Читаем без скачивания Беспокойный возраст - Георгий Шолохов-Синявский

— Я уяснил себе все стадии перекрытия, но у меня есть кое-какие дополнения к плану.

— Вот как? Какие же это дополнения? — пожал плечами начальник строительного района. — Вы лучше старайтесь прислушиваться к тому, о чем говорят более опытные специалисты. Вы хорошо усвоили ваши обязанности?

— Думаю, да.

— Вот и отлично. С завтрашнего дня вы поступаете в мое распоряжение и будете делать только то, что я прикажу. А теперь можете быть свободным.

Голос Дрязгина стал совсем ледяным, а глаза глубоко ушли под густой навес бровей.

Максим понял: новый его экзаменатор был гораздо суровее первого, московского. «Он не верит ни в какой энтузиазм и хочет доказать, что происшедшее в котловане — случайное, безрассудное дело… Ну и ладно. Постараемся полагаться не только на один энтузиазм».

— За сколько часов намечено перекрыть проран? — спросил Максим.

Дрязгин с негодованием обернулся к нему. «Ах, ты еще не ушел?» — отразилось в его глазах.

Славик и Саша изумленно смотрели на товарища. Опять Максим лезет зачем-то на рожон… Что ему нужно?

— За тридцать четыре часа проран должен быть перекрыт, — резко отрубил Дрязгин..

— А самосвалов сколько?

— Самосвалов сто двадцать. Ну и что из этого? — насмешливо уставился на него начальник.

— Так… ничего особенного, — пожал плечами Максим. — До свидания, товарищ Дрязгин. До завтра.

— Ты идиот! Как ты разговаривал с ним?! — набросился на Максима Стрепетов, когда они спустились с эстакады.

— А что? Разве я невежливо с ним беседовал? Ты так думаешь?

— Не в вежливости дело, а в скромности. Ты вообразил, что ты уже специалист высшей категории, что можешь вызывающе держать себя со всеми. Завтра же ты сорвешься, и он прогонит тебя с позором. Не забывай: Дрязгин — начальник строительного района.

— Он сам первый высокомерно заговорил со мной. Разве я не видел, куда он гнул, — вскипел Максим. — Что это был за намек на мой поступок в котловане?

— Все равно нельзя так, — ответил Славик. — Рано тебе становиться в такую позу.

Черемшанов засмеялся, сказал:

— Дрязгин. Фамилия одна чего стоит. Есть такие крючкотворы-самодуры и на стройке. Над молодыми инженерами любят потешиться, покуражиться, показать свое «я». А мы вот ему завтра утрем нос. И ты не прав, Вячеслав, — упрекнул Черемшанов. — Макс правильно его обрезал…

— Но все-таки… — упирался Славик. — Мы должны брать выдержкой, а не дерзить. Мы только комсомольцы, а он, наверное, старый член партии.

— Ну и что же? При чем тут партийность, если задевают твое достоинство? — спросил Максим.

Славик насмешливо взглянул на него:

— А много ли у тебя этого достоинства? Может быть, это гонор? А гонор и достоинство — разные понятия.

Максим стиснул зубы. На что намекал Славик? Неужели все еще на его прошлые ошибки? Было мгновение, когда Максим готов был разразиться гневной тирадой, но он, видимо, уже научился владеть собой и, с трудом разжав посеревшие губы, хрипло ответил:

— Да, теперь у меня есть достоинство. И не только достоинство, но и трудовая честь. И я готов защищать их до последнего… И не только перед Дрязгиным.

Максим вернулся в общежитие очень поздно, поужинал, но не мог уснуть сразу: его лихорадило от волнения при одном воспоминании о разговоре с начальником стройрайона.

Он узнал от пожилого техника, с которым раньше жил в одной комнате в общежитии, что Дрязгин отличный инженер и организатор, но за ним водится одна странность: молодых специалистов он всегда встречает в штыки. Он называл их недоучками, скороспелками, выскочками и прочими обидными прозвищами. И еще узнал Максим, что у Дрязгина не ладилось в семейной жизни: от него ушла жена, оставив пятилетнюю дочь.

Вопрос о времени, в течение которого предполагалось перекрыть проран, и о количестве самосвалов Максим задал не случайно. После ужина он тотчас же засел за расчеты. Сто двадцать самосвалов по пять тонн — это шестьсот тонн камня в один рейс. Для разгрузки каждых пяти машин требовалось самое большее десять минут. Максим разделил общее количество заградительного материала, необходимого для перекрытия прорана, на вес сбрасываемого в один рейс и определил, сколько раз все сто двадцать машин должны пройти через эстакаду. Получалось — не менее восьми раз. Все время перекрытия прорана теперь было нетрудно вычислить: на это отводилось всего тридцать два часа. Дрязгин был прав — он оставлял на всякие непредвиденные задержки еще два часа.

Максим задумался. Неужели и в самом деле нельзя победить время? Тридцать четыре часа — почти полтора суток! А если сократить время сбросов на каждые пять машин наполовину, получается семнадцать часов. И это показалось Максиму растянутым сроком. Он продолжал вычислять время нагрузки и пробега самосвалов, измерил расстояние от места погрузки до прорана. Машины должны идти непрерывно. Для разгрузки каждой — минута, не больше. Пока проходит эстакаду одна колонна, другая идет на погрузку. Непрерывный автогрузовой конвейер!

Максима стало лихорадить от этой мысли. Черемшанов давно спал, а он выходил во двор, под звездное небо, подставлял разгоряченную голову, ночному осеннему ветру. Тысячи огней, сиявших в ночи как праздничная иллюминация, словно подмигивали ему, подзадоривали.

Если сократить время пробега самосвалов, так же, как время разгрузки, в четыре раза, получается восемь часов. За восемь часов перекрыть проран! Сказать об этом Дрязгину — обозлится, затопает ногами и прогонит. Ему это сойдет с рук: он начальник. Не лучше ли сперва поделиться своей мыслью с Сашей и Славиком? Когда с дерзким замыслом придут трое, это уже лучше, чем один человек. Троих сбить с толку труднее, да и доводы могут быть убедительнее. И ничего нет плохого в том, если эта мысль будет принадлежать всем троим, а не только ему одному.

Был уже двенадцатый час ночи, когда Максим растолкал уснувшего крепким сном Сашу.

— Чего тебе? — удивленно спросил Черемшанов, протирая глаза.

— Есть одна мысль. Такая, что ты обалдеешь, — не попадая зуб на зуб от волнения, проговорил Максим.

— Ты с ума сошел! Что ты людей булгачишь? Ведь завтра вставать чуть свет, — недовольно проворчал Черемшанов и, растягивая рот, страдальчески зевнул. — Ой, как сладко я спал.

— Выспишься еще, — нетерпеливо перебил Максим. — Давай будить Славика.

— Да что случилось? Ты заболел?

— Нам надо немедленно устроить совещание трех.

— Ты рехнулся… Каких трех?

— Иди зови Славика, да так, чтобы не разбудить Галю. Я бы сам позвал, но Славик на меня дуется, Дрязгин сказал: за тридцать четыре часа надо закрыть проран, а я высчитал — можно за восемь. По минуте на разгрузку каждой машины. Слышишь? По минуте!

— Ты высчитал?

— Точно. Можно ускорить в четыре раза прохождение самосвалов…

Черемшанов все еще смотрел на Максима, как на полоумного, и, наверное, решив, что надо поднять тревогу и удостовериться в помутнении рассудка товарища, побежал в комнату Стрепетовых.

Спустя минуту Саша вернулся вместе с таким же недоумевающим и испуганным Славиком. Оба были в том виде, в каком их подняли с постелей, — босиком и в одних трусах. Славик молчал. Он встревоженно и озабоченно смотрел на Максима, слушал его торопливую, бессвязную речь.

«Вот они до чего довели человека индивидуализм и тщеславие. Возомнил себя умнее всех, умнее самого Карманова и заболел чуть ли не манией величия, — думал он, испытывая искреннюю грусть. — Галка была права: надо было давно взять Максима под наблюдение. Недаром он вчера надерзил Дрязгину».

Прошла не одна минута, пока в речи Максима стала проступать основная мысль. Черемшанову она казалась уже вполне здравой, хотя и немного фантастичной. Но он любил фантастику и после двух-трех доводов товарища сделал крутой крен и целиком встал на его сторону. Более рассудительный и осторожный тугодум Стрепетов все еще медлил и опасливо косился на друга.

— Ты точно высчитал? — спросил он.

— Куда же точнее? Можно проверить, — горячо предложил. Максим.

Славик сам перемножил цифры.

— Нет, это абсурд, — категорически заявил он. — По минуте на самосвал, чтобы сбросить камень, — это бред. Советую спрятать эти расчеты, не срамиться перед начальником и идти спать. Дрязгин нас и слушать не станет.

— А почему только Дрязгин? — спросил Максим. — Почему только этот желчевик? Молодежененавистник?

— А кто же еще? Кому можно показать эти расчеты? Карманову? Он вытурит нас в шею. Ведь это наивно! По-детски наивно! — кричал Славик. — Ты опять хочешь искусственно выдвинуться в герои и начинаешь выдумывать всякую ерунду! Ведь смеяться же будут! Смеяться…

Максима точно кинул кто-то на Славика. Он наскочил на него с такой быстротой, что Черемшанов не успел помешать.