Читаем без скачивания Открытие медлительности - Стен Надольный

«Во главе правления должно стоять два человека, не один и не три. Один из них должен вести дела и поспевать за нетерпением вопросов, просьб, угроз управляемых граждан. Он должен производить деятельное впечатление, но при этом заниматься только малозначительными, пустяковыми вопросами, а также всеми срочными делами. Второй же человек имеет тогда возможность спокойно смотреть на все со стороны, чтобы в решающий момент сказать „нет". Поскольку всякие спешные надобности не отвлекают его, он может каждый предмет как следует разглядеть, он может определить продолжительность и скорость всего происходящего, он не устанавливает себе никаких сроков, дабы отдаться безраздельно думам. Он прислушивается к внутреннему голосу и может сказать „нет" даже лучшим друзьям, но главное — первому офицеру. Его собственный ритм, его не растраченная на пустяки выносливость спасают и защищают его от всех срочных оказий, которые только кажутся таковыми, от всех, без исключения, чрезвычайных обстоятельств, требующих якобы безотлагательной реакции, от всех скоропалительных решений. Если он говорит „нет", он обязан дать разъяснение. Но и в этом случае не должно быть никакой особой спешки». Так сформулировал свои выводы Франклин и записал.

— Да это же монархия! — воскликнул Маконоки. — Король и канцлер! Вы изобрели монархию! Но мы уже это проходили.

— Нет, — возразил Джон. — Это суть всякого правления! Просто монархия легче всего узнается в этой системе.

— Ну а где же у вас народ? — спросил Маконоки.

— Он может занять место короля, — ответил Джон. — Без медлительности ничего не сделаешь, даже революции.

Такой ответ секретаря не удовлетворил.

— Иными словами, вы предлагаете сидеть и ждать! Неужели вы всерьез надеетесь, что кто-нибудь согласится принять вашу систему? В мои шестьдесят пять уже поздно заниматься революциями! Кому это нужно?!

— Мне, мне, — повторил Джон непроизвольно.

Лондонское правительство продолжало слать заключенных: рабочих, разгромивших в Девоншире машины; мятежников, выступавших за независимость Канады; сторонников всеобщего избирательного права, не давших запугать себя полиции. Для Маконоки все они были героями, для Франклина «политическими джентльменами». Монтегью считал их злостными преступниками, посягнувшими на Бога и корону. Он советовал поместить их в тюрьму строгого содержания, в Порт-Артуре, ибо так тут было заведено с незапамятных времен. И уж ни в коем случае нельзя разрешать политическим работать у поселенцев.

— Одной искры может быть достаточно, чтобы разгорелось пламя!

Джон решил по-другому, хотя и знал, что решения, принятые вопреки мнению Монтегью, оборачиваются сплошной нервотрепкой и бесконечной писаниной. Монтегью, как никто другой, умел расстраивать дела даже тогда, когда они уже приняты к исполнению.

А еще Маконоки, который как-то заявил:

— Канцелярская работа не для меня. Я вижу свою задачу не в том, чтобы день-деньской возиться со всякими бумажками. Мое предназначение — просветление умов, борьба за справедливость, которой я готов служить до последнего!

Джон возразил:

— Но добиваться справедливости вы как раз можете, только занимаясь бумагами. Тут у вас широкое поле деятельности, тем более что вас назначили сюда моим секретарем!

Маконоки почувствовал себя непонятым, как бывает, когда удачная речь не производит должного впечатления.

Активнее всего Маконоки боролся против распределения заключенных на работы за пределами тюрьмы. Он был ярым сторонником закрытых исправительных учреждений и делал ставку на научно обоснованное перевоспитание арестантов усилиями специально подготовленного персонала.

Справедливость, говорил он, есть основа всякого воспитания. Только в тюрьме преступник может рассчитывать на справедливое обхождение, а не у частного работодателя, поскольку никакой чиновник не в состоянии обеспечить в данном случае эффективный контроль.

Джон придерживался иного мнения:

— Если рассуждать логически, то тюрьма не оставляет никому никакого шанса. Ведь большинство преступников становятся таковыми лишь потому, что у них не развито чувство времени. У них неправильная скорость, что-то они делают слишком быстро, что-то слишком медленно. Как же им научиться этому за решеткой? В тюрьме время воспринимается иначе, чем в окружающем мире.

Маконоки ничего не понял, тем более что Джон слишком уж растянул свое высказывание и нетерпеливый слушатель не мог уследить за ходом его мысли. Зато Маконоки вспомнил, какие еще аргументы можно привести в пользу своей теории:

— Поселенец — плохой помощник в деле возвращения преступника на путь добродетели! Ему никогда не исправить арестанта, зато арестант может оказать на поселенца дурное влияние! Система распределения заключенных на работы за пределами тюрьмы — это искушение, подталкивающее людей на несправедливость и жестокость. Поселенцы тоже мастера работать плетками, а женщин-заключенных они еще к тому же затаскивают к себе в постели.

Джон опасался, что дискуссия может вылиться в тотальную мобилизацию аргументов, когда придется силком сгонять под свои знамена все мелкие частности ради того, чтобы вступить в войну утверждений общего свойства. Он решил сменить тему. Но леди Джейн, присутствовавшая при разговоре, не дала ему этого сделать:

— У тюремного начальства нет ни малейшей материальной заинтересованности в том, чтобы обходиться с заключенными по справедливости, и мы видим, к чему это приводит! Поселенцы же совсем другое дело: им важно, чтобы заключенные хорошо работали, потому что от этого зависит их доход.

— И ради этого они эксплуатируют их!

— Но невозможно бесконечно измываться над человеком, который живет в твоем доме, — ответила Джейн. — Кто хочет исправиться, тому дается на воле шанс, в тюрьме же и самое тишайшее существо превращается в человеконенавистника. Вы же сами говорите, что нужно доверять людям! Просто вы рассуждаете как закоснелый воспитатель, вас устраивает только та свобода, которая укладывается в рамки вашей педагогической системы! Почему вы отказываете поселенцам в простом здравом смысле и боитесь довериться им?! В конце концов, будущее острова в их руках!

Маконоки опять почувствовал себя непонятым. Он, по обыкновению, героически-решительно поджал губы и поспешил откланяться. Джон огорчился, все это было невесело, Джейн только посмеялась. Всякое сражение ей доставляло удовольствие.

Джон Франклин сделал ставку на вольных поселенцев. Он посоветовался с Альфредом Стивеном, самым независимым из всех их политических вождей, и начал приглашать на свои приемы кроме чиновников еще и скотоводов, а также предпринимателей. Он хотел тем самым не только подчеркнуть, что признает их существование, но и просто побеседовать с ними. Торговцы металлом, ткачи, владельцы овощных лавок, сапожники — все они впервые почувствовали себя официально признанными и всячески прославляли нового губернатора.

Пока еще вольные поселенцы в политическом смысле были почти столь же бесправны, как и заключенные, и это им не нравилось. Впрочем, некая видимость народного представительства все-таки создавалась: три человека из числа поселенцев входили в законодательный совет, но никакой опасности собой не представляли, поскольку их голоса надежно перекрывались шестью голосами представителей правительства. К тому же исполнительный совет состоял исключительно из чиновников, большая часть которых принадлежала к Артуровой фракции. Джон сделал ставку на поселенцев, прекрасно отдавая себе отчет в том, что выбрал самый ненадежный и самый неудобный путь — политический. Первые неприятности не заставили себя долго ждать.

В свое время поселенцы сумели много заработать за счет высоких цен на зерно и шерсть, державшихся на таком уровне не одно десятилетие. Они были независимыми, состоятельными и агрессивными. Оскорбленные чувства и задетое честолюбие требовали выхода, единственным же достойным противником были губернаторские чиновники. Ссоры и свары между отдельными семействами на почве зависти и ревности ничего не давали, пустая трата времени. Разнообразные газеты, выходившие в Хобарт-Тауне и Лаунчестоне, занимались в большей степени друг другом, ломая перья в отчаянной полемике, и никакого политического веса не имели. В бессильной злобе они перешли к тактике булавочных уколов, главным образом в отношении колониального правительства, не гнушаясь грубых инсинуаций, личных оскорблений и беспочвенных обвинений.

Джон видел дома богатых землевладельцев, он видел их расфуфыренных дочерей в дорогих нарядах. Он слышал их высоконравственные речи, он заглядывал в их ухоженные сады. Ему казалось, будто за всем этим скрывается нечто совершенно другое. Джон ясно ощущал: слова имеют двойное дно, разумные высказывания таят в себе жажду конфликта, особенно у крупных скотовладельцев с окраин. Это угнетало Джона, уже хотя бы потому, что он не сразу улавливал смысл гнусных намеков и вынужден был просить, чтобы ему повторили. Он мечтал, чтобы вокруг него собралось больше предпринимателей, больше землевладельцев, с подвижным, расчетливым умом, добрым нравом и настоящим купеческим терпением. Но таких на Вандименовой земле было меньшинство. Зато кавалеров в сапогах, рассуждающих попеременно то о вечных принципах, то о короткой расправе, было, пожалуй, даже в избытке.