Читаем без скачивания Маленький памятник эпохе прозы - Екатерина Александровна Шпиллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стиснув зубы так, что у меня аж в ушах зазвенело, я слушала рассказ про то, как живётся моему любимому. Плохо живётся! Болен, разумеется, болен и страдает. Он всё ещё тоскует обо мне. Мы оба больные и приговорённые.
Я не смотрела на Веру, делая вид, что слушаю её и рассматриваю свои ногти – а цел ли маникюр, не надо ли заново нанести лак? Конечно, Демон со мной, вернее, на лице, но уж больно трудная ситуация, как бы не выдали меня глаза.
– А как назвали девочку?
– Галей.
– Неожиданно.
– Немодное имя. Так Миша сказал, что это жена решила – в честь своей мамы. И брякнул: «А мне всё равно – Галя так Галя». Представляешь? Ему всё равно!
– Ну, он не в этом смысле, наверное. А в том, что как бы её ни звали, она его любимая дочь.
– Ты оптимистка. Я увидела равнодушие и ужаснулась. Что с ним происходит? Никто не понимает, одному богу известно.
И мне. Мы с богом в курсе, ага.
Моя любовь не могла умереть, я не в состоянии была её убить, зная, что Миша тоже любит. Лучше бы всё у него складывалось не так, лучше бы он меня забыл и был бы счастлив со своей Леной и детьми! Тогда он отпустил бы меня, у меня появился бы шанс, а при том, что творилось, – нет, никак.
– Скажи честно, – спросила я Веру. – А ты прям сразу тогда разлюбила своего… красавца? Как только узнала про него правду? И тут же всё прошло?
Кажется, я опять попала человеку в болевую точку. Что ж за способность у меня поганая такая? Вера опустила голову, плечи её поникли.
– Боюсь, что… боюсь, что я до сих пор окончательно его не разлюбила, – почти прошептала она.
Вот именно. Вот именно!
Звонила Людка из прекрасного далёка. У неё всё отлично складывалось, ей было так интересно, что она не могла говорить спокойно, почти верещала:
– Такие возможности, такие лаборатории! Не могу-у-у! Праздник какой-то, не ожидала!
А потом от неё пришло письмо. И вот, что было в нём, помимо рассказа об американском житье-бытье и очередного восторга от учёбы: «Милая моя Белла, Белочка! У меня тут настолько всё хорошо, что даже неловко хоть на что-то жаловаться. А есть, на что. По телефону я стесняюсь это сказать, писать легче. Ужасно скучаю по тебе! И по Марине, и по родителям – конечно, но, как показали разделяющие нас тысячи километров, оказывается, самым близким другом для меня всегда была ты. И мне страшно не хватает тебя! Нет никакой ностальгии, если только по тебе, представляешь? Придумала свой мир абсолютного счастья: всё то же самое, что есть здесь и сейчас, только ещё ты живёшь next door. Прости за сопли с сахаром, больше не буду».
Надо ли говорить, что последующие полчаса я ревела белугой, обнимая письмо. Меня никто не видел и не слышал, могла себе позволить. А ведь она, Людка моя, не вернётся уже никогда, это очевидно. Там благополучно устроен её брат, милая невестка, с которой они нашли общий язык, обожаемая племяшка Рут и огромные перспективы. Родители скоро к ним переберутся. Это – всё.
Ведь и с Маринкой тоже всё. Мы изредка с ней созванивались, а виделись всего однажды. Именно последняя встреча оказалась драматической и роковой. Сейчас, через годы, мне думается, что я тогда была слишком непримиримо крута и беспощадна, что неправильно. То есть, по сути всё верно, но… Впрочем, по порядку.
Уже вовсю бушевала весна, апрель слепил и дразнил, его звуки и запахи возвращали к детскому восторгу предчувствия лета.
Мы не виделись почти год. Марина, Лёшенька и Марк всей семьёй ездили по глобусу, а когда жили на Рублёвке, то устраивали у себя светские рауты для высокопоставленных во всех смыслах господ. Меня не приглашали. Я узнавала о званых ужинах в особняке лишь из жёлтой прессы, где разглядывала фотки: Маринка хорошела – объективно говоря, но лично мне нравилась меньше. Из её лица уходила изюминка, индивидуальность, хотя сногсшибательной красотой блистала сильнее прежнего. Впрочем, фарфоровый блеск зубов американской улыбки мог быть доработан редакционным ретушёром (не было ещё потрясающих программ в компьютерах, которые нынче в любом телефоне используют девочки, превращая себя в неузнаваемых див), пышность причёски тоже явно увеличена (не понимаю, зачем в Маринкином-то случае?), глаза замазаны косметикой так, что не видно ни их формы, ни выражения, ни взгляда в целом (или Марина сама теперь так красится?).
Внезапно она позвонила и пригласила встретиться в знаменитом кафе для богатых – с видом на Кремль. Там одна чашечка кофе с пироженкой по стоимости равнялись плотному обеду из трёх блюд обычной недурной харчевни. Имелось в виду, что Марина заплатит, я догадалась. Только она не знала, что теперь я могу сама себе многое позволить. Иначе ни за что не пошла бы в такое место.
Пришлось продумать свой внешний вид, идя на свидание к Марине да в такое место. Дожили. Когда-то ближайшая подруга видела меня даже сидящей на унитазе, не говоря уж о драных шортах на мне во время игры в бадминтон, грязных майках и чавкающих кедах – в каком только виде мы ни носились в детстве, изображая из себя, к примеру, Виннету и злых ковбоев.
Что ж, кое-что в моём гардеробе с некоторых пор имеется. Не от кутюр, конечно, но приобретённое в дорогом магазине для торжественных мероприятий в нашем холдинге. Брючный костюм зелёного цвета из итальянского бутика, сшитый, будто с меня мерки снимали. Разорилась, помнится, именно по причине грядущей корпоративной вечеринки. Под костюм ажурная белая блузка. Сумка Эрме, подаренная Полиной (у неё их внезапно оказалось две – мама перестаралась с покупками на Миланской распродаже, поэтому мне перепало сокровище, принимая которое с большой благодарностью, я не представляла стоимость обычной по виду сумочки: знала бы, вряд ли взяла бы). С причёской всё просто – я давно носила короткую мальчишескую стрижку для удобства и скорости. Как выяснилось, мне чертовски шло. На затылке топорщился ёжик, а чёлка небрежной рыжей волной прикрывала левый глаз. А в ушах золотые серёжки, пара колечек на пальцы и… Я удовлетворённо смотрела в зеркало: молодая дама в отражении вполне соответствовала месту, куда её пригласила очень богатая подруга.
Кафе старательно давило на психику своим роскошеством, блеском золота повсюду и прочим купеческим шиком. Глазу не на чем было
