]. В течение этих дней Буллит дважды совещался с Бонне, еще до речи последнего перед Национальным собранием. Он также дважды говорил с польским послом.