Читаем без скачивания Апрельский туман - Нина Пипари

— Господи, Вера, ты бы видела ее лицо! Там столько всего! А за глазами — бездна, настоящая бездна… И говорит так честно и открыто, и так прямо смотрит тебе в глаза! Это не жизнь, это… самый настоящий театр абсурда!

Она умолкает, и ее упертый в небо взгляд полон горечи и какой-то беззлобной ярости.

А что, собственно, случилось? Что ее так взволновало? Ничего особенного — какая-то социальная организация привезла в универ умственных инвалидов и нашу группу отпустили с физры, чтобы мы помогли этим обиженным природой напечатать на компьютере какие-то письма. Я решительно обрадовалась: прогул физры, да еще по уважительной причине — что может быть лучше?! А то, что они немного не такие, как все, — так это даже интересно, может, отвлекусь немного от скуки. К тому же у меня к общению с такого рода людьми еще в детстве был выработан своеобразный иммунитет: мой двоюродный брат был тоже, так сказать, не совсем «доразвитым» — и ничего страшного, в конце концов, это не заразно. А играть с ним было просто одно удовольствие. Только представьте: здоровенный верзила без долгих предварительных упрашиваний подставлял свою спину, и вплоть до обеда вы могли исследовать с помощью своего четырехногого друга таинственные ущелья (вроде чулана); замирая от страха, миновать логово огнедышащего дракона (замаскированного под парализованную бабушку); отыскивать тайные сокровища (конфеты «Дюшес» в мамином шкафу) — в общем, самым занятным образом убивать время до вечернего похода на море. Короче, час двадцать в столь нестандартном обществе представлялся мне чем-то по меньшей мере интересным.

А вот остальных вовсе не прельщала перспектива такого времяпрепровождения. Все сразу резко завозмущались: мол, никто нас не предупредил и вообще, что за нарушение прав человека и как насчет свободы выбора?! Смешно, можно подумать, они бы морально подготовились к этой встрече и, перекроив накануне свое убогое мировоззрение, бодрые и веселые начали бы учить умственно отсталых основам информатики. В общем, все как-то стушевались и начали придумывать самые нелепые предлоги, лишь бы только избежать общения с «даунами». Самой популярной отмазкой была «болезненная впечатлительность и богатое воображение», хотя наиболее умные отдавали себе отчет, что ни один из них ни тем ни другим не страдает. В итоге из 20 человек остались только мы с Никой да еще пара «отмороженных», которые в своем увлечении травой дошли до полного отрицания реальности и связанных с ней травмирующих факторов.

К моему огромному удивлению, Ника была белее полотна, когда нам объявили о предстоящей встрече, так что я поначалу чуть не заподозрила ее в самом тяжком в моем представлении грехе — в лицемерии. Скользкое, кривобокое, омерзительное подозрение, пресмыкаясь и скаля зубы, проползло с транспарантом в руке: «Ну, сейчас ты покажешь свое настоящее лицо, псевдофилософ ты мой!» Я сразу же обозвала себя тварью и ничтожеством, и подозрение скончалось в ужасных муках. И больше никогда не появлялось. Любого из своих знакомых я могла бы заподозрить в суеверном страхе перед больными людьми — страхе, который перекрывает кислород в присутствии ВИЧ-инфицированных. И в принципе, в этом не было ничего такого уж постыдного — наоборот, подобная реакция более чем нормальна. Но только не для меня с моим перманентным юношеским максимализмом. Любого я могла бы заподозрить. Но только не Нику.

Мы сидели за компьютерами: я, Ника, двое «отмороженных» из наших и человек пять, навербованных с других курсов. Занимались кто чем — лично я шарила по чужим папкам, одержимая страстью к исследованию человеческих душ, поэтому о том, что делали остальные, имела самое смутное представление — до тех пор, пока дверь в кабинет не распахнулась и стайка робких, как птенцы, людей не предстала перед нашими изумленными лицами во всей своей нелепости.

Физиономии моих сокурсников — вот где был кладезь искренних, неподдельных чувств, эмоций и впечатлений. Впрочем, на двух «отмороженных» тоже глядеть было мало интереса — они сами были на полпути к IQ толпящихся у входа в кабинет существ. Не вынимая наушников из ушей и жвачки изо рта, они равнодушно посмотрели на «инвалидов», потом переглянулись между собой и снова уткнулись в экраны. Зато остальные представляли собой богатейший материал для моих наблюдений. Как глупо! Те же самые люди, которые совсем недавно упивались книгами и фильмами о всяких умственных патологиях и очень умно рассуждали о всякого рода психических отклонениях, хвастались опытом раздвоения личности и глюками, сидят теперь и таращатся на вполне безопасных «инвалидов», как кролики на удава. Они их почти физически боятся. И в принципе такое несоответствие их поведения можно объяснить старым добрым расхождением идеала с реальностью.

Настоящая патология уродлива — и она реальна. Идеальный «ненормальный» человек овеян туманами загадочных, невиданных никем, кроме него, миров, он окружен ореолом таинственности и гениальности, и все это оставляет на его челе печать странной, потусторонней красоты и обаяния. Эдакая смесь безумного Эдгара и Гари Олдмана. И образу этому никак не соответствуют настоящие инвалиды. И даже если реальный человек красив и одухотворен — это отпугнет от него еще больше. Он реален, он может отреагировать не так, как запланировано в нашем внутреннем сценарии, — и это неприятно. Наставленные чубчики как-то сразу сникают, в накрашенных глазах появляется тревожное выражение брезгливости и страха, движения вместо продуманных и отработанных становятся хаотичными и нервными — мои однокурсники почти неузнаваемы. Когда к ним подводят «клиента», они начинают подергиваться, дико улыбаться и нести совершеннейшую чепуху — так обычно разговаривают с домашними животными.

Боже, я уже вижу, как потом они все вывалят во двор, будут много курить и под восхищенными взглядами тех, кто не смог преодолеть себя и «свалил», патетически рассказывать, как это было «ваще» и «блин, я в шоке», и «прикинь, с таким жить!» etc., etc., etc.

Все «инвалиды» уже сидели за компьютерами и осваивали азы печатания, а у дверей, рассматривая что-то на полу, продолжала робко жаться молодая женщина. Изредка она бросала на нас с Никой пугливо-любопытные взгляды, улыбалась — но никак не решалась подойти. Наконец Ника подошла к ней сама, мягко взяла ее за руку и подвела к нашему столу.

Не помню, о чем мы говорили, не помню своих мыслей и ощущений, помню только два лица — одно напротив другого — вглядывающиеся друг в друга, видящие друг в друге то, что недоступно простому человеческому зрению, видящие мир под своим углом. В основном говорила женщина — она рассказывала бесхитростную историю своей убогой и безрадостной жизни: о том, что живет у черта на рогах в крошечной