Читаем без скачивания Нет - Анатолий Маркуша

Анна Мироновна стала рассматривать книги, самолетные модельки, рисунок на ткани, покрывавшей диван. Рабинович читал.

— Ну вот, теперь все ясно. И, по-моему, есть один правильный ход, — сказал Рабинович, отрываясь от письма. — Как я понимаю, Витьке не терпится? Руки у него чешутся. Так? Сейчас я напишу для него предварительную программу действий, скажем, на неделю. Хорошо? Вы отвезете и скажете: вот Левкины вопросы, думай и спорь с ним. После пятого я приеду, и мы продолжим разговор. Так? Вы спешите? — спросил Рабинович, доставая из стола пишущую машинку. — Это дело займет минут сорок.

Анна Мироновна подумала: если заезжать еще раз, времени уйдет, конечно, больше, чем сорок минут; попросить Рабиновича привезти то, что он называет «программой», к ней… Она решила подождать.

— Если не возражаете, я обожду.

— Отлично. Сейчас! — Он проворно выбрался из-за стола и исчез. Вернулся в сопровождении женщины — немолодой, модно одетой, красивой, с какой-то фарфоровой улыбкой на губах. — Знакомьтесь. Моя жена Нина. Сокровище номер раз. Дети в школе. Так что, между нами говоря, считайте, вам повезло. Ниночка будет вас поить чаем, да? И развлекать. Между прочим, эту работу она любит и думает, что понимает! А я в это время все нахлопаю…

Анна Мироновна успела узнать, что Нина Борисовна — в не столь далеком прошлом балерина и ближайшая сотрудница самого Хотилова («Как, вы не знаете Леонида Леонидовича?»), что Лева очень дружен с генералом Ларюшкиным («Ну, уж генерала Ларюшкина вы не можете не знать!») и что у этого Ларюшкина шикарная дача в шикарном месте, что они — Лева и Нина — отдыхали в прошлом году в черноморском Доме творчества.

Чувствуя, что у нее разбаливается голова, Анна Мироновна украдкой посмотрела на часы. Прошло полчаса, машинка за неплотно прикрытой дверью еще стучала.

«Терпи, — сказала себе Анна Мироновна, — может быть, Вите это действительно нужно».

А Нина Борисовна, все не убирая угрожающей улыбки с лица, продолжала добросовестно исполнять поручение мужа.

— Скажу по секрету, ваш Виктор совершенно неотразимый мужчина. Признаюсь, когда-то я была просто влюблена в него. Впрочем, в Виктора Михайловича влюблены, вероятно, все женщины. Мне так жаль его, так жаль, просто не нахожу слов…

Нина Борисовна говорила не умолкая.

Машинка продолжала стучать.

Наконец в дверях появился хозяин дома, метнул взгляд в сторону женщин, чинно сидевших за круглым обеденным сто-лом, улыбнулся и сказал:

— Ну вот, все готово. Надо полагать, что Ниночка не совсем вас заинформировала? Ничего, ничего, ничего, хотя с непривычки действительно тяжеловато…

Анна Мироновна преувеличенно радушно распрощалась, словно во сне, спустилась по лестнице, крепко сжимая в руке свернутую трубкой «программу». На улице она постояла с минуту: в ушах еще жил въедливый и беспокойный голос Нины Борисовны.

Окончательно Анна Мироновна пришла в себя только в такси. И сразу стала подсчитывать, что еще надо успеть. Ох, успеть надо было много: заехать в магазин технической книги, в библиотеку, повидать Бородина, уплатить за квартиру, хоть на полчаса заглянуть к Азе…

В книжном магазине Анна Мироновна разыскала знакомую Виктору продавщицу, передала привет от сына и не смогла уйти от разговора, который вести ей не хотелось до смерти.

— Что-то Виктора Михайловича давно не видно?

И Анне Мироновне не осталось ничего другого, как сказать:

— Нездоров…

— Наверное, грипп? Сейчас по весне все болеют.

Врать Анна Мироновна не любила и не умела, сказала, что Виктор повредил ногу и из-за этого не выходит… Знакомая продавщица всерьез расстроилась, и Анне Мироновне долго не удавалось повернуть разговор в нужное русло.

Из книг, которые просил купить Виктор Михайлович, в магазине почти ничего не оказалось, но любезная продавщица клятвенно заверила Анну Мироновну, что постарается достать или через экспедицию, или в крайнем случае через знакомых букинистов.

Поручение было выполнено не больше чем на четверть, а времени ушло тьма…

Вечерело, когда Анна Мироновна выбралась из магазина. Вспомнив, что уже кончается двадцать седьмое апреля, Анна Мироновна решила: завтра, в крайнем случае послезавтра рано утром уеду.

Она стояла на краю тротуара голодная, нагруженная и никак не могла сообразить, как побыстрее добраться до дому, когда ее окликнули:

— Анна Мироновна, здравствуйте.

Обернулась, увидела: узенькое, в талию, пальто, тоненькая светлая простоволосая девушка. На лице ожидание, тревога и чуть-чуть испуг…

— Вы не узнали меня? Я приходила к вам от Княгинина…

Из-за угла медленно выворачивало такси. Анна Мироновна взмахнула рукой. Машина остановилась.

— Вы — Марина? Марина Леонтьевна?

— Марина!

— Садитесь, — сказала Анна Мироновна, распахивая дверки такси. — У меня больше нет сил стоять.

Всю дорогу они промолчали. Анна Мироновна, измученная беготней, огорченная бесследно утекшим временем, просто не находила сил, чтобы сказать хоть какие-нибудь слова, Марина растерялась и не знала, как начать разговор и удобно ли ей начинать первой.

Так они доехали до самого хабаровского дома. Анна Мироновна расплатилась с шофером, жестом пригласила Марину следовать за собой, и та прошла молчаливой, легкой тенью за Анной Мироновной; неслышно разделась, незаметно примостилась на кухонной табуретке…

— Чего же вы все молчите, ни о чем не спрашиваете? — придя немного в себя, спросила Анна Мироновна. Она зажгла газ, поставила чайник на конфорку.

— Мне Виктор Михайлович прислал письмо. Все шутит, улыбается в письме, а я читала и… ревела…

— Вот те раз. И опять ревете?

— Реву.

— Если вы хотите, чтобы я с вами разговаривала, немедленно перестаньте. Сейчас же! Вы знаете, как надо жить подле летчика, тем более летчика-испытателя? Каждый день ждать, мучиться неизвестностью, страхами, вымышленными и настоящими, видеть его запавшие от усталости глаза, вместе хоронить людей, которые, бывает, только вчера пили водку у тебя в доме и ржали, как застоявшиеся жеребцы, — и не реветь! Да что там не реветь — виду не подавать… — Анна Мироновна села на другой табурет и, подперев голову руками, не глядя на Марину, продолжала:

— Вы понимаете, что такое испытатель? Они совсем не гладиаторы и не тореадоры, какими их изображают в плохих очерках. Просто, просто это очень трудная работа. Такая работа, что ее нельзя ни с чем и ни с кем делить… Никто не знает нашей боли, наших бабских переживаний, этого нельзя выразить. Невозможно. Ходишь всю жизнь как по ножу и улыбаешься. А вы — реветь…

— Я не реву, — едва слышно сказала Марина. И только тут мать посмотрела ей в глаза.

— Вот хорошо. Молодец. Я тоже не плачу и, между прочим, не плакала, когда даже было от чего. Виктор Михайлович поправляется. Садится. Двигается понемногу. Пишет. К празднику Сурен Тигранович, возможно, попробует поставить его на ноги.

— Ему очень больно?

— Больно. Было — очень, теперь уже не так.

— А что он говорит?

— Как, что говорит? — не поняла мать.

— Ну вообще…

— Все говорит, он же не новорожденный, — и, сама того не заметив, перешла вдруг на «ты»: — Лучше скажи мне, девочка, как тебя понимать? А? Приходила к нам по делу. Это я знаю. Тогда. А теперь ты что ж — жертва?

— Не знаю. Может быть, и жертва. Только я себя не жалею, мне его жалко…

— Он женат — знаешь?

— Да.

— У него сыну пять лет исполнилось — знаешь?

— Да.

Анна Мироновна долго молчала, открыто разглядывая Марину, думала о своем, ведомом ей одной. Успел закипеть чайник. Мать убавила огонь и начала накрывать на стол.

— Поедим здесь, ладно? Сил нет в комнату все тащить. Марина ничего не ответила, только согласно кивнула. Анна Мироновна разлила чай, пододвинула к Марине сахарницу, спросила:

— Ты можешь мне сказать, чего хочешь?

— Поехать хочу. К Виктору Михайловичу…

— А он?

— Он написал, что не хочет, потому что еще недостаточно красивый для встречи. Но мне все равно, какой он…

— Узнаю. Недостаточно красивый! Это на него похоже. Ох и жалко мне тебя, Мариночка. Молодая. А он… И что дальше будет, пока никто еще не знает…

— Анна Мироновна, скажите, только сразу: возьмете меня с собой?

— Вот думаю: брать или не брать. Я же все-таки мать. И бабушка его сыну…

— Понимаю. Если вам неудобно со мной появляться там… скажите, как доехать, я сама… Только скажите, — заторопилась Марина, по-своему поняв Анну Мироновну.

— Что? Неудобно? Кому — мне? Дуреха, разве я о себе думаю? О вас: о нем и о тебе…

Расстались они совсем поздно, договорившись созвониться завтра и все окончательно решить. И хотя Анна Мироновна твердо не обещала взять Марину с собой, та знала — возьмет.