Читаем без скачивания Дар дождя - Тан Тван Энг

В один из дней, когда его самочувствие улучшилось, Хироси созвал владельцев крупных предприятий и видных представителей общин Пенанга и сообщил им, что Саотомэ в Куала-Лумпуре издал приказ, чтобы китайские коммерсанты каждого штата внесли в правительственную казну по пятьдесят миллионов малайских долларов.

– Но это нелепо, – возмутился Таукей Ийп. – У нас нет таких денег.

Ему вторил гул собравшихся.

– Этим вы продемонстрируете преданность императору. Нам продолжают сообщать, что отдельные антияпонские элементы пытаются нанести нам урон. Такую информацию получает Фудзихара-сан, – покашливая, сказал Хироси, имея в виду маленького тихого человечка, который возглавлял местный отдел кэмпэнтай.

Фудзихара был угрюмым, с проницательным взглядом и тонким ртом, окаймленным маленькими усиками той модной формы, которая особенно нравилась японским крайним националистам. Я пытался не иметь с ним дел, зная, что он не забыл день, когда Горо привез его в Истану и моя сестра в них стреляла. Эндо-сан заверил меня, что Истана не будет реквизирована, но мне не хотелось давать японской тайной полиции лишнего повода для конфискации нашего дома.

Кэмпэнтай пользовался дурной славой, и мне не хотелось знать, скольких невиновных его сотрудники ночью вытаскивали из постелей, потому что на тех указали информаторы в масках, и семьи больше никогда их не видели. Именно такие вещи баламутили осадок нашего существования.

Китайские предприниматели выходили с совещания, и я чувствовал на себе их презрение. В их глазах я оставался в достаточной мере китайцем и был все равно что бродячая собака, роющаяся в объедках.

Выходя из переговорной, я почувствовал, как Фудзихара направляется ко мне. Я напрягся, не зная, что ему нужно.

– Ты – находчивый парень, Филип-сан, – по тому, как он это сказал, было понятно, что он хочет довести до моего сведения, что кэмпэнтай держит меня под колпаком. – Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

– Буду рад помочь, если это в моих силах.

– Мне необходимо пианино. Хорошее, самое лучшее, какое сможешь найти. Обыщи людей. Объясни им, что это мой приказ.

Он записал адрес реквизированного им дома. Адрес я хорошо знал. Этот дом принадлежал семье Торнтонов, которые предпочли оккупацию эвакуации.

– А что стало с теми, кто жил по этому адресу?

Фудзихара улыбнулся, и я попытался унять дрожь.

– Тебе и твоей семейке повезло, что я нашел другое жилье, которое пришлось мне по вкусу. – Он вышел из комнаты, бросив через плечо: – Найди мне пианино. Горо, мой помощник, поедет с тобой. Даю тебе неделю.

Я обсудил этот вопрос с отцом и сказал Горо, что мы готовы предложить Фудзихаре собственный инструмент. У нас дома стоял «Шуманн», небольшой кабинетный рояль, подходящий для гостиной; изначально его покупали для Изабель, которая уже много лет как потеряла к нему интерес. «Шуманн» пользовался на Пенанге популярностью из-за своей устойчивости к местному климату. Сначала отец не хотел его уступать – он все еще злился на мое решение работать на японцев, – но я знал, что его обостренное чувство справедливости потребует, чтобы жертву принесла именно наша семья, и ничья другая.

Узнав о моем предложении, Фудзихара вежливо отказался, сообщив, что, по его сведениям, данная марка не отличается особым качеством. Мне ничего не оставалось, кроме как вспомнить фамилии тех, у кого дома были пианино, и разослать им письма с просьбой нанести им визит и осмотреть инструменты.

Я прекрасно понимал, что и в этот раз истинным намерением Фудзихары было выставить меня напоказ, показать, как японцам удалось переманить сына известного семейства на свою сторону.

Разумеется, наши посещения вызывали немалый страх, и, несмотря на то что я старался сделать визиты как можно более краткими и деловыми, это удавалось мне реже, чем хотелось бы. Меня всегда сопровождал Горо, который явно получал удовольствие от всего происходящего. К моему удивлению, он пробовал звучание каждого инструмента, который мы осматривали, играя с мастерством, которое даже мне казалось более чем высоким и резко контрастировало с мозолистыми руками и отсутствием во время игры всякой мимики. Сцены получались странноватые: японский офицер играл на пианино, я молча стоял рядом, а вокруг собирались напуганные и возмущенные домочадцы, которым не разрешалось садиться и они должны были стоять и смотреть. Это навело меня на мысли о пьесе, предназначенной для голодных духов, которую мы с дедом видели на городской площади Ипоха. Мне казалось, что Горо играет для невидимой аудитории, чье зловещее присутствие было почти осязаемым.

Во всех домах, куда мы заходили, Горо действовал одним и тем же образом. Он широким шагом входил внутрь и требовал отвести его к инструменту. Потом садился за него и полчаса играл одни и те же монотонные произведения, снова и снова. В конце концов в четырнадцатом доме из списка мое раздражение дошло до точки, и я спросил:

– Вы не могли бы играть что-нибудь другое?

Искренне оскорбившись, Горо перестал играть. Потом поерзал на стуле и положил руки на колени.

– Фудзихара-сан считает, что Das Wohltemperierte Klavier[79] состоит из величайших когда-либо созданных музыкальных произведений, и я ним согласен. Präludium und Fuge[80] – особенно две пары из первого тома, которые я выбрал для пробы, – нравятся ему больше всего, и он часто их исполняет. Как я пойму, какой инструмент подойдет ему лучше всего, если я не оценю его с помощью музыки, которую он будет на нем играть?

Этот всплеск эмоций и беглый немецкий Горо застали меня врасплох.

– Уж тебе-то следовало бы знать, что мы – не нация бескультурных дикарей.

Я перевел тираду Горо о музыке Баха хозяину дома, китайцу средних лет. Несмотря на то что на первый взгляд он жил один, я почувствовал в доме присутствие женщин, которых он, без сомнения, спрятал, завидев наше приближение, – я всегда старался объявить о нашем приходе так громко, как только мог. Мы находились в гостиной на первом этаже, и, когда Горо снова принялся играть, я невзначай поднял глаза к потолку, который, как почти во всех домах, где мы успели побывать, был сделан из деревянных реек. Мой взгляд пробежал по всей его площади, и мне показалось, что я увидел глаз, пристально следивший за мной через дырку от сучка. Я на секунду задержал на нем взгляд, и хозяин это заметил. Чтобы отвлечь меня, он сказал:

– Японский офицер сделал очень осведомленное и правильное замечание, – тон у него был заискивающим. – Музыка Баха – безупречна.

– Я не спрашивал вашего мнения, – ответил Горо по-английски.

Он вернулся к клавишам и сыграл новую мелодию, только на этот раз объявил название по-немецки, словно чтобы подчеркнуть для меня утонченность своего народа:

– Präludium und Fuge VI d-moll.

Я пропустил сказанное мимо ушей и посмотрел прямо перед собой, отправляя разум в привычную точку для медитации, но на фоне боя по клавишам это оказалось непросто. Тут наступила зловещая тишина, и я вернул себя в настоящее. У меня по коже побежали мурашки в предчувствии чего-то ужасного, потому что Горо еще ни разу не останавливался, не доиграв произведение до конца.

– Мы возьмем это, – сказал он и встал. Он погладил пианино:

– Оно звучит лучше всех.

Он указал на меня, потом на хозяина инструмента:

– Переведи ему. Хватит на сегодня марать язык английским.

– Это «Бехштейн», – сказал хозяин, когда я перевел ему намерение Горо забрать инструмент. – На острове такого больше ни у кого нет.

– Кто на нем играл?

– Моя внучка. Ей тоже нравился Бах.

– В клавишах чувствуется знакомство с музыкой великого композитора. Но оно немного расстроено, – заявил Горо, нахмурив брови, отчего его лоб прочертила серпообразная линия. – Ты не выказывал ему уважения, обеспечив должный уход.

Он дважды ударил несчастного старика в грудь, и я отчетливо услышал звук сломавшихся ребер – два точных, необратимых щелчка. Старик вскрикнул, и я подбежал к нему из-за другой стороны пианино. Он корчился в конвульсиях на ковре, близкий к шоку, и я не мог ничего сделать, только стоять и смотреть. Мои глаза нашли дырку от сучка в потолке, и я медленно покачал головой, предупреждая того, кто там прятался, не спускаться.

Единственным шансом для старика остаться в живых был наш немедленный уход, чтобы семья могла оказать ему помощь. Я сдержал порыв ударить Горо и холодно произнес:

– Так вы доказываете мне, что вы – не нация бескультурных дикарей?

Он был слишком ошарашен, чтобы быстро найтись с ответом, и я воспользовался возможностью увести его разум в нужном мне направлении.

– Я хочу, чтобы мы ушли. Сейчас же. Я пришлю людей забрать пианино, – сказал я и вышел из дома.

К моему облегчению, Горо без промедления последовал за мной.

Потом от солдат, которых я отправил за инструментом, я узнал, что старик не пережил нанесенной травмы, – удары Горо смертельно повредили его сердце. Я отменил сделанные было приготовления заменить реквизированный инструмент нашим, потому что уже ничто не могло вернуть его к жизни.