Читаем без скачивания Одиночное плавание - Николай Черкашин

- Смирно! - гремит с мостика. Это Абатуров уже вступил на сходню.

Огибаем торпедный кран, спотыкаясь о рельсы; застываем перед чёрной фигурой рослого адмирала. Докладывает командир. Затем я. Только бы не перехватило горло.

-…Все здоровы. Экипаж готов к выходу в море!

- Ну-ну! - жмет руку адмирал. - Наверное, вы с этим не торопитесь?

В штабной свите улыбаются.

Пошатываясь, иду к плотной толпе. Ничего не вижу? лица плывут.

«Где же Лю? Неужели не пришла?» Не она ли это?! Сердце забилось радостно. Высокий, гордый, тонкий силуэт. Нет, не она… И оттого что померещилось так явно, так близко, горечь обиды жжет ещё острей…

Отвык от гололеда, ноги расползаются. Отвык от обилия незнакомых лиц. Отвык, отвык, отвык…

Задыхаясь, скользя, бреду к её дому. Ещё теплится надежда - она у себя.

Обшарпанный вьюгами блочный дом. Сколько же счастливых часов, украденных у моря, пролетело здесь под шумные вздохи ветра! Отныне эти неказистые типовые строения с узко-лестничными подъездами и серо-бетонными стенами будут волновать меня, как кого-то старинные особняки или избы с резными наличниками.

Окно её не горит, Может, выбежала на минутку?! Может, мы разминулись с ней на причале?!

Это последние вспышки надежды. Распахнутая и полуоторванная дверца почтового ящика Лю кричит мне: «Ее здесь больше нет!»

Незачем подниматься на этаж, где она жила. Но я поднимаюсь, утопая в клубах пара, плывущего снизу, откуда-то из подвала…

Стою перед её дверью, обитой крашеным войлоком, как перед могильной плитой. Фаянсовый номерок, каким метят на лодках баки аккумуляторной батареи, привинчен вместо квартирного знака. Цифровой индекс былого счастья.

Её квартира пуста. Точнее, она занята другими людьми, которые сменили тех, кто жил здесь после её отъезда. И соседи по площадке - новые. Никто о ней не слышал: кто такая, куда уехала…

В гидрометеопосту на горе Вестник незнакомый лейтенант лишь пожал плечами, когда я спросил о его предшественнице…

7.

Она исчезла, как исчезали её циклоны - внезапно и без следа. Я бреду по городу, по причалам, сопкам…

Явь, явь… Но в этой яви ты так же недосягаема, как и во сне, как и там -в море. Здесь все, что тебя обвевало, окружало, осеняло: поземки, клубы пара, северное сияние. Лучи остались, звезда исчезла… Все тот же «ветер-раз» пытается сорвать с меня фуражку,

Страшен мир без тебя. Будто родная комната с ободранными обоями. Или каюта, с подволока которой соскребли крашеную пробку, и ржавое сырое железо леденит душу холодом склепа.

Дома все так же рявкает ревун, все так же поют половицы… Только подросла соседская девочка и уже ходит сама, придерживаясь за стены.

- С приехалом вас! - встречает меня на кухне сосед-мичман. Он в теплой зимней тельняшке. Глаза закрыты резиновыми очками от химкомплекта - чистит лук.

Я переступаю порог своей комнаты, и все вещи, забытые и полузабытые, наперебой начинают кричать мне о ней…

Пусто. Темно. В незанавешенном окне полыхает пурга. Стекла громыхают, будто в них с лета бьются ночные птицы - одна за другой - целая стая…

Ветер на Севере, это не просто ненастье. Это настроение. Это среда всей здешней жизни, это вечный фон всех чувств и переживаний. Слушать его дрожащий пересвист сейчас так же больно, как траурные марши после похорон. Но гренландский норд-ост отпевает нашу любовь настырно, жестоко, неумолимо…

Знаю, теперь так будет всегда. Как только поднимется ветер, я вспомню тебя. Огонь и память в бурю ярче…

Знаю, теперь ты будешь встречать меня здесь на каждом шагу. Выходить из стен, появляться из-за колонн, мелькать в окнах, смотреть из воды…

В этот магазинчик «Дары осени» мы заходили с тобой в прошлом году. Покупали яблоки. Ты любила разгрызать яблочные семечки… Боже, как дорог мне этот магазин со всей своей овощной гнилью!

Кажется, я становлюсь идолопоклонником. Это новый неизвестный религиеведам культ. Культ богини Лю. «Страшно впасть в руки бога живого!…»

Вдруг осенило! Она оставила мне письмо на почте. До востребования! Ну конечно же, там и новый адрес! Бегу по обледенелым лестницам… Как я не догадался сразу! Ведь надежнее ничего не придумаешь: до востребования!

С замиранием сердца смотрю, как острые ноготки операторши перебирают пестрые края авиаконвертов.

- Башилову ничего нет.

- Не может быть!

Операторша, девчонка лет семнадцати, вскидывает на меня нафабренные глаза. Ей хочется мне помочь.

- Сейчас посмотрю здесь…

Она выдвигает ещё какой-то ящичек… Ну уж здесь-то должно быть. Это последний шанс. Ведь не может же быть столь жестокой почтовая фортуна? Фортуна - богиня, а женщины солидарны в сердечных делах…

Похоже, весь запас счастливых случайностей я израсходовал в море.

- Нет.

Никаких писем.

Глава шестая.

Страшные холода обрушились на Северодар. Все побелело, будто забрызгано известью после некой грандиозной побелки. Побелело даже то, что не должно белеть: чёрные шины грузовиков, корпуса и рубки подводных лодок, лацканы флотских шинелей, эбонитовые короба выгруженных аккумуляторов.

Все железо закурчавилось белыми завитками, будто не выдержав морозов, решило обрасти шерстью. Лодки так вмерзли в лед, что, кажется, Сыграй «Срочное погружение», открой все кингстоны и клапаны - они так и останутся, прочно впаянные в бронестекло льда…

Заглянул по делам в лакокрасочную мастерскую, где хранятся старые фотостенды, и увидел её на снимке, запечатлевшем субботник. На фотосеребре застыл свет, отброшенный её лицом, её глазами год назад… Ну вот и встретились.

- По местам стоять, к погрузке аккумуляторной батареи!

В прочном корпусе аккумуляторного отсека сняли съёмный лист - толстую стальную пластину.

В подволоке, рядом с дверью в кают-компанию, зияет прямоугольная дыра, и сквозь нее влетают в коридор среднего прохода снежинки. Ледяные звёздочки тают на голубой ружейной пирамиде, на контакторных коробках, на линолеуме настила.

Как странно видеть небо из отсека! Как странно видеть солнечный свет из глубины аккумуляторной ямы! Говорят, со дна колодцев даже днем видны звёзды. Я спускаюсь в самый нижний ярус ямы, и через оба выреза в настилах, через проем съемного листа смотрю в прямоугольник неба, ставшего сразу по-вечернему синим. звёзд разглядеть не успел. На причале скомандовали: «Майна стрелой!», с корпуса крикнули в отсек: «Трымай алименты!» - и черное дно аккумуляторного элемента закрыло небо; тяжёлый эбонитовый короб тесно вошел в проем, а затем, покачиваясь, опустился сквозь люк в настиле - в «подпол», в верхний ярус ямы. Здесь его приняли руки электриков, осторожно отвели в сторону, подцепили к «пауку» - роликовой тележке, снующей поверху, отвезли в дальний угол ямы, бережно опустили на смазанные тавотом деревянные решётки- «рыбины». Матрос Тодор упирается спиной в эбонитовый короб, наполненный свинцом и серной кислотой, каблуками - в обрешетник…