Читаем без скачивания Перевёрнутый мир - Елена Сазанович

— А не послать ли мне тебя подальше, режиссер! — В моем взгляде было столько злости, что Лютик попятился.

Он не забыл, как я его ударил. И я подумал, что этот удар он хорошенько запомнил и записал в свою черную книжонку обид. К тому же Лютик обязательно припомнит, что я так не похож на него, как и Ален Делон. Настоящие враги в моей судьбе уже появились. Появятся ли настоящие друзья?

Лютик поднял перед собой руки, шутливо защищаясь. Он не обижался. Я давно понял, что больше всего нужно опасаться людей, которые совершенно не обижаются. Никогда нельзя прочесть по их лицам, что они думают. И в любую минуту они могут нанести удар из-за угла.

— Что ты, Ростичек! Что ты, солнышко! Старую дружбу нелегко перечеркнуть. А вот кто старое помянет… Не поминай старое. Ненароком лишишься глаза. Хромающий артист — еще куда ни шло, можно сыграть Овода. А зачем мне артист без глаза?!

Лютик весело хохотнул. Но в его круглых заплывших глазках промелькнула ядовитая стрела. В меня она не попала.

— Мы тебя ждем в пансионате, Ростик. — Лютик меня крепко обнял. — Нам нужно о многом поговорить. А ты хитрый, чертяка. Я тебя, пожалуй, недооценил. Такой пиар для тебя придумал! Такую мощную биографию сочинил! Видите ли, он — двойник! Правда, попахивает мелодрамой. Если бы ты еще память потерял. — Лютик пискляво хохотнул и вновь меня обнял, приподнявшись на цыпочки. Словно пытаясь до меня дотянуться. — Что ж, брат, признаюсь и каюсь. Ты меня обыграл! Это же надо! А меня, Ростичек, мало кто в жизни обыгрывал! Да уж, сейчас не проходят ни смазливые Алены Делоны, ни чванливые Волконские. Думаю, нам с тобой еще предстоит сыграть Моцарта и Сальери. Запомни хорошо, Росточек, они повязаны даже после смерти. Их ничто не может разлучить — ни время, ни вечность. И даже биографы! А сегодня, мой дорогой, ты заслужил бурные аплодисменты и громыхающий салют!

Внезапно, как по команде, раздался грохот петард. Цветные огни стремглав полетели вверх, растворяясь в темноте. Блестящие искры салюта опадали на лапки елей. На заснеженную траву полетело разноцветное конфетти. Под этот громыхающий салют театрально уходил Лютик с командой, весело размахивая черной лаковой тростью. Он оставлял за собой последнее слово. Сегодня в мою честь он устроил праздник. Что будет завтра? И что посыплется на мою голову вместо конфетти, что будет стрелять в мою спину вместо петард?

Но я не боялся. Я уже был готов ко всему. Это только моя судьба. И эту судьбу я начинал любить.

Я стоял напротив Вальки, ее мужа и доктора. Валька с восхищением смотрела на знаменитого артиста. Доктор Кнутов — со сдержанным почтением. Взгляд Ростика был устремлен вдаль, вслед удаляющемуся балагану. И я прочитал в его глазах откровенную грусть. Он, как и я, сегодня прощался со своим прошлым навсегда. И немного о нем жалел.

— Как жаль, — вздохнула Валька, — вам нужно уезжать. А мы так мало были знакомы.

Мы знакомы тысячу лет. Но это уже не имело значения.

— Но, конечно, там вас ждет Ален Делон, съемки, презентации, другой мир, так не похожий на наш.

Да, действительно не похожий. И я уже не питал к нему отвращения, мне нужно было там жить. Когда-то я думал изменить этот мир, но проиграл. Он изменил меня. Разве можно бороться с целым миром? Но я все же попробую.

— Но, возможно, вы вернетесь. — Доктор Кнутов от неловкости закашлял. — Ваш режиссер что-то говорил о фильме про лесного бога. Это вполне удачная идея.

— Не знаю. Все может быть…

И если я вернусь, то мне останется лишь сыграть свое счастье, счастье лесного бога среди этих полей и лесов, среди птиц и зверей. Ростику остается быть счастливым вместо меня.

Когда я сюда возвращался, то был уверен, что меня узнают. Меня никто не узнал. Я оказался не к месту, я стал чужим. И я не мог винить этих людей. Они помнили меня совершенно другим и в другой жизни, теперь напоминающей хорошее кино. Изменить уже ничего нельзя. И я не хотел менять. В конце концов, я не имел права рушить чужое счастье, которое вполне могло быть моим. Закон оставался на моей стороне. Но что такое закон по сравнению с судьбой, которую я когда-то поменял по собственной воле. И теперь должен исполнить перед ней долг, который на себя принял. И мне подумалось, что все не так уж трагично. Валька — это Рита, Чижик — Джерри. Я — Ростик. Главные персонажи повторялись.

Мне предстояло уехать, чтобы исполнить обязательства Ростика, которые стали целиком моими. И мне самому придется разбираться в этой судьбе, которая стала моей. С Лютиком у меня разговор будет краткий. Я сумею отомстить и за себя, и за остальных, а возможно, и за Алена Делона. А потом… Нужно еще сделать памятник Любаше и ограду, и чтобы обязательно скрипела калитка. Нужно помочь Лиде, пожалуй, она сможет сыграть надменную топ-модель. Нужно поговорить с Биной, попытаться убедить ее, что кроме кино есть тысячи других профессий. И не обязательно для этого искать продюсера. Я вспомнил, что нужно кардинально решить вопрос с Даном, вернуть студенту все права на его рассказ. Возможно, я ему предложу написать сценарий о лесном боге. Да, еще самое главное — Рита. Нужно спасать эту девочку, пока не поздно. От Лютиков, Подлеевых и всего их кинематографа. Может быть, я подарю ей щенка. И конечно же Вика. Ведь она меня ждет. Вернусь ли я к ней? Скорее, скорее домой, у меня столько дел, столько нерешенных вопросов. Домой… Я уже знал, где мой дом. От прошлого ничего не осталось.

Чижик завыл жалобно и протяжно, он всегда умел читать мои мысли. И я взял его на руки. Его грустные полуслепые глаза не мигая смотрели на меня. Его теплая взъерошенная шерсть щекотала мои ладони. Единственное, что я заберу из прошлого — это Чижика. Только он смог узнать меня. А значит, он со мной, в настоящем. И во второй раз я его предать не могу.

— Я его возьму с собой, — настолько решительно заявил я, что все оторопели.

— Но это невозможно! — Доктор даже снял кепку. И снег стал падать на его лысеющую голову. — Это же собака, она как член семьи. Она всю жизнь была с нами, здесь ее родина, здесь ее хозяин.

— Он возьмет ее с собой, — так же решительно заявил Ростик. И тут же повернулся ко мне. — Чижик полюбил вас, он никого так и не смог полюбить. А родина для собаки там, где она любит.

Валька бросилась к Чижику и, плача, стала целовать его узкую морду. Потом медленно подняла на меня мокрое, опухшее от слез лицо.

— Но Чижик совсем больной, он старый, полуслепой. Вы… Вы берете его только чтобы похоронить.

— Пусть будет так, — вздохнул я.

Чижик повеселел и благодарно лизнул мои руки.

— Вам, наверно, нелегко пришлось в жизни, Ростислав Евгеньевич. — Доктор пристально смотрел на меня, словно пытаясь вспомнить, где видел раньше. — Вы, наверно, кого-то бросили, и вас мучит совесть.

— Да, доктор. Меня мучит совесть. И я сделаю для Чижика все, что смогу. И когда время придет похоронить, я буду знать — где.

— Но ведь собаке лучше умереть на природе. В лесу, где он вырос, — не сдавалась Валька.

— Собаки ничем не отличаются от людей. Они хотят быть похоронены там, где их будут помнить. Хотя бы один человек.

— Но и мы не собираемся забывать Чижика, — надулась Валька.

Я улыбнулся и ободряюще прикоснулся к ее плечу. Она вздрогнула, словно почувствовала что-то необычное, нахмурилась и внимательно на меня посмотрела. Я резко одернул руку.

— Но ведь вы совсем не знаете Чижика! — Валька по-прежнему с удивлением смотрела на меня. — А мы не знаем про вас. Кроме того, что вы артист. Это так мало для собаки.

Я прижал Чижика к своей груди, он радостно залаял, завилял хвостом и положил лапу на мое плечо. Его полуслепые глаза зажглись в темноте и преданно смотрели на меня, ни на кого больше не обращая внимания.

Вопрос был исчерпан. Я не знаю, сколько нам с Чижиком уготовано времени. Но знаю наверняка, что это время будет прекрасным. Потому что из прошлого я забирал самое дорогое. Словно мог увезти с собой частичку своей родины, своего настоящего дома.

Мы отошли с Ростиком в сторону, и я протянул ему руку.

— Ну, прощай, Даня, — назвал я его своим именем. И при этом не почувствовал ни боли, ни сожаления. Это имя мне уже не принадлежало.

— Прощай, Ростик, — он крепко пожал мою руку в ответ. Он уже давно не чувствовал боли. Это имя ему уже давно не принадлежало.

А я вдруг подумал, кто же из нас сейчас смотрит в зеркало: он или я? Нет, пожалуй, все зеркала давно разбиты. И мы уже не являемся отражением друг друга. Мы настоящие.

— Скажи, — обратился я к бывшему Ростику, — тебе не обидно, что жизнь лесного бога, уважаемого человека, любимого мужа, высокого профессионала будет проходить не под настоящим именем? Хотя заслужил его ты.

— Нет, не обидно. Это хорошее имя, и я его постараюсь не замарать.

— Ну, за это я спокоен. Я за свое имя спокоен. Ты, говорят, человек без ошибок.