Читаем без скачивания Absoluta. Совесть и принципы - Катерина Бэлл

Они коротко кивнули друг другу, и Вельзевул пошёл по лестнице дальше.

Перед дверью его нагнал Кандеон, приложил свои ладони к дверям и позволил демону пройти внутрь. Как только вход снова закрылся, Девидсон за дверью немедленно вернул заклятия, чтобы уберечь свою сестру от ужасов, которые, несомненно, там скоро начнутся.

Шаги были беззвучны. А взгляд такой цепкий, что он запомнил все лица, что рано или поздно попадут в его паутину.

Генри был стар, потому мало полезен, ведь вряд ли старый дед, повидавший жизнь, сможет когда-нибудь сподвигнуть другого на злодеяние. Да и глаза у него были слишком проницательны. Почти так же проницательны, как у самого Вельзевула.

Джейсон был очень напуган влиянием магии, которую он не понимает. Он был весь такой аккуратный, будто вылепленный. Так, наверное, смертные представляют себе богов. А если его лепили, значит, можно растопить болью этот «воск» и слепить иначе. К тому же, такой юный, неопытный. Во взгляде ничего, кроме страха. Никакого стержня. Наверняка, податливый.

Эгиль сочился ненавистью. Но и ненависть его была вызвана страхом. Вельзевул коротко хохотнул, чувствуя, как его медленное приближение ломает тоненький внутренний стрежень этого парня. Да, Эгиль горел ненавистью к нему. Но он при этом не мог найти опоры, чтобы встать и бросить вызов Высшему.

Радостно было наблюдать за Изольдой, которая яростно боролась со своей природой. Натура заставляла её принять величие Вельзевула, но она так сопротивлялась, что вовсе забыла про физическую боль. Её жгло изнутри, но она отчаянно противилась зову преклониться перед своим господином. И кровь напоминала ей, что она предала свою семью. Ломало всё её тело. Она истошно кричала. Объятий Эгиля было недостаточно, поэтому Генри и Джейсон кинулись к ней.

Но не всё так просто. Пожав плечами, Вельзевул отбросил их двоих обратно к противоположной стене.

— Оставь их! — крикнул Бернард, хватаясь за голову.

И стоило ему только произнести слово, как отец снял решётки. В следующий миг он взял Мортема за горло, заставив подняться с колен.

В глазах Бернарда застыл животный ужас. Он знал, на что способен его отец. Но в какой-то момент Вельзевул неожиданно для себя увидел в глазах сына проблеск некоего успокоения и радости. На секунду Бернард подумал, что его отец переключил всё внимание на него, и поэтому его друзья в безопасности. Какой наивный ребёнок. И глупый. В нём куда меньше от отца, чем когда-то надеялся сам Вельзевул.

Держа сына за горло одной рукой, другой он откинул к дальней стене всех четверых. А прочитав в глазах Бернарда страх за них, он свободной рукой ещё изящно повернул в воздухе. И по крикам друзей Мортем вряд ли до конца понял, какой кошмар с ними происходит.

— Им очень больно, — улыбнулся Вельзевул, опуская своего сына на колени перед собой. — Но тебе будет ещё больнее.

— Я вернусь. Я вернусь, — как заклятие повторял Берн, увещевая на когда-то незыблемое доверие между ними. — Я всё сделаю. Я вернусь. Пап… — никогда в жизни ему не было так страшно, как сейчас.

Вельзевул только ехидно хмыкнул, погладил по волосам своего маленького предателя… И положил ладони к его вискам, чтобы сын вспомнил, кто он есть.

Деми вскочила на кровати. В её голове звучал крик. Чужой крик. Она пыталась успокоиться, прижимала свою подушку к лицу, металась в кровати, кричала сама, только бы эта паника в голове была чуть тише. Она так отчаянно заставляла себя думать о хорошем, но каждое её мимолётное воспоминание заглушалось истошным воплем.

Эмма попыталась её успокоить, она что-то наговаривала, взяв Уайт за плечи. Секундой позже Деми же даже не поняла, каким образом Эмма оказалась без сознания у дальней стены.

Пока Деми спускалась с кровати, боль уже охватила всё её тело, не только голову. До двери она ползла, как раненый солдат. Уже в коридоре она нашла толику силы, чтобы встать на ноги. Но стоило ей встать на ступень лестницы, чтобы пойти дальше, всю её пронзило такой болью… Деметрия держалась за перила лестницы, чтобы чувствовать хоть какую-то опору, пока её разрывало на куски.

Тело уже не справлялось с таким напором, поэтому перила треснули под её нажимом. Заносы впились в её ладони, — она даже не заметила. Деми знала, что ей нужно найти силы, чтобы встать и преодолеть пролёт. Она попыталась.

На второй ступени она поняла, что её поймали и затащили на марш. Она без сил опустилась на пол. От боли было так страшно, что её стошнило. Деми понадеялась, что от этого станет немного легче, но это только отрезвило её сознание, а растерзающие сердце чувства никуда не делись.

К сожалению, в туманной трезвости перед ней оказался её брат. Стыдно было признаться самой себе, но сейчас она хотела увидеть точно не его.

— Тебе плохо? — со страхом в голосе произнёс Кан.

— А то ты не знаешь, — саркастически сказала Деми. Она даже не заметила, что говорила она так, будто её лихорадит. Когда каждое слово — на последнем издыхании, а каждая мысль — как последняя.

Попытка встать, попытка доказать, что ты какой-то самостоятельный человек, что ты сама решаешь, что ты хоть на что-то можешь повлиять — оборачивается пронзающей болью. И это не иголки, не ножи. Это внутри.

Деми заставила себя вспомнить…

Это папа. Мой папа. Ещё его одеколон. И его рука, если взять её в свою, — она всё та же. И если его ладонь вдруг не сжала твою — это очень страшно. Но ведь сейчас придёт мама и всё тебе объяснит. И утешит. Она тебя обнимет, и ты будешь в безопасности. А мама пахнет бергамотом и такой беспрекословной любовью… Но и мама не пришла.

И если воспоминание о её собственной боли должно было вернуть в реальность Уайт, то идея не сработала. Потому что боль, рвавшая её, была больше, чем боль ребёнка, который потерял родителей.

Её новая боль — боль сотни матерей и отцов, которые теряли своих детей. Которые вымаливали своих детей. Которые оплакивали своих детей. Которые продавали свою душу за свою кровь. Там боль тысяч матерей, которые похоронили своих детей. Наваждением эта боль людей, которые отчаянно молились за тех несчастных, которые однажды продали свои души Бернарду, нахлынула на бедную девушку…

Деми, еле справляясь с этим, всё же поднялась.

— Деми! Деметрия! — кричал где-то на задворках сознания Кан.

Глава XXXV. Сделка

Представьте себе, что вы проснулись от кошмара.

Мир всегда делился на хороших и плохих.