Читаем без скачивания Сочинения - Леопольд Захер-Мазох

— Просите.

Хитрый иезуит вошел в гостиную с самой сладкой улыбкой. Хозяйка легким движением руки указала ему место на диване и с сознанием собственного достоинства устремила на него вопрошающий взгляд.

— Извините меня… Я, кажется, побеспокоил вас не вовремя, — начал патер Глинский, — но причина моего визита так важна, — я бы даже сказал, священна, — что я отчасти имею право на ваше снисхождение… Речь идет о счастье моего дорогого графа… Я воспитывал его и люблю, как сына…

Наступила довольно продолжительная пауза. Иезуит надеялся, что Эмма поможет ему каким-нибудь вопросом или замечанием, но она слушала его с таким непритворным равнодушием, словно хотела сказать: «Какое мне дело до твоего графа». Патер растерянно потирал руки и расправлял складочки на своем рукаве. Наконец он решился прервать это затянувшееся молчание и сказал:

— Я полагаю, сударыня, что вы уже угадали причину моего визита?

— Вы ошибаетесь, я о ней даже не подозреваю, — ответила девушка с таким неподдельным простодушием, что буквально поставила в тупик опытного дипломата ордена иезуитов.

— Я желал бы… Но, прежде всего, позвольте отдать вам должное, вы были восхитительны в костюме султанши.

— Неужели вы пожаловали сюда для того, чтобы сказать мне этот комплимент? — насмешливо улыбнулась Эмма.

— О нет, — пролепетал иезуит, — я веду речь к тому, что мой граф влюбился в вас до безумия…

— Да, он за мною ухаживал, — равнодушно ответила гордая красавица.

— Значит, я не ошибся… Понятно, что внимание графа льстит вашему самолюбию, положим даже, что это чувство доставляет удовольствие и ему самому, но вместе с тем оно огорчает многих и в особенности меня, его воспитателя, от души желающего видеть его счастливым.

— Теперь я вас уже вовсе не понимаю, будто вы говорите на незнакомом мне иностранном языке.

— Известно ли вам, что граф Солтык помолвлен?

— Да, я это слышала.

— Что вся Польша жаждет этого союза двух могущественных фамилий?

— И это мне известно.

— Скажите, почему же вы так стараетесь разрушить наши планы?

— Я?! — Эмма надменно вскинула голову и засмеялась. — И не думаю!

— Зачем же вы завлекаете графа?

— Не могу же я запретить ему ухаживать за мной! Я бы стала предметом всеобщих насмешек. Впрочем, он ничем не нарушает законов приличия.

— Вы уклоняетесь от положительного ответа… а между тем всеми силами поощряете графа…

— Нисколько.

— Не пора ли прекратить эту игру словами, сударыня, оставим остроумие в стороне… Разрыв графа с семейством Огинских был бы несчастьем для всех, кто желает ему добра, а для него самого — в особенности… Вы препятствуете этому браку… в этом я уже убедился… и потому прошу вас, сударыня, прекратить ваши преследования.

— До сих пор граф не говорил со мной о любви, но если бы он это и сделал, то, поверьте, я не стала бы его слушать.

— Все это только слова! — возразил иезуит. — Я человек опытный и прекрасно понимаю, что вы имеете виды на моего бедного графа!

— Избавьте меня от ваших предположений, — строгим шепотом заметила Эмма. — Я не люблю вашего графа — достаточно ли этого для вашего успокоения?

— Виноват, сударыня, мы не понимаем друг друга. Я говорю, что вы желаете овладеть его сердцем.

— Нимало, а рукой — и того меньше, — не без гордости возразила Эмма.

— Да, не рукой… Мечта ваша совершенно иного свойства… Будем же говорить откровенно…

— Возможно ли это для человека, носящего рясу! — ядовито пошутила Эмма.

— Скажу вам откровенно, я еще не разгадал ваших намерений, но сердце мое подсказывает, что вы погубите графа.

— Если бы я действительно имела какие-нибудь виды на графа Солтыка, то вряд ли бы вы разгадали их, патер Глинский.

— Следовательно, вы признаетесь, что у вас есть определенная цель.

— Прошу вас, не приписывайте мне ваших собственных умозаключений… Я не сказала вам ничего.

— Опять громкие фразы!.. Вы злой гений моего графа, и я считаю своей священной обязанностью разлучить его с вами, во что бы то ни стало, потому что я желаю ему добра, а вы…

— Разве вы знаете, чего именно желаю ему я? — перебила его сектантка. — Мы оба хотим спасти графа, но идем к этой цели различными путями. Вы объявляете мне войну, и я смело принимаю ваш вызов… Я не боюсь ничего, потому что твердо уповаю на милосердие Божие!

Проницательный иезуит буквально остолбенел от изумления; перед ним была неразрешимая загадка. Неизвестно чем бы окончилось это объяснение, если бы в гостиную не вошла Генриетта Монкони. Пока она с восторгом обнимала и целовала Эмму, патер Глинский встал с дивана и начал откланиваться.

— Вы уже уходите? — спросила вежливая хозяйка.

— Я полагаю, что отношения наши достаточно выяснились.

— Итак, война, не правда ли?

— Это зависит от вас, — и иезуит, бросив на Генриетту выразительный взгляд, полный искреннего сострадания, поклонился и вышел из комнаты.

— Зачем он сюда приходил? — спросила Генриетта.

— Он вообразил, что я отбиваю графа Солтыка у Анюты Огинской.

— Вы?! — и Генриетта громко захохотала. — Виноваты ли вы в том, что все мужчины, увидев вас, сходят с ума? Понятно, что Солтык потерял голову! Но ведь вам это безразлично, не так ли?

— Разумеется!

— Вы сотворены для всеобщего обожания, — продолжала восторженная девушка, — я это чувствую, точно так же как и другие. Вы сверхъестественное, неземное создание!

Генриетта упала на колени перед своим кумиром и продолжала, не спуская с Эммы больших синих глаз:

— Вы святая!.. Я молюсь на вас! В сравнении с вами все наши так называемые красавицы кажутся мне ничтожными. Даже Анюта Огинская, хотя я люблю ее, как сестру.

— Какое заблуждение!

— Это выше сил моих, я не могу думать о вас иначе. Не отталкивайте меня, умоляю вас! Если я не достойна быть вашей подругой, я с радостью стану вашей рабою.

— Глупенькая фантазерка, — сказала Эмма, гладя ее по щеке.

— Осчастливьте меня!

— Если это в моей власти, я готова.

— Говорите мне «ты».

— Охотно, душа моя.

Генриетта бросилась к ней на шею и шепнула на ухо:

— Любишь ли ты меня хоть немножко? Позволишь ли ты мне всегда быть рядом с тобой?

— А что скажут на это твои родители? Ты невинный, неопытный ребенок, Генриетта, а я посвящена в такие тайны, от которых содрогнулось бы и мужское закаленное сердце. Тебе все улыбается в жизни, а я заглянула в глубокую пропасть бытия и увидела на дне ее такие ужасы, которые заставили меня отказаться от всех земных наслаждений. Поверь мне, для человека нет большего несчастья, как родиться на свет, а смерть есть истинное для него благодеяние. Ты не знаешь, даже не подозреваешь, на какие страдания обречен человек во время своей земной жизни, а я знаю все это.