Читаем без скачивания На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917 - Валентин Левицкий

– Проклятая сила, – говорил один, выбрасывая лопатой землю за бруствер, – живого засыпет, а мертвого выкопает.

Мимо меня санитары, преодолевая всевозможные препятствия, выносили в ход сообщения раненых. Нелегко было смотреть на эту печальную процессию, где большая часть оказались тяжело изувеченными. Невольно мой пытливый взор упал на кровавое полотнище солдатской палатки, где лежал ефрейтор 7-й роты Погорелов. Ему оторвало обе ноги выше колен, и положение бедного солдата было совсем безнадежное. Но что меня поразило – это его предсмертное спокойствие. Этот человек был действительно полон презрения к стоявшей перед ним смерти. Слабым умоляющим голосом он просил не уносить его из окопа.

– Не мучьтесь со мной зря, оставьте меня здесь, все равно помирать, несите тех, кому еще жить, – дальше я был не в силах слушать слова умирающего Погорелова, и торопливо пошел по окопам. Пройдя последние, я бегом направился к своим пулеметам, до которых оставалось не больше пятидесяти шагов.

В ответ на сильный огонь турецких гаубиц наши мортиры, нащупав их у Ала-Килисы, заставили их замолчать. Дьявольская песня подходила к концу. Нас перестали тревожить густые грозные взрывы, осколки, летящие камни и стоны умирающих.

Огонь с обеих сторон окончательно угомонился. В окопах наступила прежняя тишина, и только разрытые брустверы и глубокие воронки после разрывов говорили о только что промчавшейся кровавой буре.

– Как дела, Шелегеда? – спросил я.

– Пулеметы целы, но людей побило, ваше благородие, Литвиненко ранен в живот, Архипов в руку, Гречанинов в руку, а Ирко в бедро, – печальным голосом доложил мне унтер-офицер.

– А хорошо, что вы вышли из своего окопа и пошли назад, – говорил мне, смеясь, унтер-офицер Скляров.

– Почему ты так думаешь? – задал я ему вопрос.

– Как вы ушли вниз, то после того начал бить турок, и второй или третьей бомбой угодил вам в окоп, – говорил Скляров, показывая рукой за мою спину. Я обернулся и вместо своего окопа увидел какую-то развороченную яму.

К сумеркам я вызвал к себе подпоручика Кузнецова, оставил его при взводе, а сам отправился в штаб полка. Мой путь шел по скату вдоль позиции. Я спускался верхом по крутой тропе к седловине, составляющей середину боевого участка полка. Солнце скрылось за Джили-Гелем, когда я, переехав маленький ручей и взяв направление на Геряк, стал приближаться к резервной роте правого боевого участка. По лаю хорошо знакомого мне пса я догадался, что в резерве стояла первая рота. Встречные люди весело отдавали честь, а пес, его звали Фу-фу, виновато завиляв хвостом, приблизился ко мне.

Пройти мимо, ответив лишь на приветствия, – это значило обидеть тех, с кем я в продолжение четырех лет был связан и службой, и дружбой. С большинством из них я одновременно вступил в полк: я прямо с юнкерской скамьи, они с крестьянской сохи. Я слез с коня и подошел к молодому прапорщику, теперь командующему ротой. Многое, многое в роте переменилось за эти дни. Командир роты капитан Келбаниани был контужен, младшие офицеры подпоручики Селяво, Макушев были ранены. В простых, бесхитростных словах рассказал мне прапорщик ту тяжелую обстановку, в которую попала 1-я рота во время нашего наступления 23 июля:

– Впереди роты шли так называемые «резники», то есть охотники для резки проволоки, а за ними гренадеры. Был уже сильный огонь, когда «резники» подошли к заграждениям и принялись за дело. Минут за пять все было готово. Дело оказалось легче, чем представлялось. Колья в каменистом грунте сидели непрочно, и местами проволоку люди просто сволокли на сторону. Первыми ворвались в окопы гренадеры, бросив предварительно в них около двадцати ручных гранат. Стоявший во главе их унтер-офицер Брыль успел бросить несколько гранат. Состоя еще до призыва в каком-то бродячем цирке в качестве атлета, Брыль обладал действительно громадной физической силой и большой ловкостью. Он убил турецкого офицера и, заколов еще нескольких солдат, бросился в тыл противнику. Пройдя окопы, роты столкнулась с подошедшим подкреплением противника под командой офицера на старом коне. Началась жестокая рукопашная схватка. Турки дрались отчаянно, но по всему виделось, что они были застигнуты врасплох. Многие их солдаты оказалась без обуви, без патронов, и даже их офицер сидел на коне без брюк, в одних кальсонах и расстегнутом мундире. Сигналист Галяпа, схватив коня под уздцы, хотел отбросить офицера с седла, но был им убит револьверным выстрелом.

Офицеру удалось ускакать, но его роте досталось сильно от нас. Дальше мы попали под сильный ружейный и пулеметный огонь. В каких-нибудь десять минут все офицеры роты, за исключением меня, выбыли из строя. Фельдфебель Тюклов был с трудом вынесен из-под огня: ему перебило обе ноги. Я, увидев, что мы слишком прорвались вперед, отошел назад в седловину на линию боевых участков полка. На этой позиции мы избавились от оружейного огня, но в продолжение целого дня нас в буквальном смысле уничтожала неприятельская артиллерия. К вечеру я насчитывал потерь у себя в роте более ста человек. Посмотрите, какая маленькая наша рота стала, совсем куцая, – закончил прапорщик, показывая рукой на роту.

С жутким сердцем я слушал невеселую повесть прапорщика.

– А где Дивицкий? – спросил я.

– Убит, – ответило несколько голосов.

– Пшеничный?

– Убит.

– Гноевой?

– Убит.

И все время в ответ только слышалось два коротких слова «убит» или «ранен».

– А где… где Труссов? – спросил я с нескрываемой робостью.

– Здесь я, ваше благородие, пока жив, – услышал я, и среди группы засмеявшихся солдат увидел, с расплывшейся улыбкой на широком лице, старшего унтер-офицера Труссова.

Поздно в сумерки я прибыл в Геряк. В штабе полка я узнал, что общая обстановка на фронте начала слагаться для нас вполне благоприятно. Части генерала Баратова перешли в наступление, которое успешно развивается. Кроме того, в одном из полученных распоряжений указывалось на крайнюю необходимость в экономии огнестрельных припасов. Как впоследствии пришлось слышать, подобная мера объяснялась большой отправкой патронов на Западный фронт из Тифлисского арсенала и из Карсской крепости.

Около 10 часов был получен приказ из штаба дивизии, где командиру полка указывалось с наступлением сумерек выделить два батальона при четырех пулеметах и отправить их в направлении Зивина, где им будет дана особая задача. Командир полка решил к вечеру совершить перегруппировку с таким расчетом, чтобы 1-й и 2-й батальоны остались на позиции, а 3-й и 4-й под командованием полковника Бахтамова ночью на 27 июля выступили бы в указанном направлении.