Читаем без скачивания Николай II в секретной переписке - Олег Платонов

Эти три дня я пощусь и постараюсь сходить в церковь до воскресенья. Прощай, моя драгоценная женушка, мой Солнечный Луч. Горячо целую тебя и дорогих детей. Благослови тебя Бог!

Всегда твойстарый муженек

Ники.

Только что пришло твое милое письмо. Тысяча благодарностей! Рад, что ты спокойна!

Царское Село. 28 авг. 1915 г.

Мой любимый, дорогой Ники,

Как мне благодарить тебя за твое дорогое письмо, которое было для меня таким радостным сюрпризом! Я его уже несколько раз перечла и целовала дорогие строчки. Ты написал 25-го, а я получила письмо 27-го, перед обедом.

Все нас очень заинтересовало. Дети и Аня внимательно слушали, когда я прочла им вслух некоторые выдержки. Сознание, что ты в мирном настроении, наполняет благодарной радостью наши сердца. Бог тебе посылает награду за твои великие начинания. На тебя легла новая ответственность, особенно близкая твоему сердцу, — ты ведь так любишь и понимаешь все военное. А проявленная тобою твердость должна принести благословение и успех.

Те, которые так опасались этой перемены и всего того вздора, убедились, как мирно и естественно все произошло, и успокоились. Я повидаю старика и послушаю, что он собирается мне сказать. — Петрогр. гор. Думу следует проучить — как она смеет подражать Московской[345]! Гучков опять инициатор всего этого и телеграммы, которую ты получил, — лучше бы они занимались своими собственными делами, заботились о раненых, беженцах, топливе, продовольствии и т.п. Им следовало бы резко ответить, что они должны думать о собственном деле и о пострадавших от войны. Никому не нужно их мнение — пусть они лучше всего займутся вопросом о канализации. Я это все скажу старику, так как у меня не хватает терпения иметь дело с этими назойливыми болтунами.

О, мой друг, я так тронута, что ты просишь моей помощи, я всегда готова все сделать для тебя, но не люблю вмешиваться непрошенно, только здесь я чувствовала, что слишком много было поставлено на карту!

Яркий солнечный день, 18 градусов на солнце — и холодный ветерок, вообще этим летом странная погода.

Конечно, гораздо благоразумнее, что ты перебрался в губернаторский дом, раз в лесу сыро — здесь и штаб у тебя под рукой, хотя все же скучно, верно, тебе быть в городе. Не переедешь ли ты поближе, как это предлагал В.? Тогда ты мог бы легче приезжать сюда, если понадобится, или министры могли бы приезжать к тебе, это же еще дальше, чем Барановичи, не правда ли? — и ты мог бы скорее добираться до Пскова и армии. Мы все опять собираемся в церковь — старшие рано, а мы в 101/2, а затем в лазарет, если батюшка не будет говорить проповеди; он вчера опять говорил — и очень хорошо. Затем в 2 ч. мы пойдем на крестины сына прапорщика Кобба, я крестила его первого ребенка в прошлом году (он был нашим раненым, а потом служил в поезде Марии), — Мария и Яковлев (б. улан, комендант ее поезда) будут крестить мальчика в нижней лазаретной церкви. Георгий встретил поезд и роздал медали сестрам. Я уверена, что Шуленб. будет в отчаянии, так как они тоже были под огнем в прошлом году.

Затем мы поедем кататься и заглянем в домик, где живет жена нашего Друга со своими девочками, которых она привезла для учения. Потом Шуленбург в 5 3/4 церковь – Горем. в 7 3/4 — до своего заседания.

У нас в госпитале лежат 3 Татьяниных улана, и четвертый в Большом Дворце там опять 25 свободных мест, к счастью.

Прилагаю при сем письмо от гр. Келлера. Может быть, тебе будет интересно его прочесть, так как оно обнаруживает его простой и здравый взгляд на вещи, как почти у всех, кто не находится в СПб. или в Москве. Он тогда еще не знал о перемене в ставке. Сегодня он возвращается на фронт. Боюсь, что слишком рано, но, конечно, его присутствие там необходимо. Идут слухи, что Новик[346] участвовал в бою, и удачно, но я не знаю, насколько это правда.

Надеюсь, что я не привожу тебя в ярость своими газетными вырезками — верны эти морские сообщения, или нет? Я их вырезала.

Мы сделали прекрасную прогулку, погода была чудная, души наши пели, — это, наверное, означает хорошие известия. В деревне около Павловской фермы мы остановились у лавки и купили 2 банки земляничного и брусничного варенья. Затем встретили человека с грибами и купили их для Ани. Мы ехали вдоль опушки Павловского парка. Такая погода — истинное удовольствие. Мы пьем чай на балконе и тоскуем по тебе, мой дорогой ангел. Жена Гр. шлет тебе привет и молится архангелу Михаилу, чтоб он был с тобой. Она говорит, что Он не мог успокоиться и страшно волновался, пока ты не уехал. Он думает, что было бы хорошо отправить на войну некоторые категории арестантов. Я думаю, что для некоторых — неопасных арестантов — это было бы нравственным спасением. Я могу намекнуть об этом старику, чтоб он подумал, как это осуществить.

В половине восьмого он придет, и мне надо до его прихода отправить это письмо.

Его губернатор[347] совсем к Нему переменился и говорит, что он задержит нашего Друга, как только Он выедет. Ты видишь, что другие дали ему это приказание более чем скверно и постыдно!

Теперь — общая исповедь, так что батюшка просил нас прийти в верхнюю церковь, там будет масса солдат. И завтра утром мы будем со всеми там же. Все дети и Бэби придут тоже. Ах, как бы мне хотелось, чтоб и ты был там, но я знаю, что в сердцах и мыслях наших ты там будешь! Еще раз прости меня, мое солнышко. Бог да благословит и защитит тебя от всякого зла и поможет тебе во всем! Завтра день камня!

Целую тебя без конца, с глубочайшей любовью и преданностью. Навсегда твоя

Женушка.

Бэби надеется завтра написать. Он похудел и побледнел. Весь день был на воздухе. Спал сегодня до десяти с четвертью, очень весел и счастлив, что будет причащаться с нами.

Очень мила фотография, где ты снят во время купания. Несколько слов от Ани тебе, и от меня Н.П.

Царское Село. 28 августа 1915 г.

Любимый,

Я только что видела старика. Ему необходимо с тобой видеться, а потому он завтра выедет. Он много думал о том, кого бы можно было назначить министром внутренних дел, но, по его мнению, нет подходящего кандидата, за исключением разве Нейдгардта[348]. И я тоже полагаю, что он был бы не плох (папа Танеев тоже упоминал о нем) — из Татьяниного комитета. Он прекрасный работник и доказал это на деле, чрезвычайно распорядителен и энергичен. Правда, скучный человек, но тут ничего не поделаешь, его “величественность” может воздействовать наДуму. К тому же ты его хорошо знаешь и можешь говорить с ним, как тебе заблагорассудится, не стесняясь. Надеюсь только, что он не принадлежит к шайке Джунковского и Дрентельна. Мне думается, что он мог бы держать в руках остальных министров и этим помочь старику.

Он находит, что совершенно невозможно работать с министрами, не желающими с ним сговориться, но он, так же, как и мы, находит, что сейчас его не следовало бы удалять, ибо это-то им и желательно, и если им сделать эту уступку, то они станут еще хуже. Если ты хочешь это сделать, то по твоему собственному почину и притом несколько позже. Ведь ты самодержец, и они не смеют этого забывать! Он находит, что было бы правильно прикрыть Думу, но воскресенье — праздник, и потому лучше во вторник, а предварительно он еще тебя повидает. Он находит, что министры хуже Думы. Проклятая цензура — позволяет печатать всякую мерзость. По его словам, известия о двух покушениях на жизнь Николаши— не более как утка. Он находит, что Щербатова совершенно нельзя оставить, что его следует немедленно сменить[349]. Мне кажется, что Нейдгардту можно было бы доверять — не думаю, что его немецкая фамилия могла бы послужить препятствием, так как его всюду превозносят за деятельность в Татьянином комитете.

Государственный Совет может завтра покончить с вопросом о беженцах. Милому старому Горем. отрадно будет повидать тебя — он такой милый!

Только что вернулась с общей исповеди — страшно трогательно и умилительно, и все очень горячо молились за тебя.

Я должна поспешить с отправкой этого письма. Благословляю и целую тебя без конца, постоянно молюсь за тебя, — так радостно на душе все эти дни, чувствую, что Бог вблизи тебя, мой ненаглядный.

Навсегда твоя

Солнышко.

Царское Село. 29 августа 1915 г.

Мой любимый,

Только что принесли твое милое письмо от 27-го, — от всего сердца благодарю тебя за него, мой родной! Так отрадно узнать, что ты доволен Алексеевым и находишь работу с ним приятной. Будет ли Драгомиров[350] назначен его помощником? Алексеев всегда может заболеть, и лучше иметь человека, немного осведомленного в делах. Не будет ли лучше, если ты переедешь поближе, где больше железных дорог? Могилев так далеко, и там проходит столько переполненных поездов. Надо серьезно заняться беженцами — устроить больше питательных пунктов и летучих лазаретов, — масса детей рождается на дорогах, другие умирают — это ужасное зрелище. Правительство разрабатывает вопрос о беженцах после войны, но гораздо необходимее теперь о них подумать. Бог даст, скоро неприятель прекратит свое наступление, и тогда дела поправятся. Известия, которые я прочла в газетах, очень утешительны и гораздо лучше изложены; сразу видно, что кто-то другой их пишет. Наш Друг находит, что больше фабрик должны вырабатывать амуницию, например, конфектные фабрики. Я люблю получать от тебя весточки, дети и А. внимательно слушают, так как мы здесь живем лишь тобой и для тебя.