Читаем без скачивания «Если», 2005 № 04 - Журнал «Если»
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Давайте же вместе осмотрим стрельбище. Как ни пытается редакция «Если» напоминать своим авторам, что выпускает лишь два фэнтезийных номера в год и десять — НФ, как ни предупреждает профессионалов и начинающих фантастов о своих литературных предпочтениях, но фэнтези — да Бог с ней, с фэнтези, почтенный жанр, — хоррор, мистика и всевозможный трэш прут изо всех щелей.
Десять лет журнал ведет конкурс «Альтернативная реальность» для начинающих писателей, и за это время редакция испытала на себе все модные поветрия, которым добросовестно пытались следовать молодые авторы. Вампиры, оборотни и ходячие мертвецы начали появляться на страницах их произведений уже в середине девяностых, но довольно долгое время скромно брели по обочине, не занимая дороги. Однако в последние два-три года нечисть решительно вырвалась на оперативный простор и, главное, принялась выяснять свои непростые отношения с представителями человечества — во всех анатомических подробностях.
С подобной проблематикой, озаботившей умы молодых фантастов, ныне конкурируют лишь экскурсии на помойку или в канализацию — турпредложения, которые еще четыре года назад казались экзотикой.
Конечно, можно представить себе «мыслящие фекалии» чем-то вроде литературного эксперимента. Почему, мол, Шарлю Бодлеру позволено:
Вы помните ли то, что видели мы летом?Мой ангел, помните ли выТу лошадь дохлую под ярким белым светомсреди рыжеющей травы?Полуистлевшая, она, раскинув ноги,Подобно девке площадной,Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,Зловонный выделяя гной.
«Почему же ему можно, а мне нельзя?!»
Может быть, потому что он — Бодлер?
Может быть, потому что помимо произведений из ряда «эстетики безобразного» он писал гениальные стихотворения в совершенно иной стилистике?
У «эстетики безобразного» нашлось в конце XIX века немало эпигонов, но в истории литературы — даже истории французской литературы — остался один Бодлер.
Наверное, и в истории отечественной словесности останется творчество того, с кем не желает целоваться Олег Дивов. Останется в качестве литературного эксперимента талантливого, изощренного и эрудированного (не только в области копрологии) писателя. Однако боюсь, что когорта авторов, тут же выстроившаяся за спиной его успеха, получит лишь сегодняшние медяки.
Но когда сантехников больше, чем писателей, «эксперимент» становится сутью литературы.
Кто сказал им, молодым и талантливым, что путешествие по канализационным трубам есть генеральный путь фантастики? Кто доказал им, что ожившие трупы, вампиры, оборотни и прочие маргиналы суть основные персонажи современной прозы? Кто убедил их, что коммерческий успех произведения зависит от количества крови на квадратный сантиметр текста?
Самый трогательный факт — это литературные конкурсы, где в качестве членов жюри выступают участники. Обратите внимание: все подобные состязания до отказа забиты хоррором и трэшем, но победителем неизменно становится произведение трепетное, порою даже слезоточивое. То есть писать почему-то хочется трэш, но читать и голосовать за него…
Понятно, что юные души блуждают в потемках — это их законное право.
Но вот невымышленный сюжет: в течение полугода в журнал «Если» поступило три произведения состоявшихся, профессиональных писателей, где насекомые, принявшие обличье человека, весьма живописно и основательно расправляются с представителями рода людского. Примерно в те же месяцы мы получили от профессионалов семь предложений по наглядному препарированию монстров — правда, трое консультантов, смакуя подробности операций, советовали проделывать все это в виртуальной реальности. В том же полугодии нас дважды пригласили на свалку, а один раз прямо в нужник.
Может быть, этого требуют читатели, которым в сегодняшней полемике досталось сразу от двух авторов?
Хорошо бы так, ибо в этом случае мир при всем его несовершенстве снова стал бы понятен… Но все читательские опросы среди жанровой аудитории (подчеркнем — именно жанровой, а не общей и не зрительской) свидетельствуют: фэнтези по популярности уступает научной фантастике, хоррор и мистика — традиционному фэнтезийному ряду, а беллетристика золотарей и патологоанатомов (трэш-фантастика) — всем остальным.
Может быть, истинный виновник — Великий и Ужасный Издатель, о котором тоже сегодня было немало сказано?
Как ни странно, среди редакторов различных издательств, выпускающих фантастику, мне удалось заметить лишь одного поклонника фекалий. Все остальные не были расположены путешествовать по разветвленной системе канализации в поисках вампиров, Короля Сточных Вод и его крыс.
Впрочем, издатели — люди подневольные: ходят под одним богом — рынком. Изволь забыть о своих литературных, читательских, личностных пристрастиях и следуй его извилистыми тропами.
Но ведь и это не так. Тиражи трэша и хоррора, которые закладывают издатели, отнюдь не расположены в пределах 10 тысяч, как углядел А.Щупов, но для подавляющего большинства авторов существенно меньше — 5–6 тысяч.
Ну и где же этот понятный мир? Ведущие писатели (а к именам, упомянутым А.Щуповым, мы можем добавить еще два десятка «культовых» фантастов) не озабочены апологией демонизма и трэш-литературы и решают совершенно иные задачи. Читатели выбирают традиционные жанры НФ и фэнтези в их общечеловеческом измерении. Издатели с сомнением относятся к коммерческим возможностям трэша и хоррора на российском рынке.
А они цветут и плодоносят!
Пусть плохо цветут — и гораздо лучше плодоносят, но это уже неважно. Они упорно занимают территорию, им прежде неподвластную, и вытесняют все, что на ней произрастало.
Кажется, мы имеем дело с саморожденным и самодостаточным мифом — случай хотя и редкий, но бытующий в фантастике. Почву для его произрастания круто унавозили девяностые годы, когда на российские нивы вылилось немереное количество отхожего продукта. В те годы затерянный среди сорняков читатель уже не видел леса. А ретивые ассенизаторы продолжали чистить чужие нужники, вываливая содержимое на отечественные поля.
Именно тогда и возник миф о-том-что-нужно-читателю. И сколь бы ни сильны были запоздалые протесты, как бы ясно ни звучали протрезвевшие голоса, миф не желает уходить. Он хорошо укоренился в наших воспаленных нервах: проведи перышком, мы уже вздрогнем, а тут — ржавым гвоздем.
Желающих пройти эту процедуру немного. Но несть числа тем, кто предлагает услуги.
Как тут не вспомнить незабвенного Александра Галича:
Все было сумрачно и серо,И лес стоял, как неживой,И только гиря говномераКачала мерно головой…
Не все пропало в этом мире(Хотя и грош ему цена),Покуда существуют гириИ виден уровень г…
КРИТИКА
Терри Биссон
Старьевщик
Москва: АСТ — Транзиткнига, 2005. — 285 с. Пер. с англ. М. Пановой. (Серия «Альтернатива. Фантастика» ). 5000 экз.
«Старьевщика» (2001) западная критика уже сравнивала с «451° по Фаренгейту» Р.Брэдбери. Сравнение справедливое, хотя и не в пользу автора. Однако Биссон неизменно подкупает умением создать в тексте ауру ирреальности происходящего, умелым балансированием на грани между правдоподобием и нарочитым абсурдом…
Сюжетная посылка книги: в мире накопилось слишком много произведений литературы, живописи, кино, и это препятствует развитию нового искусства. В подробных псевдоисторических главах, сопровождающих развитие основного сюжета, Биссон тщательно излагает судьбу движения так называемых «александрийцев» (название происходит «от пожара, а не от библиотеки», поясняет в тексте сам автор). «Александрийцы», вознамерившись освободить человечество от диктата со стороны наследия прошлого, принялись взрывать и поджигать известные музеи и библиотеки. Сначала правительства преследовали «старьевщиков», но потом оценили «полезность» их дела и взяли под опеку. С этого момента «стирание» прошлого превратилось в сложный процесс, в котором задействовано множество официальных структур.
Главный герой Хэнк Шапиро, работник наиболее безобидной из таких служб — отдела удаления Бюро искусства и информации. Шапиро выезжает на вызовы граждан, случайно обнаруживших дома книгу или копию с картины «стертого» творца, забирает произведение и выплачивает хозяевам небольшую сумму. История героя развивается почти по Брэдбери: однажды «старьевщик» решил не уничтожать собранное, а познакомиться с ним. Только в данном случае это была пластинка кантри-певца Хэнка Вильямса. Судьба Шапиро сложилась менее драматично, чем у Монтэга, однако в итоге и он оказался аутсайдером общества, присоединившись к другим «библиотечным александрийцам», стремящимся не уничтожать, а, вопреки всему, хранить память об уничтоженном искусстве.
