Читаем без скачивания Апрельский туман - Нина Пипари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ника внимательно слушает, улыбается, в ее взгляде, голосе, жестах не видно и тени волнения или напряжения, она разговаривает с женщиной на одном языке, ей интересно все, что та рассказывает.
И только я знаю, какой ценой Нике дается эта эмпатия — и как сильно это отразится на ее душевном равновесии. Звонок, мы прощаемся, «инвалиды» гуськом двигаются к двери, все хором говорят заранее вызубренные слова и исчезают в коридоре.
Мы выходим во двор. Я невозмутимо курю, а Ника застывшими глазами провожает неуклюжую, жалкую фигуру, которая застенчиво машет нам рукой, потом отворачивается и, прихрамывая, уходит вместе со своими «собратьями и сосестрами» в неведомую нам жизнь — пустую, одинокую, обездоленную, без единого проблеска надежды на что-то хорошее…
Это слова Ники. И в них, как я поняла гораздо позже, заключалась разница между нами. Пока я копалась только в собственных мыслях, в собственных ассоциациях, в собственных воспоминаниях — только в себе; пока я бесконечно и бессмысленно носилась по замкнутому кругу своего сознания, пока я снова и снова перекапывала свое прошлое и гипотетическое будущее — Ника впускала в себя внешний мир, всех и каждого, и с ними проживала их жизни — чаще всего безрадостные и убогие. Этой девушке из спецзаведения она не просто сочувствовала, — она вошла в ее жизнь, она добровольно проходила с ней все то, что той пришлось пережить, она перенеслась в их убогую квартирку со старенькими родителями и хмурым работящим братом — и осталась там навсегда, как оставалась в тысячах других, чужих жизней. Они уже не были для нее чужими. Нет, не могла она оставаться здесь. Никто бы этого не потянул. Если Шопенгауэр был прав в своей теории насчет страдания и сострадания, то Ника давно уже должна была прорваться к мировой воле. Но мне бы хотелось, чтобы она никогда к ней не прорывалась. Может, я мыслю как обычный человек, но — не надо ей там быть, оставьте ее в покое, пожалуйста!..
Едва вырвавшись из того мира и слегка успокоившись (трубку на том конце уже положили), я собралась опять уткнуться в книжку, но вдруг почувствовала, что катарсиса не произошло и какое-то неотвязчивое воспоминание продолжает меня донимать. Пытаться заглушить это чувство бесполезно — это я знала наверняка, поэтому оставалось только попытаться вспомнить то, что молчаливо-упрямо стояло за моей спиной. Долго напрягать память не пришлось — воспоминание было совсем свежим.
Несколько недель назад, совершенно измотавшись, не будучи в силах побороть навалившуюся пустоту, я села в первую попавшуюся электричку и поехала в неизвестном направлении. Напротив меня сидел очаровательный мальчик лет 16. Первые минут двадцать езды я вижу только его профиль — правильный и чистый — и большой удивленный глаз. С каким-то детски непосредственным интересом он наблюдает пейзаж за окном, уткнув аккуратный прямой нос в стекло, а я не могу оторвать взгляд от его красиво вылепленной головы, от тонких пепельных волос, от прозрачной белой кожи, от эльфийских ушек — как не могу избавиться от ощущения чего-то неземного во всем его облике. На нем какие-то жуткие спортивные штаны и старая потрепанная рубашечка, но какое это имеет значение, когда ты в гармонии с собой и окружающим миром?
Сегодня пятница, и людей больше обычного — почти все сиденья заняты. Лица, как на подбор, — мрачные, непроницаемые, но неизменно оживляющиеся при любом выбивающемся из привычного шумового фона звуке или при появлении торговки съестным. Моим соседям мальчик явно не нравится, а я смотрю на их лоснящиеся, самодовольные физиономии, потом перевожу взгляд на чистое, бледное, словно у семинариста, просветленное лицо напротив меня, и от столь разительного контраста к горлу подкатывает тошнота, перемежаемая неудержимым желанием засмеяться.
Молодая, но со старческими замашками и мировоззрением тетка, которая сидит рядом с мальчиком, периодически косится на него своим красным, густо накрашенным глазом, потом с тупой озабоченностью оглядывает по очереди сидящих рядом с ней, словно ища сочувствия к ее соседству с этим «больным». Однако, напоровшись на мой ледяной взгляд, быстро опускает свои крошечные глазенки долу и делает вид, что тупая книга, которую она читает — «1000 рецептов от звезды», — чрезвычайно интересная и занимательная. Я помню, что точно так же подобные этой тетке уроды воспринимали Нику, когда ей было особенно паршиво: пересматривались, пересмеивались или, наоборот, окидывали презрительным взглядом, словно что-то, недостойное даже их жалости. Когда она была спокойной и сильной, они подсознательно боялись ее, ловили каждое слово, поддакивали. Но как только она давала слабину — они, словно стая волков, набрасывались на нее, а Ника, как большая собака, никогда не помнила их подлости и всячески помогала этим неблагодарным свиньям, как только они оказывались в затруднительном «умственном» положении. И я уже почти готова вцепиться этой крысе в ее жидкие патлы, но тут мой взгляд останавливается на светлом лице мальчика напротив — и я снова спокойна и умиротворена.
А он уткнулся носом в стекло и изумленно, будто только что прозревший слепец, рассматривает пейзаж, в котором движется поезд. Погода сегодня действительно самая подходящая для поездок «в никуда». Низкие тяжелые облака притупляют мышление, чувства, воспоминания; безветренно, нанизанные на высокие тополя вороны, холмы, холмы, холмы — и одичавшие, безлюдные хутора.
Где-то сзади чихают. Мальчик отрывается от окна и приветливо кричит незнакомому человеку: «Будьте здоровы!», после чего дверь, связывающая его с внешним миром, снова захлопывается, и он продолжает рассматривать пейзаж за окном. Боже, как странно звучит здесь это проявление элементарной вежливости! Здесь, в электричке, где каждый боится не то что заговорить — взглянуть лишний раз на соседа, лишь бы никто не мог втянуть его во «что-нибудь». Неважно, будет это «что-то» хорошим или плохим, — все-таки лучше сидеть со всеми в одном болоте и не высовываться.
Тот, кому было адресовано пожелание здоровья, не отзывается. Боится показаться смешным — в самом деле, ну кто может воспринимать всерьез и тем более реагировать на слова какого-то идиота? Молодая старуха с наигранным удивлением задирает свои кривые брови и, метнув полный презрения взгляд на мальчика, смотрит на мужа. Тот пожимает плачами. Тогда она подкатывает глаза и снова погружается в изучение звездных
