Читаем без скачивания Сочинения - Леопольд Захер-Мазох

— Не выдавай меня, — шепнула она, крепко сжимая его руку, — за нами следит граф Солтык, а мне хочется заинтриговать его.

Действительно, граф стоял у дверей, устремив взор на прекрасную султаншу. Кровь клокотала в его жилах от зависти и ревности. В то же самое время другие, прелестные, подернутые слезами глаза робко, со страхом, смотрели на Казимира. Это была Анюта; она узнала Эмму, и сердце ее болезненно сжалось.

Султанша сделала несколько шагов в сторону графа Солтыка, но в эту минуту к нему подошел патер Глинский и шепнул на ухо:

— Я считаю своим долгом предостеречь вас, граф… Эта султанша — Эмма Малютина… Заметили ли вы, как она разговаривала с офицером и пожимала ему руку?

— Что с того?

— Кокетка опутывает вас сетями…

— Вы ошибаетесь, — с иронической усмешкой возразил граф, — эта девушка холодна как лед.

— Я знаю, что Ядевский часто бывал у нее…

— Как и Сесавин.

— Она одинаково дурачит их обоих.

— Тем лучше!

— Вы добровольно стремитесь к своей погибели! Я вижу, что спасти вас уже невозможно.

— Послушайте, мой любезный патер, если ад населен такими красавицами, как Эмма, то вы первый убежите из рая в царство сатаны.

Солтык устремился вслед за удаляющейся султаншей и догнал ее на пороге комнаты, изображающей Азию.

— Здесь твое царство, — сказал он ей, — позволишь ли ты своему рабу войти вместе с тобой?

Султанша ответила легким кивком головы.

Стены и потолок комнаты были обиты персидскими коврами, в центре возвышался шатер, увенчанной золотым, осыпанным драгоценными камнями полумесяцем; пол был покрыт индийскою тканью белого цвета, в которой ноги тонули, как в мягком снегу. С потолка спускался красный фонарь; там и сям лежали подушки; сильный, одуряющий запах благовоний струился в воздухе. Все это располагало к отдохновению, неге и мечтательности.

Эмма прилегла на диван, покрытый шкурой пантеры. Граф остановился перед ней, с трудом сдерживая порывы бушевавшей в нем страсти.

— Выслушайте меня! — начал он дрожащим от волнения голосом. — Ободрите меня хоть одним словом, иначе я не решаюсь…

— Неужели вас до такой степени смущает и страшит разговор с женщиной?

— Да, потому что эта женщина вы, Эмма!

— Вы ошибаетесь.

— Нет, я узнал вас… Возможно ли вас не узнать, не различить, даже и под маской, между тысячами женщин?.. Да, это вы, Эмма, всегда надменная, холодная и жестокая.

— Это не жестокость, а лишь благоразумие.

— Чем я заслужил вашу ненависть? За что вы с таким убийственным недоверием относитесь ко мне?

Коварная улыбка скользнула по губам красавицы.

— Какая оскорбленная невинность! — воскликнула она. — А как же ваше прошлое… Поступки Дон-Жуана в сравнении с вашими кажутся проказами неопытного школьника.

— Уверяю вас, что моя репутация в этом отношении слишком преувеличена, хотя я не безгрешен в известном смысле. Что же я за человек по вашему мнению?

— Вы злодей, потому что ухаживаете за мной, будучи влюблены в Анюту Огинскую.

— Меня хотят женить на ней, — это правда.

— Иезуитская тактика! Вы сделаетесь орудием для достижения каких-нибудь политических целей; вот зачем необходимо это соединение двух могущественных польских фамилий.

— Быть может, вы и правы, но я вовсе не гожусь для этих целей.

— Следовательно, вы не любите Анюту?

— Нет… Я люблю вас! — добавил он, становясь на колени.

Громкий смех был ответом на это признание.

— Вы смеетесь… Вы мне не верите… Клянусь, что до встречи с вами мое сердце было свободно! Я ухаживал за женщинами, но никогда не увлекался ими. То были мимолетные юношеские забавы, и больше ничего… Я не умею определить то чувство, которое вы возбуждаете во мне. Оно для меня так ново, так необъяснимо. Я не влюблен в вас, не ослеплен вашей красотой, но мне кажется, что мы созданы друг для друга, что жизнь вдали от вас была бы для меня адом. Если это не любовь, то что же тогда?

Эмма с непритворным участием смотрела на его красивое выразительное лицо.

— Бедный граф, — вздохнула она. — Я начинаю верить, что вы меня действительно любите.

— И вам жаль меня, потому что вы не можете ответить мне взаимностью… Сердце ваше принадлежит другому.

— Я не люблю вас, но сердце мое свободно, попробуйте покорить его. Скажу вам более: из всех моих поклонников вы один нравитесь мне, — прибавила она, расстегивая толстую золотую цепь, обвивавшую ее руку.

— Следовательно, вы позволяете мне надеяться?.. О, какое счастье!

Вне себя от радости граф покрывал руки красавицы пламенными поцелуями, а она тем временем накинула на него цепь.

— Вы делаете меня своим рыцарем?

— Нет, своим рабом… Вы видите, что я сковала вас.

Между тем, в танцевальной зале к Казимиру Ядевскому подошла маска в розовом домино.

— Ты один, — начала она, — где та очаровательная женщина, в которую ты влюблен?

— Я не понимаю, о ком ты говоришь… Сердце мое свободно, — возразил молодой человек.

— Меня тебе трудно будет обмануть. Я знаю, что ты недавно клялся в любви одной девушке, но ты забыл свои клятвы и влюбился в другую…

— Кто ты? — воскликнул Казимир, схватив незнакомку за руку.

Рука ее дрожала.

— Нет, не может быть… Я ошибаюсь, — процедил он сквозь зубы. — Признайся, тебя кто-нибудь подослал ко мне?

— Никто… Я хочу предостеречь тебя… Тебе угрожает опасность.

— С какой стороны?

— Со стороны любимой тобой женщины.

— Если ты хочешь, чтобы я поверил тебе, расскажи мне все, что ты знаешь.

Глубокое сострадание выразилось в черных глазах незнакомки.

— Изволь, — сказала она, — ты узнаешь все… Но не теперь… Здесь не место для подобных объяснений.

Незнакомка вырвала свою руку из рук Ядевского и исчезла в толпе…

XXVII. Небо и яд

Через два дня Казимир Ядевский получил анонимное письмо, в котором его приглашали на свидание в католическую церковь, ту самую, где он имел последнее объяснение с Анютой Огинской.

В первую минуту ему показалось, что письмо от нее, но разговор с розовым домино навел его на другую мысль. Быть может, Эмма имеет серьезные виды на графа Солтыка. В таком случае, частые посещения другого поклонника могут стеснить ее. И она подослала свою поверенную, чтобы напугать его мнимой опасностью и заставить прекратить свои визиты. Загадочные поступки Эммы были для него неисчерпаемым источником душевных тревог. Мало-помалу недоверие закралось в его сердце и овладело им с неимоверной силой.