Читаем без скачивания Поэт и проза: книга о Пастернаке - Наталья Фатеева

Как мы помним, от сердечной болезни погибает Живаго, который не смог открыть «окно» трамвая: «Он продолжал попытки и снова тремя движениями вверх, вниз и на себя рванул раму и вдруг ощутил небывалую, непоправимую боль внутри и понял, что сорвал что-то в себе, что наделал что-то роковое и что все пропало» [3, 484]. С преодолением сердечной болезни связано ощущение «второго рождения» самого Пастернака (Опять опавшей сердца мышцей Услышу и вложу в слова) — таким образом, именно «шаги будущности» не успел сделать Живаго (сделал шаг, другой, третий, рухнул на камни и больше не вставал [3, 484]), в отличие от своего «творца». В этом отношении интересны письма Пастернака января 1953 г. (когда поэт сам попал с инфарктом в больницу), которые корреспондируют с его стихотворением «В больнице» из книги «КР». Во всех этих текстах фигурирует «окно», через которое поэт-художник устанавливает связь с миром и Богом. Из письма же В. Ф. Асмусу (3 марта 1953 г.) узнаем, что этим «окном» в метафорическом смысле был для него «неотделимый (от меня) Живаго», который, несмотря на «сердечную болезнь, не считающуюся вымыслом», позволял Пастернаку радоваться жизни и творить. Это же «окно» 18 лет назад (в 1935 г.) было для поэта «тупиком», и вопреки тому, что у него «в действительности не было никакой болезни», он был «непоправимо несчастен и погибал» [5, 510] (см. подробно 3.7). Таким образом, «сердечная болезнь» оказывается в центре поэтической системы Пастернака, ее «кровообращения» и определяет круги жизни самого поэта.

6. Болезни нервной системы: головокружение, мигрень, икота, неврастения, обмороки, паралич, эпилепсия, судороги; бессилие, усталость; нарушения сна, бессонница.

Именно бессонница изводила Пастернака в 1935 г., особенно во время зарубежной поездки, делая его, как он писал жене, «полубезумным, измученным недосыпаньями неврастеником» [Письма 1993, 95]; болезнь же свою он воспринимает (плача в сновиденье) как «колдовскую силу», которая отнимает от него З. Н. Пастернак «не только как жену и женщину, но даже как веянье простой мысли и спокойного здоровья» [Там же, 96][105].

Мы знаем, что «грамматику бессонницы» Пастернак изучил еще по пушкинским «Стихам, сочиненным ночью во время бессонницы» и по блоковскому стихотворению «Над озером» («С вечерним озером я разговор веду…») — ср. у Блока: И я, и все союзники мои: Ночь белая, и бог, и твердь, и сосны… <…> И в комнате моей белеет утро. Мы имеем в виду пастернаковское стихотворение «Марбург» (1916, 1928) со строками Чего же я трушу? Ведь я, как грамматику, Бессонницу знаю. Стрясется — спасут. Рассудок? Но он — как луна для лунатика. Мы в дружбе, но я не его сосуд (первая редакция), где в роли «бессонницы» выступает шахматная «королева». Еще раз «Бессонница» настигает поэта в знаменательном 1953 г. (Который час? Темно. Наверно, третий. Опять мне, видно, глаз сомкнуть не суждено), когда вновь появляется «окно», но в него уже «тянет холодом» и одиночеством, и лишь затем приходит осознание некоего «белого», как утро, «ты»: Неправда, ты Всей белизны своей сквозной волной Со мной.

При этом нельзя не отметить особую семантическую и композиционную функцию «сна» у Пастернака: «сны» сопровождают болезни и состояния смертельной усталости его героев, и прежде всего доктора Живаго. Концептуально же «сны» выносят на поверхность всю творческую «лабораторию» как автора, так и героя романа «Доктор Живаго»: с ними связаны прозрения Юрия Андреевича, иногда граничащие с галлюцинациями, и его переходы от одного этапа жизни к другому (см. [Бертнес 1994, 368]). Ср., например, одну из записей в дневнике Живаго, которая затем продолжается рассуждением о природе сновидений: «Все усиливается головная боль. Я плохо спал. Я видел сумбурный сон, один из тех, которые забываются тут же на месте, по пробуждении. Сон вылетел из головы, в сознании осталась только причина пробуждения. Меня разбудил женский голос, который слышался во сне, которым во сне оглашался воздух. Я запомнил его звук и, воспроизведя его в памяти, перебирал мысленно знакомых женщин, доискиваясь, какая из них могла быть обладательницей этого грудного, тихого от тяжести, влажного голоса. Он не принадлежал ни одной <…>. Я не раз замечал, что именно вещи, едва замеченные днем, мысли, не доведенные до ясности, слова, сказанные без души и оставленные без внимания, возвращаются ночью, облеченные в плоть и кровь, и становятся темами сновидений, как бы в возмещение за дневное к ним пренебрежение» [3, 280–281]. В действительности же вскоре в юрятинской библиотеке Живаго встретит Лapy, «голос» которой излечит библиотекаршу, а впоследствии и самого доктора не только от простуды, но и от нервной настороженности [3, 288–289]. Этот голос, «физически ощутимый» доктором во сне, в «дневной» жизни Юрия ознаменует начало его реального романа с Ларой.

7. Психические расстройства: истерия, помрачение ума, состояния бреда, галлюцинации.

8. Симптомы общего недомогания: озноб, лихорадка, жар, испарина, капли холодного пота, горячка, «сгорание от жажды».

9. Болезни внутренних органов: жжение желчи, жаркая изжога, миазмы, эхинококк печени и др.

10. Нарушения целостности и формы костей, суставов: рвутся суставы, «стужи сухожилья», вдавленные костяшки, вывихи, хромота, лом в кости.

11. Травмы: размозженные головы, расплющенные, изломанные, стиснутые и т. п. органы; шрамы, ссадины, рубцы.

12. Болезни кожных покровов: опухоли, воспаления, налеты, язвы, нарывы.

13. Инфекционные заболевания, в том числе «детские болезни»: столбняк, бешенство, малярия, чума, тиф, черная оспа, проказа; скарлатина, корь, дифтерит, коклюш; грипп, ангина.

Отметим, что пункты 11, 12 и 13 тесно связаны между собой. Поэт проявляет особое внимание к «нательным проявлениям болезни» (ср. описание симптомов кори у Жени в «ДЛ»: «Она провела две недели в жару, густо по поту обсыпанная трудным красным перцем, который жег и слипал ей веки и краешки губ» [4, 68]), а также их возбудителям (бациллы, стафилококки и др.). Описания «физических повреждений», ноющей боли суставов[106] и кожи («чувство безобразной толстоты мешалось с ощущеньем укуса. Будто пламя, раздувшее ее, было влито в нее летней осой» («ДЛ», [4, 68]), создающие впечатление разрушения внешнего слоя и проникновения боли «вовнутрь», парадоксальным образом выводят болезнь на поверхность «тела» текста, сигнализируют о ней, и этим создается эффект освобождения от нее (подробнее о болезни Жени см. [Faryno 1993]). Точнее, ощущение «ломоты», которое все время сопровождает Женю (и некоторых других героев), создает особое преломление ее виденья (всего, что «ломится в жизнь» — ср.: «за ужин ломящийся день» [4, 43]) — и «ломается в призме», что, собственно, и превращает прозу Пастернака в поэзию. Ср. в «ДЛ»: «Тупо, ломотно и тускло, как бы в состоянии вечного протрезвления, попадали элементы будничного существования в завязывающуюся душу» [4, 51–52][107].

Что касается основ «здорового образа жизни», то они связаны у Пастернака с «инстинктом самосохранения», «вылечиванием тоски», «просыпанием» и «прозрением». В связи с этим значимым оказывается то, что и «физиологическая зрелость» Жени, и ее переживания насчет смерти Цветкова происходят в присутствии некоего «доктора». Так, после того как Женя Люверс (имя Женя паронимически связано с жизнью и женщиной) рассказала матери «про это», перед ее глазами оказываются «уезжающая француженка, горничная и доктор, омытые, обеззараженные светом» [4, 43]. По неопубликованным отрывкам «ДЛ» можно обнаружить, что сам Пастернак сомневался «в правильности границ, положенных врачом материализму писателя» [Пастернак 1982, 474]. Поэтому поэт так и стремился «дематериализовать» свою прозу, показывая «почти физическую обнаженность всего душевного состава» растущей Девочки. Полностью постичь подобную «голую душевность» сможет только доктор Живаго. Именно его Пастернак наделяет особой врачебной интуицией, которая и есть «цельное, разом охватывающее картину познание» [3, 402] (см. также 2.1.1). Недаром в романе в один ряд выстраиваются глаголы лечить, писать, мыслить, изучать. Ср. в дневниковых записках Живаго (часть «Варыкино», главки 1–9): «Что же мешает мне служить, лечить и писать!» [3, 282] и далее: «Всю жизнь он [Живаго] что-нибудь да делал, вечно бывал занят, работал по дому, лечил, мыслил, изучал, производил» [3, 389]. Не случайно поэтому, что основными занятиями героя являются медицина и литература. Совмещать их помогает Живаго сводный брат Евграф, имя которого в переводе с греческого означает ‘хорошо, благородно пишущий’. Ср. в тех же записках Живаго: «Перед исчезновением [Евграф] обещал облегчить нам ведение хозяйства, так, чтобы у Тони освобождалось время для воспитания Шуры, а у меня — для занятий медициной и литературой» [3, 285].