Читаем без скачивания Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Джонатан Кэрролл

Однако старый Кропик как будто и не заметил удивительного совпадения. Он вытянул из подставки безупречно заточенный карандаш и начал легонько постукивать по столу его обратным концом с прикрепленным розовым ластиком – у него это было одним из признаков раздражения. На Аояги он смотрел своим фирменным взглядом, означавшим: «Так мы можем продолжить?» Кропик и его взгляды. Кропик и его жизнь.

И вновь Аояги ощутил острейшую неприязнь к своему коллеге. К нему самому, к его сдержанности, к его упорядоченному существованию, к его чересчур аккуратно упакованным сэндвичам. К его мнениям по всем вопросам (даже если сам разделял эти мнения), к его спокойным вялотекущим дням, в которых не было места риску и даже намеку на риск. К его широким, всегда отутюженным брюкам, к его сбережениям на черный день, к его профессионально-фальшивой улыбке, притом что в душе он если и мог чему искренне улыбнуться, так это порядку. Ибо Кропик являлся живым олицетворением порядка – с непременной алфабетизацией и цветной маркировкой всего и вся. Аояги был уверен, что при вскрытии его сердца (как, впрочем, и сердца самого Аояги) там вместо мышц и кровеносных сосудов обнаружатся типовые картотечные шкафчики.

В этой комнатенке, куда люди приходили с надеждой распутать тугой узел своей незадавшейся жизни при помощи утерянных воспоминаний, Кропик исправно выполнял служебный долг, доставая из ящиков папки и вручая их посетителям. И ни единого звука, ни движения брови, когда на его глазах несчастные клиенты, как желе, расползались на стуле, сталкиваясь с уродливой правдой своей жизни, которая вдруг являлась им словно в панорамном фильме с восьми– или двенадцатиканальным объемным звуком, чтобы накрыть бедолаг по полной программе…

Будь Кропик садистом, это бы еще куда ни шло. Если бы он получал извращенное удовольствие при виде этих людей, снова, снова и снова рассыпающихся прахом, это еще можно было бы как-то понять. Но даже садистом Кропик не был. Он просто подавал клиенту папку, наблюдал за происходящими с ним переменами, а когда тот приближался к коллапсу, молча протягивал ему бледно-желтую (всегда бледно-желтую, никаких других цветов) бумажную салфетку, вынув ее из коробки, которую держал под рукой, в правом верхнем ящике своего стола. Аояги в отсутствие Кропика неоднократно проверял содержимое этих ящиков – вдруг что-нибудь отсутствует или лежит не там, где лежало ранее? Но нет. Каждый предмет занимал отведенное ему место. Ножницы, канцелярские скрепки, резиновые кольца для стягивания бумаг и тому подобное ни на йоту не меняли своих координат в пространстве рабочего стола Кропика. Все было там, где ему следовало быть и где оно было всегда.

Как такое возможно, если учесть, что этот человек по долгу службы ежедневно сбрасывал бомбы на жизнь других людей и лицезрел губительные последствия взрывов? Неужели за многие годы столь жуткой работы он никогда не испытывал сострадания, волнения или, наконец, усталости от всего этого? Да была ли у него душа?

Сам Аояги частенько проливал слезы. По вечерам он брел домой из бара, кинотеатра или с парковой скамейки и по приходе плакал, сидя в одиночестве. Когда-то у него были жена, собака и кот. Но это осталось в прошлом. Да и в ту пору никому из домочадцев не было дела до того, каким образом он зарабатывает на жизнь, лишь бы регулярно приносил домой получку. В конце концов жена его бросила, собака умерла, а кот не вернулся из очередного мартовского загула. Впрочем, он по ним не тосковал. Годы работы подавили в нем почти все чувства. Что сохранилось, так это тяга к чтению, интерес (чисто визуальный) к рослым блондинкам и надежда на то, что остаток жизни после выхода на пенсию через одиннадцать лет – не важно, сколь долгим будет этот остаток, – окажется лучше, чем его нынешняя жизнь. При всем том душа его продолжала нести тяжкий груз сострадания тем, кто приходил в контору с надеждой на спасение, на маленькое чудо или хотя бы на возвращение к родным пенатам. Странное дело, иногда он, оплакивая обреченных клиентов, чувствовал, что сам в них нуждается. Каждый приходивший в офис как-никак был оптимистом, каждый верил и надеялся, что спасение еще возможно. Аояги нуждался в периодическом общении с ними потому, что сам уже давно и навсегда утратил это чудесное качество. Он расстался с надеждой много лет назад – когда понял, что не сможет покинуть эту работу. Для такого шага ему не хватало сил и решимости, тогда как его мужество постоянно пребывало на грани обморока, а кругозор простирался не далее чем на дюйм от кончика его носа.

– Дайте же мне посмотреть, что там в папке.

Голос юнца прервал безрадостные раздумья Аояги. Юнец протянул руку ладонью вверх, ожидая, когда ему наконец вручат голубую папку. Кропик обращался к Кропику. Мильтон, передай папку Мильтону!

Единственными признаками того, что старик готовится осуществить передачу, были напрягшаяся спина и церемонная манера, с какой он соединил ладони. Затем он прочистил горло. Напыщенный старый осел! Да снабди ты парнишку гибельным знанием, а сам поспеши в укрытие. Именно так всегда хотелось поступить Аояги, однако это было запрещено правилами.

– Вот, получите.

Юнец взял папку и раскрыл ее. По опыту Аояги знал, что должно пройти около десяти секунд, прежде чем на клиента рухнет чудовищный вес первого воспоминания и появятся признаки эмоционального надлома.

– Как сегодня твой ланч?

Чертов Кропик! Нашел время задавать такие вопросы! И он совершенно спокоен. Холодный, бессердечный ублюдок!

– Недурно, – отрывисто буркнул Аояги, не глядя на коллегу и резкостью тона давая понять, что не намерен сейчас развивать эту тему.

– Больше не налегаешь на мясные рулеты?

Еда? Мясные рулеты? Как может Кропик болтать о таких вещах, зная, что парнишка вот-вот рассыплется на атомы? Троглодит. Нелепое старомодное словечко – но именно оно пришло на ум Аояги в данной ситуации. Да осталось ли в этом типе хоть что-нибудь человеческое? Если и осталось, то лишь на уровне троглодита.

Аояги с отвращением взглянул на Кропика и в этот самый миг упустил главное. Пока коллеги смотрели друг на друга, юнец пробежал глазами первую страницу из врученной ему папки. Выражение его лица нисколько не изменилось – даже когда он достиг последней строки. Если бы это заметил кто-то из сотрудников, он бы наверняка покачнулся, как от удара в челюсть. Однако оба они увлеклись поединком взглядов, причем лица их выражали один и тот же набор чувств: неприязнь, раздражение и презрение, насквозь пропитавшие обоих за десятилетия, проведенные ими в этих стенах.

– Что за галиматья? – громко произнес юнец, размахивая листом бумаги. – Я вообще без понятия обо всем, что тут написано!

В голосе его звучали вопрос и упрек одновременно.

Теперь оба бюрократа уставились на него, потрясенные как никогда за все время их работы в офисе. Неужели Кропик допустил ошибку? Вытянул неверную папку? Невероятно! Да еще и в случае со своим полным тезкой! Когда миновал первый шок, Аояги едва удержался от ликующего возгласа. Вот уж промах так промах! Начальство узнает об этом еще до конца дня, и тогда задница Кропика почернеет и задымится, как подгоревший тост.

А юнец, словно стараясь подчеркнуть грубость допущенной ошибки, заявил обиженным тоном:

– Я не знаю никого по имени Андреа Хэрмон. И я никогда не бывал в Крейнс-Вью, штат Нью-Йорк. Это что, шутка такая? А как же насчет моей мамы? Вы говорили, что я смогу ее вспомнить!

Юнец смотрел на Аояги, а тот на юнца, и оба упустили из виду внезапную перемену в лице Кропика, когда тот услышал женское имя и название городка. Он широко открыл рот и тут же его захлопнул, словно собирался что-то проглотить, но передумал. Не сумев издать ни звука, он сделал то, чего никогда ранее не делал, не должен был и не смог бы сделать в любой другой ситуации: протянул руку через стол и выхватил листок у клиента. Буквально вырвал из пальцев.

Аояги оторопел. Юнец поднялся со стула и гневно ткнул пальцем в направлении Кропика:

– Да что за херовина тут творится?!

Аояги шагнул вперед и положил руку на плечо парнишки в попытке его успокоить. Он не знал, что делать дальше. Происходило что-то очень важное и таинственное, но уяснить суть происходящего он не мог. И он, конечно же, не мог ожидать подобной выходки от коллеги, всегда скучно-однообразного и предсказуемого в своих действиях, как столетняя галапагосская черепаха.

Старый Кропик проигнорировал их обоих, сосредоточив все внимание на листке из папки. Через несколько секунд его нижняя челюсть начала двигаться – на сей раз быстро, как у жующего хомячка.

Юнец заметил это первым и со смешком прокомментировал:

– Похоже, ваш приятель шизанулся!

Не отрывая взгляда от страницы, Кропик крепко хлопнул себя ладонью по лбу и затем начал яростно тереть ушибленное место. Что это было – нервный срыв? Или умопомешательство?