Читаем без скачивания Люди трех океанов - Николай Котыш

— Не возьмем, и точка! Пусть судят, что угодно делают, но с бабой в бой не пойду.

— Нет, это не дело, товарищ капитан-лейтенант. Сами понимаете, вы этого не сделаете.

— Ладно. Зовите.

В каюту спустилась женщина. Какая она, он не мог сказать — смотрел в другую сторону. Только услышал ее голос:

— Меня зовут Татьяной Алексеевной.

— Очень приятно.

В четыре сорок вся команда была на боевых постах. Занял свое место и командир. И вдруг к нему на ходовой мостик поднялся мичман Долголенко. Он держал на вытянутых руках буханку хлеба с солонкой. Оглянувшись — нет ли посторонних, «старый мореман» заговорщически прошептал:

— Товарищ командир, поскольку на корабле женщина, съешьте хлеба-соли. На всякий случай. От беды подальше.

Капитан-лейтенант долго не мог промолвить слова. Потом быстро отщипнул кусочек хлеба, круто посыпал солью и начал жевать. Мичман облегченно вздохнул.

«Малютка» в тот день вернулась с победой. Но на партийной конференции, помню, всплыл вопрос о суеверии ее командира и рулевого-сигнальщика. Все долго смеялись. Особенно, когда для справки слово взял мичман Долголенко:

— Не было бы женщины, не всплыл бы этот вопрос…

И вот сейчас, спустя столько лет, мне захотелось напомнить каперангу давнюю веселую историю. Наклоняюсь к нему, спрашиваю:

— Василий Иванович, твое отношение к женщинам не изменилось?

Он в упор смотрит на меня, словно видит впервые, и сухое, узкое лицо морщинится от сдержанной улыбки:

— Ну и злопамятный же ты!

Потом он задумчиво барабанит пальцами по переборке и смотрит куда-то далеко-далеко.

— А вообще, скажу тебе, корабельная служба…

Он не договаривает. Трещит телефон. Снимает трубку. Слушает. Слишком долго слушает. Наконец вешает трубку и каким-то странным, упавшим голосом роняет:

— Понимаешь, женщина на корабле. На космическом. Терешкова какая-то…

Меня будто катапульта подбрасывает:

— Не «какая-то», а Валя Терешкова! Я знаю ее…

Руки капитана не находят себе места. Поворачивается ко мне:

— Бумага есть?

Я молча протягиваю блокнот, он берет и пишет на первой странице:

«Тов. Терешковой. Поздравляю. Счастливого плавания. Бывший скептик…»

И закорючки — роспись.

ГЕЙШИ И ОГНЕННЫЙ КОНЬ

Штормом обстрелянные берега Японии с высоты видятся белыми. Это пенятся прибои. Кипенно-молочная водоверть взрывается о скалы, накатывается на пологие откосы и, будто бикфордов шнур, бело дымит у кромки земли. Но вот шнур исчезает, и вода заштилела. Кажется, на ее полированной глади может запросто сесть самолет.

Но наш жарко дышащий Ил-18, перемахнув одним духом Японское море, направляется к аэродрому Ханеда близ Токио. И здесь мы вновь увидели прибой. Только не устрашающий, побелевший от ярости, а ликующий — разноцветный, несущий на своем гребне сполохи алых флажков. Япония встречала Юрия Гагарина. Свой разгон волна брала в предместьях Токио. Сюда, к автостраде, ведущей от аэродрома в город, потянулись тысячи людей. У дороги школьники в черных кителях и женщины в кимоно с малышами за спиной.

На рисовых плантациях просмоленные загаром крестьяне разгибали натруженные спины и долго, пристально смотрели из-под руки на несущийся кортеж машин. В пригородных домах семьи собирались на балконах и у подоконников. Отовсюду неслось: «Гагарин!», «Совьет!», «Коньичива» (Здравствуйте). И вдруг в эту разноголосицу врывается моторный звон. Совсем низко над гостевой автоколонной проносится вертолет. Накренив машину, летчик салютует крутым разворотом и низвергает метелицу листовок с теми же приветственными словами.

Прибой нарастает, и ход эскорта замедляется. Люди ближе подступают к машинам. К Гагарину тянутся руки — крупные и тоненькие, худые и пухлые, с перстнями и грубые от работы… Все их пожать невозможно. Юрий ответно машет рукой, посылает приветствие вверх — на балконы и подоконники, и оттуда несется:

— Хор-ро-шо-о!

«У честных людей всегда много детей» — гласит японская пословица. Японцы любят детей. Когда Гагарина пригласили в телестудию, первым, чей он голос здесь услыхал, был только что родившийся мальчуган. Находчивые операторы подключили… роддом. Тишину студийного зала взорвал захлебывающийся крик младенца. Все с благоговением встали: «Родился человек!» Тут же в студии был отец новорожденного. Юрий тепло поздравил его. Потом к космонавту подошла годовалая девчурка. Она родилась в день полета Гагарина. Юрий берет ее на руки, поднимает над головой:

— Получается, родились мы в один день: ты — как человек, я — как космонавт.

Наши машины остановились при въезде в Саппоро. И остановили их… дети. Несколько колонн школьников. Они были в синих и красных галстуках, с барабанами через плечо, с немудреными духовыми инструментами. Поприветствовав космонавта, они чеканным шагом пошли впереди машины, как бы открывая импровизированный парад. Под звон литавр и дробь барабанов Гагарин следовал за малышами вплоть до резиденции губернатора.

«Молодое рисовое поле» — так примерно в переводе на русский язык называется столичный университет «Васэда». В его спортивном зале, вмещающем более десяти тысяч человек, негде яблоку упасть. Студенты сидят плечом к плечу. Передние разместились прямо на полу. Битком забиты галереи. Все внимательные, настороженные, нетерпеливые. Ждут, когда выйдет на трибуну Юрий. И едва он поднялся, посмотрел в зал, как своды дворца потрясла овация. Он рассказывает о советской космической науке, о своих соотечественниках — ученых, о нашей молодежи. И убеленный сединами профессор говорит своим студентам:

— Возьмем в пример этого парня!

Русские песни в Японии не диковинка. Они звучат в исполнении хора «Поющие голоса Японии», хором руководит лауреат Ленинской премии Акико Секи. На Хоккайдо, во время обеда у мэра города, произносился тост в честь прибытия почетного гостя на северный остров. И вдруг раздалась протяжная, лихая песня о Стеньке Разине. Ее передавали по местной трансляции. Потом под чужой крышей птицей забилась «Вот мчится тройка почтовая», «Дубинушка», «Коробейники»… Мы сидели растроганные, чуточку затосковавшие… Нет, это понять надо, что значит услыхать свою песню на чужедальних островах.

Популярной стала здесь песня о Гагарине. Родилась она в канун нашего приезда и облетела всю страну. Часть ее текста написана на русском языке, часть — на японском. Это неповторимо. Но то, что произошло в Киото, потрясло. На встречу с Юрием пришло более тридцати тысяч горожан. Были тут рабочие и служащие, мелкие торговцы и студенты, ремесленники, артисты, художники. Но надо же было тому случиться — митинг только начался, как вдруг хлынул дождь. Укрыться негде. Конечно, горожанам ничего не стоило покинуть стадион и направиться по домам. Но никто не увел. Щитами с приветствиями демонстранты прикрыли Юрия от дождя. Хлещет вода, барабанит по фанере, а люди стоят, возбужденные, улыбчивые. И вдруг кто-то затянул «Подмосковные вечера». Окруженный толпой Гагарин из оратора превращается в дирижера. И тридцать тысяч голосов слились в потрясающий хор.

В Токио есть целый городок реклам. По ночам он пылает нестерпимо колючим огнем. У его подножия — канал с выводками джонок. Накаленные до предела, рекламы багровеют будто от натуги, и утлые лодчонки, кажется, дымятся на отраженном огне. На огромных щитах — символы могущественных фирм. Летит красная ласточка. Поводит желтыми глазами филин, многозначительно улыбается раскрасавица гейша. Отмеривает гигантские шаги алый страус. Слушает граммофон склонившая набок голову собака. Скачет во весь опор крылатый конь…

«Красную лошадь» мы потом видели на многих токийских улицах — почти у каждой бензозаправочной колонки. Это эмблема американской нефтяной компании. И скачет, скачет, подминая материки, беспощадный заокеанский Зевс. Его топот мы слышали во многих местах, в том числе на одном из приемов.

Нас принимал министр Мики — уже немолодой, с усиками, в очках. На обеденном столе возвышалась ракета изо льда. Тут же имитированная гора Фудзияма. Рядом в обрамлении синих камней всевозможные яства. Хозяин был щедр. И не случайно: кроме советского космонавта он принимал своих коллег. Собрались здесь ученые знаменитости и представители деловых кругов. Последних, видимо, было больше, чем первых.

После официальных приветствий в зале воцарилась непринужденная обстановка. Гости группировались, заводили разговоры, вокруг стоял неумолчный гул.

Подходит руководитель научно-исследовательского института авиационной техники Наканиси. Раскланиваясь, он благодарит русских за то, что они первыми пробили путь в космос. Тут же, между прочим, замечает: