Читаем без скачивания Апрельский туман - Нина Пипари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Навстречу несчастной семьянинке, одурев от весенних радостей, сплетясь в единое целое, не выпуская сигарет из полудетских пальцев, ползут влюбленные подростки. Эту парочку я вижу впервые, и рефлекторно в моем подсознании включается секундомер — это у меня хобби такое: засекать, как долго живут чувства в современных сердцах. Пока опыт показывает, что в среднем — 1,5 месяца. Я провожаю новых подопытных кроликов взглядом видавшего виды экспериментатора, и в памяти вдруг всплывает насмешливое лицо Ники, удивляющейся, как можно тратить столько времени на подобную дребедень!
Ну вот, опять она! Обещала же себе не вспоминать больше о ней, но нет — процесс пошел, и он необратим: уже мощным потоком хлынули в голову тысячи слов, тысячи ситуаций, тысячи воспоминаний — и все о ней, все О НЕЙ! Теперь плевать на остальные ассоциации и размышления, плевать на чувство глобального одиночества, плевать на наблюдения над людьми — теперь все будет напоминать мне о Нике, теперь все во мне будет принадлежать ей. Не отличаясь особо хорошей памятью, все, что имеет хоть какое-то отношение к Нике, я как нарочно помню с такой точностью, словно это было вчера.
Да, точно таким же вечером мы шли полгода назад и точно так же пугающе пристально глядела на нас луна, и небо было таким же бездонным, и так же я пускала в небо облачка отравляющего дыма, и деревца — деревца были такими же худенькими и жизнелюбивыми. Ника только что подстриглась «под мальчика» и то и дело мотала головой, поясняя свои странные головодвижения словами, что наконец ей удалось почувствовать «невыносимую легкость бытия». Проезжается насчет популярного чешского писателя. Говорит, что нечасто можно встретить человека, пропагандирующего собственное душевное уродство с такой гордостью. Говорит, как всегда, не злобно, а скорее насмешливо. Не зря же она так любит ироничного Оскара.
Не дожидаясь, пока я подберу тактичные фразы и спрошу, как она решилась расстаться с той роскошью, о которой большинство среднестатистических девушек могут только мечтать, Ника задорно провела рукой по детскому затылку, взлохматив свои 2 см, и сказала, улыбаясь и глядя мне прямо в глаза, что это очередной эксперимент над собой.
Эксперименты она проводила постоянно, но надо отдать ей должное — исключительно над собой. Так, когда мы только начали сближаться, она шокировала меня, предложив представить себя еврейкой и пронаблюдать, как изменится мое мировоззрение. Над другими она не экспериментировала, — считала это занятие непорядочным и недостойным уважающего себя человека. Все, что мы можем позволить себе по отношению к другим, — это отстраненное наблюдение. Иначе мы не лучше тех, кто использует 25-й кадр или всякие рекламные манипуляторы. Впервые услышав Никино мнение на этот счет, я почувствовала что-то вроде укоров совести, потому как сама я с большим удовольствием экспериментировала над другими и не видела в этом ничего зазорного. В то время я незаметно для себя начала привыкать к ней, и когда между нами обнаружилась такая мировоззренческая пропасть, серьезно испугалась. Я поняла, что теперь все изменится, и боялась этих перемен.
Но тогда мы просто шли с пары теплым весенним вечером, и я знала только то, что мне хорошо вот так идти с этим человеком. И пока она не уплывает слишком далеко на своей волне и смотрит на меня глубокими, вдумчивыми глазами, мысли не властны надо мной.
Наш корпус находился довольно далеко от центра, и чтобы сократить путь до метро (а скорее, чтобы не идти вместе со всеми), Ника впервые предложила мне пойти по «короткому и очень живописному пути». Путь был действительно очень красивым, хотя, не свети прямо над нами луна, вряд ли я смогла бы по достоинству оценить его пейзажные качества — таким чудом цивилизации, как фонари, тут и не пахло. С одной стороны высилась насыпь железной дороги, с другой — таинственно светился в темноте цветущий заброшенный сад. Мы довольно долго шли молча, а потом вдруг, не сговариваясь, остановились перед небольшим усыпанным белым цветом деревом. Сад уже закончился, и оно одиноко белело на крошечном холмике, а за этим белоснежным чудом мигал, сверкал, гудел, предлагал себя разомлевший вечерний Город.
Ближайший фонарь был достаточно далеко, так что его мертвый свет не мог обезобразить это миниатюрное чудо. Как всегда, мое восхищение прошло так же быстро, как и появилось, и я стала смотреть на Нику — ее изменчивое лицо все время обнаруживало в себе что-то новое, и я могла рассматривать его бесконечно. Она несколько минут любовалась этим ночным чудом, а потом перевела взгляд выше, улыбаясь своей странной улыбкой и забыв про все на свете, не говоря уж о такой мелочи, как весьма свежий ветер и мое простуженное горло. Я украдкой смотрю на часы: пара, как всегда, затянулась на лишних двадцать минут, есть хотелось жутко, спать — еще больше, завтра мне нужно сдать готовую курсовую, а у меня написаны только введение и заключение, и те похожи друг на друга, как близнецы-братья… Погрузившись в болото этих невеселых мыслей, я вздрагиваю, когда Никин голос резко вырывает меня из черной трясины.
— Как странно! — говорит она, и курсовая разлетается. — Неделю назад я проходила здесь, и эта грушка была почти голой, теперь она вон какая красавица! Через семь дней она будет уже не такой ослепительно свежей, потом белый цвет унесет горячее дыхание лета, и вместо подвенечного платья повзрослевшая грушка облачится в будничную листву, лишится своей юной свежести и очарования непосредственности, загрубеет… — она замолчала и аккуратно потрогала нежные лепестки, потом резко опустила руку и продолжила: — А потом будет старость и смерть. И так каждый год, каждый год… Время — очень странная штука.
Я молча, напряженно вглядываюсь в ее профиль и чувствую, как тяжелая, неповоротливая тревога разливается по моему телу. Большой серый глаз видит перед собой что-то страшное, что-то, что сжимает Никины руки в кулаки и заставляет дрожать ее губы.
Тогда я впервые осознала, что и у нее есть свой «нерв», что она вовсе не философ-стоик, который принимает жизнь такой, какая она есть, и всему знает цену,
